Пожар на Хайгейт-райз

Шарлотта перехватила взгляд Эмили, в котором блеснул веселый огонек.

– Замечательная идея! – согласилась она с этим предложением.

Эмили колебалась только секунду.

– Но ведь сейчас не совсем подходящее время для каких-либо визитов, тетушка Веспасия, – заметила она.

– Самое неподходящее, – согласилась с нею Веспасия. – И именно поэтому все пройдет просто отлично. Мы вряд ли застанем там кого-то лишнего. – И, прекратив обсуждение, позвонила горничной, чтобы та вызвала экипаж Эмили, в котором они могли бы поехать все вместе.

Шарлотта секунду колебалась: она была недостаточно хорошо одета, чтобы ехать с визитом к члену парламента. Обычно в прошлом для чего-то столь приближающегося к официальному протокольному визиту она брала взаймы парадное платье у Эмили или даже у самой Веспасии, и платье соответствующим образом подгонялось ей по фигуре с помощью стратегически закрепленных там и сям булавок. Но она уже несколько лет была хорошо знакома с Сомерсетом Карлайлом и всегда встречалась с ним в связи с некоторыми весьма важными делами, когда им было не до светских тонкостей и они занимались только самой проблемой. В любом случае ни Эмили, ни Веспасия не обратили ни малейшего внимания на ее слабые протесты; к тому же если она не поедет с ними, то останется в полном неведении, а Шарлотта скорее была готова ехать в кухонном переднике, только бы не оставаться в стороне.

Сомерсет Карлайл был у себя дома, сидя в кабинете и работая над каким-то важным политическим документом, и любому другому, не такой важной персоне, как Веспасия, его лакей отказал бы в приеме, но только не ей. Однако лакей этот имел представление о том, какие бывают в жизни драматические моменты, и мог их оценить, а также помнил о прошлых крестовых походах своего хозяина в защиту той или иной идеи, а также отлично знал, что леди Веспасия Камминг-Гульд нередко оказывалась тем или иным образом вовлечена в эту его борьбу; она и в самом деле была для него надежным и полезным союзником, и мистер Карлайл испытывал к ней огромное уважение.

И вот, в полном соответствии с этой диспозицией, лакей проводил всех трех леди до двери в кабинет, постучался, прежде чем ее открыть, и объявил об их приезде.

Сомерсет Карлайл был уже немолод, но и человеком среднего возраста его трудно было назвать; вполне возможно, он никогда таковым не станет, но трансформируется напрямую из того, кем является сейчас, в старика, жилистого, несмягчившегося, непреклонного. Он был переполнен нервной энергией; его брови вразлет и подвижное, как ртуть, лицо, казалось, никогда не пребывали в полном покое.

Кабинет Карлайла отражал его сущность. Он был полон книг по любым предметам и вопросам, они служили ему и для работы, и для удовлетворения разнообразных личных интересов. Немногочисленные оставшиеся свободными места на стенах были забиты картинами и антикварными вещицами, красивыми и, видимо, немалой ценности. Сквозь огромные окна в георгианском стиле в кабинет поступало много света, а для зимних вечеров и вообще для работы в темное время здесь имелось несколько газовых рожков, как на стенах, так и свисавших с потолка. В самом лучшем кресле перед камином спал, раскинувшись в позе полного экстаза, длиннолапый рыжий кот. Письменный стол был завален бумагами, перемешанными в немыслимом беспорядке.

Cомерсет Карлайл положил ручку на подставку и с видимым удовольствием поднялся, чтобы приветствовать их, обошел вокруг стола, сбросив при этом пачку писем и совершенно не обратив внимания на то, как они рассыпались по полу. Кот даже не пошевелился.

Он взял протянутую Веспасией руку, затянутую в безукоризненную перчатку.

