Пожар на Хайгейт-райз

– Вы можете делать какие угодно выводы, мистер Рэдли, – отвечал мистер Бодди с натянутой улыбкой. – Я не несу никакой ответственности за создавшееся положение, и я уже выполнил свои обязанности по отношению к вам. А сейчас меня ждут другие клиенты. Доброго вам дня.

С этим они и вынуждены были уехать, не узнав ничего нового, кроме названия компании, которое они и без того выяснили у управляющего. Никаких конкретных имен им не сообщили, никаких доверителей не назвали; никаких подробностей какого-либо сорта также выяснить не удалось, разве что получить довольно расплывчатые угрозы.



– Гнусная мелкая личность, – так прокомментировала Веспасия то, что они ей рассказали. – Но это именно то, чего нам и следовало ожидать. Если бы он имел привычку сообщать имена заинтересованных лиц любому, кто к нему заявится, он бы долго не продержался в качестве адвоката тех людей, кто владеет этими домами.

Она уже приказала подать чай, и они сидели у камина в гостиной, отогреваясь после уличного холода и оттаивая душой от уныния, навалившегося на них в результате разочаровывающих итогов их расследований и того, что, кажется, уперлись в тупик – по крайней мере, на данном этапе. Даже Грейси разрешили – исключительно по такому случаю – посидеть вместе с ними за чаем, но она не произнесла ни слова. Вместо этого девушка широко раскрытыми глазами пялилась на развешанные по стенам картины, на изящную мебель с атласной обивкой, а когда осмеливалась, то и на саму Веспасию, которая сидела совершенно прямо, с безукоризненно причесанными серебристыми волосами, короной возвышавшимися у нее на голове, с огромными каплями жемчуга в ушах, во французских кружевах серо-бежевого оттенка вокруг горла и с длинными гофрированными манжетами, ниспадающими на ее тонкие изящные пальцы, на которых сверкали бриллианты. Грейси никогда в жизни не видела такого великолепия, а то, что она сейчас сидит в доме такой высокородной дамы и пьет с нею чай, наверняка останется в ее памяти как самое выдающееся и замечательное событие.

– Но он все же подтвердил, что встречался с Клеменси, – заметила Шарлотта. – И не делал ни малейшей попытки скрыть это. Он был бесстыдно нагл и уверен в себе и еще более увертлив. Вероятно, он сообщил о ее визите тому, кто владеет этой недвижимостью, и о том, что она хотела выяснить. Мне страшно хотелось его как следует ударить, прямо там.

– Это было бы непрактично, – сказала Эмили, покусывая губку. – Но мне тоже этого хотелось, предпочтительно зонтиком с очень острым наконечником. Однако как же нам выяснить, кто владелец этой компании? Ведь должен же быть какой-то способ?

– Возможно, Томас сумеет это сделать, – предложила Веспасия, чуть хмурясь. – Коммерция – это сфера, с которой я очень мало знакома. В ситуации, подобной нынешней, я сожалею о недостатке познаний о некоторых сферах жизни общества. Как ты думаешь, Шарлотта?

– Не знаю, сумеет ли он это узнать. – Она вдруг вспомнила о вчерашнем вечере и рассказе Томаса. – Правда, сам он не считает, что это нужно. Он убежден, что истинной целью покушения был доктор Шоу, а не Клеменси.

– Он вполне может оказаться прав, – согласно кивнула Веспасия. – Но это не влияет на тот факт, что Клеменси вела борьбу за дело, в которое мы сами также искренне верим, а поскольку она умерла, других таких борцов больше не осталось, насколько нам известно. Это недопустимое преступление, гнуснейшее мошенничество, подлое унижение бедных и несчастных. Ничто меня так не бесит, как подобное ханжество. Я очень хочу сорвать маски с этих лицемерных рож, хотя бы просто чтобы получить удовольствие от этого акта.

– Мы всей душой с вами, – тут же сказал Джек. – Я и не подозревал, что способен так разозлиться, однако в данный момент ничего другого мне в голову не приходит.

Губы Веспасии чуть тронула слабая улыбка, и она одобрительно посмотрела на него. Рэдли, кажется, этого не заметил, но Эмили почувствовала прилив теплоты, который ее удивил, и тут она поняла, как много это для нее значило, что Веспасия хорошего о нем мнения. И обнаружила, что улыбается ей в ответ.

А Шарлотта размышляла о Питте, который все еще возится и разбирается с пациентами доктора Шоу, ища хоть какие-то обрывки информации, которые могли оказаться настолько чудовищными, что уже привели к двум убийствам и могут привести еще к нескольким, пока сам Шоу не погибнет. Сама же она по-прежнему считала, что именно Клеменси была целью покушения, именно ей предназначалось погибнуть в огне того, первого пожара, а второй должен был просто скрыть первый, чтобы запутать следы. Случайным убийцей вполне мог оказаться один из наемных поджигателей, но, судя по всему, здесь убийца действовал по злому умыслу – тот, кто владел этими ужасными гниющими, разваливающимися домами на Лисбон-стрит, тот, кто опасался разоблачения и общественного осуждения и порицания, если бы Клеменси открыла его истинное лицо, чего она и добивалась в своей борьбе.

– Значит, мы не знаем, как выяснить, кто владеет этой компанией. – Шарлотта поставила чашку на стол и поглядела на Веспасию. – Но мистер Карлайл, я думаю, сумеет это узнать. Или же он знает людей, которые могут это сделать. Если нужно, можно даже кого-то нанять.