– Леди Камминг-Гульд. Как я рад вас видеть! – Он встретил ее взгляд, и в его глазах блеснула искра юмора. – Несомненно, вы столкнулись с некоей чудовищной несправедливостью, с которой следует немедленно сразиться, иначе не приехали бы без предупреждения. Леди Эшворд, миссис Питт, я уже понял, случилось что-то серьезное…

Карлайл огляделся по сторонам, ища удобное место, чтобы предложить им присесть, но не нашел. Тогда он аккуратно снял кота с кресла перед камином и положил его на сиденье собственного кресла за письменным столом. Тот с удовольствием потянулся и расположился поудобнее.

Веспасия села в кресло, а Шарлотта и Эмили – на прямые стулья напротив. Сомерсет остался стоять. Никто не озаботился поправить его, сказать, что Эмили теперь не леди Эшворд, а просто миссис Джек Рэдли. Будет еще время это исправить.

Веспасия тут же перешла к делу.

– При пожаре погибла одна женщина, и пожар не был случайным. Нам немногое известно помимо этого, разве только то, что ее звали Клеменси Шоу… – Леди Камминг-Гульд замолчала, увидев выражение боли на лице Карлайла, лишь только она произнесла это имя. – Вы знали ее?

– Да, только в основном понаслышке, – ответил он, понизив голос и обшаривая глазами их лица и отмечая на них удивленное и напряженное выражение. – Я лишь дважды встречался с нею лично. Это была тихая и спокойная женщина, все еще не совсем уверенная в том, как лучше добиться того, к чему она стремилась, и непривычная к тонкостям сражений на поле гражданского права, но она была решительно предана своему делу и честна, что меня в ней особенно восхищало. Я думаю, она выступала за реформы, которых желала добиться больше, чем заботиться о собственном достоинстве или потакать мнениям своих друзей и знакомых. Я воистину горько сожалею, что она погибла. Вы знаете, как это случилось? – Последний вопрос был адресован Шарлотте. Карлайл уже много лет знал Питта – по сути дела, с тех самых пор, когда сам оказался связан с делом о жутком убийстве.

– Это был поджог, – ответила она. – Миссис Шоу была дома, потому что поездка в город была неожиданно отменена, а ее муж был на срочном вызове. В противном случае погиб бы именно он, а не она.

– Стало быть, ее смерть была случайной. – Это был почти вопрос, но не совсем.

– Кто-то мог наблюдать за домом. – Шарлотта не хотела сразу же оставить эту версию. – А за что она выступала, за что боролась? За какие реформы? И кто бы мог желать, чтобы она не преуспела?

Карлайл горько улыбнулся.

– Практически все, кто вложил деньги в приобретение трущоб и имел возможность грести огромные доходы, сдавая по одной комнате на семью, а иной раз даже на две или три семьи. – Он скривился. – Или сдавал помещения под мастерские с потогонной системой труда, пивнушки, бордели, даже опиекурильни. Очень доходное дело. Вы очень удивились бы, узнав, какие люди делают таким образом огромные деньги.

– И чем же миссис Шоу им угрожала? – спросила Веспасия. – Чего именно она добивалась и какие меры предпринимала в этой связи? Или, возможно, следовало бы спросить, какие реальные цели она преследовала?

– Она хотела таким образом изменить закон, чтобы имена владельцев подобных заведений нетрудно было бы узнать, чтобы они не скрывались за разными компаниями или адвокатами, оставаясь в буквальном смысле анонимными.

– А разве не лучше было бы подготовить какой-нибудь закон касательно норм расселения и санитарии? – рассудительно осведомилась Эмили.

Карлайл рассмеялся.

– Если ограничить число проживающих в одной комнате, то количество людей на улице увеличится еще больше. И как полиция будет потом с этим справляться?

– Ох!..

– И вам ни за что не провести в парламенте закон о нормах санитарии. – Тон его голоса стал жестче. – Люди во власти склонны полагать, что бедные имеют те санитарно-гигиенические условия, которых заслуживают, и если дать им что-то получше, то через месяц они доведут все это до прежнего состояния. Им гораздо проще наслаждаться собственными удобствами и роскошью, не испытывая никаких угрызений совести. Но даже при всем при этом подобное начинание потребовало бы миллионы фунтов…

– Но каждый отдельный владелец… – начала спорить Эмили. – У них же имеются миллионы. По крайней мере, с течением времени…

– Такой закон никогда не пройдет через парламент. – Карлайл улыбнулся при этих словах, но в глазах его стоял гнев, а руки сжались в кулаки. – Вы забываете, кто там голосует.

Эмили снова ничего не сказала. В стране действуют всего две политические партии, имеющие возможность формировать правительство, и ни одна из них не станет просто так поддерживать подобный закон; женщины не имеют права голоса, бедные плохо организованы и по большей части неграмотны. Все понятно и без лишних слов.

Карлайл чуть кашлянул, и это прозвучало почти как смешок.

– Вот поэтому миссис Шоу и пыталась создать такие возможности, чтобы имена владельцев подобных заведений было нетрудно выяснить. Если бы они стали достоянием широкой публики, общественное мнение оказалось бы гораздо сильнее, нежели любой закон.

– Но разве общественное мнение создают не те же самые люди, что голосуют? – спросила Шарлотта.

Однако, уже говоря это, она осознала, что дело обстоит совсем не так. Женщины в голосовании не участвовали, а большая часть общества, как бы это ни было незаметно, тем или иным образом управлялась именно женщинами. Мужчины могли делать все, что угодно, если умели сохранить это в тайне, даже предаваться порокам, о которых никогда не стали бы сообщать друзьям. Но на публике и в спокойствии своего домашнего очага они всегда будут осуждать подобные оскорбления общественной морали, самой сути цивилизованного общества.


Карлайл заметил по ее лицу, что она уже все поняла, и не стал пускаться в дальнейшие разъяснения.

– Как близко к сердцу миссис Шоу принимала эти проблемы! – тихо сказала Веспасия. – Наверное, она нажила себе немало врагов?

– Да, были такие… опасения, – согласился Сомерсет. – Но я не думаю, что она успела добиться каких-то реальных успехов, чтобы вызвать чье-то беспокойство.

– А могла бы, если б осталась в живых? – спросила Шарлотта очень напряженным и серьезным тоном.

Она вдруг обнаружила, что очень сожалеет о смерти Клеменси Шоу, и не только обычной жалостью постороннего человека по поводу любой смерти, но и потому, что никогда с нею не встречалась, а чем больше о ней узнавала, тем сильнее подозревала, что миссис Шоу ей очень понравилась бы.

Карлайл задумался на минутку, прежде чем ответить. Для пустых комплиментов момент был малоподходящий. Он достаточно хорошо разбирался в политической жизни и знал, что такое власть финансовых интересов, да и сам не раз соприкасался с убийствами на этой почве, так что не исключал такой возможности, что Клеменси Шоу уничтожили с помощью поджога, чтобы не дать ей продолжать этот ее крестовый поход за справедливостью, каким бы невероятным ни казалось то, что ей удастся изменить закон или воздействовать на общественное мнение.

Шарлотта, Эмили и Веспасия молча ждали.

– Да, – наконец сказал он. – Это была выдающаяся женщина. Она страстно верила в правоту того дела, которым занималась, а подобная честность и прямота нередко подвигают людей на свершения, недоступные при обычных логических поступках. Никакого лицемерия, никакого ханжества в ней не было, никакого… – Карлайл чуть нахмурился, ища подходящее слово, чтобы передать то впечатление, которое на него произвела эта женщина, с которой он встречался и беседовал всего два раза и которая тем не менее оставила в его душе неизгладимый след. – Она ничего не хотела для себя, но всем сердцем стремилась облегчить участь людей, мучающихся в грязных и переполненных жилищах.

Он заметил, как поморщилась Веспасия, и понял, что это скорее жалость, нежели отвращение.

– Миссис Шоу ненавидела трущобы и их хозяев; она их так презирала, что это могло бы заставить вас чувствовать вину за то, что вы имеете крышу над головой. – Сомерсет неуклюже улыбнулся; улыбка выглядела совершенно очаровательно на его скривившемся лице. – Мне очень жаль, что она погибла. Такое горе! – Он обернулся к Шарлотте: – Как я понимаю, Томас расследует это дело, именно поэтому вам о нем известно?

– Да.

– И вы намерены вмешаться? Влезть в это дело? – Последнее замечание было адресовано всем трем женщинам.

Веспасия недовольно засопела – ей не слишком понравился его выбор слов, – но не стала возражать против сути.

– Вы могли бы выразиться более удачно, – заметила она, чуть приподняв плечи.

– Да, намерены, – прямо ответила ему Эмили. В отличие от Клеменси Шоу она пока еще только искала себе достойное занятие, но это вовсе не означало, что она не может заниматься таким делом хорошо, с полной самоотдачей. – Правда, я пока что не знаю, с чего начать.

– Хорошо. – У Карлайла не оставалось никаких сомнений. – Если я могу чем-то помочь, пожалуйста, обращайтесь. Я всегда восхищался Клеменси Шоу. И намерен добиваться, чтобы тот, кто ее убил, гнил заживо на каторге – в каменоломнях или в подобных им местах.

– Его повесят, – резко бросила Веспасия. Она знала, что Карлайл не одобряет смертную казнь через повешение: это было, как он считал, слишком бесчеловечное наказание, к тому же при этом допускалось слишком много ошибок. Она и сама так считала, но оставалась при этом реалисткой.

Он спокойно взглянул на нее, но ничего не ответил. Этот вопрос не раз обсуждался и прежде, и им обоим было отлично известно мнение каждого. В основе такого взаимопонимания лежал огромный опыт, другие подобные трагедии, ошибки и понимание того, что такое боль. Преступление – это редко единичный акт или вина одного человека.

– Это отнюдь не причина не заниматься расследованием, – Шарлотта поднялась на ноги. – Как только я узнаю что-то еще, сразу сообщу вам.

– Будьте осторожны, – предупредил Карлайл, идя впереди нее к двери и открывая ее перед нею.

Они вышли из кабинета – впереди Веспасия, высоко подняв голову и очень прямо держа спину, затем Эмили, сразу за нею, и последней, Шарлотта. Когда она проходила мимо Сомерсета, он положил ей руку на локоть.

– Вы намерены нарушить планы очень могущественных людей, которые слишком много поставили на карту. Если это они убили Клеменси, то не пощадят и вас.

– Я буду действовать очень осторожно, – убежденно сказала Шарлотта, хотя пока что не имела понятия, какие ее действия могли бы оказаться хоть чуточку полезными. – Пока что я буду просто собирать информацию.

Карлайл посмотрел на нее скептическим взглядом, поскольку не раз в прошлом сам был свидетелем ее вмешательств в подобные дела. Однако он не стал более ее задерживать и проводил их до дверей, а потом – на залитую солнцем улицу, где ждала карета Эмили.

Миссис Рэдли заговорила сразу же, как только лошади тронулись с места.

– Я разузнаю все, что можно узнать, про миссис Шоу и ее борьбу за принятие новых законов, чтобы выявить имена тех, кто владеет этими заброшенными и разваливающимися домами. Уверена, если хорошо подумать, то наверняка можно будет отыскать таких знакомых, кто был бы в курсе подобных дел.

– Вы же новобрачная, – мягко заметила Веспасия. – И у вашего мужа, вероятно, совсем другие намерения на предмет первых недель дома после медового месяца.

– Ах! – Эмили легко вздохнула, но это была лишь мимолетная задержка в полете ее мыслей. – Да ну, мы это как-нибудь обойдем… Я справлюсь. Шарлотта, ты лучше никому про это ничего не говори, но постарайся все разузнать у Томаса. Нам нужно знать все факты.

Сестры не стали задерживаться у дома Веспасии, а распрощались с ней, лишь посмотрев, как она легко поднимается по ступеням к парадной двери, которую перед нею тут же распахнула горничная. Леди Камминг-Гульд прошла внутрь, рассеянно поблагодарив, все еще погруженная в размышления. За долгие годы вдовства она не раз выступала против разных социальных зол – и наслаждалась этими сражениями, и была готова идти на риск. Что же до всех остальных, ее не слишком сильно заботило их мнение, если сама она считала, что борется за правое дело. Правда, это не означало, что ее не волновала потеря друзей или их негативное отношение к ее действиям.

Но сейчас ее мысли занимала Эмили. Та была гораздо более уязвима, и дело было не только в чувствах ее молодого мужа, который вполне мог ожидать от нее более светского, более чинного и благопристойного поведения, но также и подчинения капризам общества, которое любило новшества в моде, нечто, чем можно было любоваться и восхищаться, о чем шептаться, – но ненавидело все, что угрожало разрушить установившийся порядок и повредить стабильности исключительно комфортабельной и привычной жизни его членов.



Шарлотта рассталась с Эмили у своей двери, быстро обняв ее, поднялась по чисто выметенным ступеням и вошла в холл, успев услышать за спиной стук колес отъезжающего экипажа. В доме было чисто и тепло; доносившиеся с улицы звуки были едва слышны, здесь царила почти полная тишина. С минуту Шарлотта стояла неподвижно. Ей было слышно, как Грейси шинкует что-то на кухне и тихонько напевает себе под нос. Здесь она чувствовала себя в полнейшей безопасности. Ее вдруг охватило ощущение глубокой благодарности. Это было ее – все, целиком и полностью. Ей не нужно было с кем-то все это делить, кроме собственной семьи. Никто не станет требовать с нее арендной платы или угрожать выселением. В кухне из крана текла вода, плита топилась, а в гостиной и в спальнях горели дрова в каминах. Канализация работала, невидимая и незаметная, сад зеленел травой и пестрел цветами.

Здесь было легко жить и не думать о бесчисленных несчастных людях, у которых не было ни теплого крова, ни чистого, без гнусной вони и грязи, дома, в котором они могли бы пребывать в полной безопасности и достаточной уединенности от окружающего мира.

Клеменси Шоу, должно быть, была весьма необычной женщиной, чтобы озаботиться судьбой людей, живущих в съемных квартирках в трущобах. По сути дела, примечательным являлся даже сам тот факт, что ей было известно об их существовании. Большинство женщин из хороших семей знали только то, что им говорили, или то, что можно было прочесть в газетах или журналах, считавшихся подходящими для их чтения. Шарлотта и сама не имела об этом ни малейшего представления, пока Томас не познакомил ее с некоторыми острыми проблемами совершенно иного для нее мира, – и вначале она даже возненавидела его за это.

А потом она начала злиться и негодовать. В этом происшествии была какая-то злобная ирония судьбы – то, что Клеменси Шоу убили и при этом сожгли ее дом. И теперь Шарлотта была твердо намерена выяснить, кто это сделал, и предъявить его обществу вместе с его жадностью и прочими гнусными мотивами, что им двигали. Если жизнь Клеменси Шоу не смогла привлечь внимание к этому злу, к мерзости владельцев трущоб, наживающихся на этом грязном деле, значит, Шарлотте следует использовать все средства, чтобы это сделала ее смерть.



Эмили тоже решительно взялась за эту проблему, хотя и по несколько иным причинам и совершенно другим манером. Она влетела в холл своего просторного и чрезвычайно элегантного дома, крутя и шурша многочисленными юбками, сбросила шляпку и привела в порядок волосы, чтобы выглядеть еще более привлекательной – светлые колечки и завитки вились теперь вокруг щек и шеи и придавали ее прелестному личику выражение нежности, чуть приправленной горестью.

Ее молодой муж был уже дома, что она сразу же поняла по присутствию его лакея, который открыл ей дверь. Если бы Джек куда-то уехал, Артур уехал бы вместе с ним.