– Я поговорю с ним, – пообещала Веспасия. – Думаю, он согласится, что дело не терпит отлагательства. Его даже можно убедить отложить в сторону все другие дела и заняться этим.

Карлайл так и сделал и на следующий вечер доложил им о результатах, снова в гостиной Веспасии. Когда лакей ввел его туда, он выглядел встревоженным и даже несколько смущенным. Правда, обычное чувство юмора его не покинуло – в глазах, как всегда, блестел этакий огонек, – но лицо было спокойное и гладкое, как будто от удивления все морщины вокруг рта куда-то исчезли.

Сомерсет быстро и вежливо со всеми поздоровался и сел в указанное Веспасией кресло. Все уставились на него, понимая, что он принес чрезвычайно важные вести. Серо-голубые глаза Веспасии словно бросали ему вызов, требуя не увлекаться театральными эффектами. Предупреждения об осторожности были излишни.

– Можете рассказывать, – уведомила она его.

– Компания, которая владеет этими домами, в свою очередь принадлежит другой компании. – Карлайл рассказывал просто, ничего не приукрашивая, излагая одни лишь сухие факты и детали, необходимые, чтобы создать полную картину, и поглядывая на всех по очереди, включая Грейси, чтобы и та чувствовала себя полноправной участницей разговора. – Я связался с несколькими людьми, которые мне кое-чем обязаны или хотели бы заполучить мою поддержку в будущем, и сумел выяснить имена владельцев акций этой второй компании. Из них в живых остался только один – по сути дела, он один оставался в живых несколько последних лет. Даже тогда, когда эта компания была создана, – в 1873 году, на остатках еще одной такой же компании, а та, в свою очередь, на развалинах еще одной, созданной еще раньше, – даже тогда, в 1873 году остальные держатели ее акций либо выехали из страны на неопределенный срок, либо пребывали в таком возрасте и в таком состоянии здоровья, что утратили всякий интерес к ней.

Веспасия неотрывно смотрела на Сомерсета твердым, пронзительным взглядом, но он явно не замечал в своем рассказе ничего излишне драматического и продолжал тем же тоном.

– Этого единственного человека, который продолжал и все еще продолжает активно действовать и подписывать все необходимые документы, я успешно посетил. Это пожилая леди, незамужняя, и посему единственная владелица и хозяйка всего своего имущества, каким бы оно ни было; но она всего лишь посредница, лишь формальный держатель этих акций и не распоряжается ими. Ей вполне хватает собственных доходов, чтобы жить в полном комфорте, – правда, не в роскоши. Так что мне сразу стало понятно, как только я к ней явился, что основная часть этих поступлений – а сумма их доходит до нескольких тысяч в год – направляется куда-то еще, совсем другим лицам.

Джек поерзал в кресле, Эмили нетерпеливо вздохнула.

– Я сообщил ей, кто я такой. – Тут Карлайл слегка покраснел. – На нее это произвело сильное впечатление. В представлении данной леди правительство, особенно когда оно выступает в качестве инструмента Ее Величества в делах управления страной и народом, а также церковь – это две неизменные и непосредственные силы, действующие во имя добра.

Тут воображение Шарлотты высвободилось и пустилось вскачь.

– Не хотите ли вы сказать, что тот человек, от имени которого она выступает и действует, тоже член парламента, как и вы?

Веспасия замерла на месте.

Эмили нетерпеливо наклонилась вперед.

Джек с трудом перевел дыхание, а Шарлотта крепко стиснула руки на коленях.

Карлайл широко улыбнулся, продемонстрировав отличные зубы.

– Нет, но вы почти правы. Он является – вернее, являлся – весьма высокопоставленным представителем церкви. Это епископ Огастес Уорлингэм, вот кто!

Эмили охнула. Даже Веспасия издала чуть слышный вопль удивления.

– Что?! – недоверчиво воскликнула Шарлотта.

Вдруг она начала смеяться, немного истерично. Внутри у нее бушевали самые разные чувства – ощущение безумного, абсурдного, дикого юмора ситуации, черного, как обгоревшие развалины дома доктора Шоу. Она едва ли могла понять всю глубину того ужаса, который, должно быть, ощутила Клеменси, когда добралась до этой информации. Ведь она же, безусловно, до нее добралась, не так ли? Она нашла эту ничего толком не знающую, невинную старую леди, которая переправляла все суммы арендной платы за те трущобы, все эти доходы от несчастий и горестей истинным их владельцам, в сундуки ее собственной семьи, чтобы в доме епископа всегда было тепло и уютно, чтобы семья жила в богатстве и добре, могла закупать мясо и вино, которым наслаждались она сама и ее сестра, роскошную одежду, шелка и бархат, чтобы их обслуживали многочисленные слуги.

Ничего удивительного, что Клеменси истратила все свое наследство, по нескольку сотен всякий раз, не считаясь ни с чем, чтобы хоть как-то искупить причиненное людям зло.

Знал ли об этом Теофилиус? Знали ли Анжелина и Селеста? Знали ли они, откуда в семью поступают эти деньги, когда выпрашивали у жителей Хайгейта пожертвования на устройство витража в память епископа?

Шарлотта представила себе реакцию доктора Шоу, когда он узнает об этом. Он ведь, несомненно, однажды об этом узнает, не так ли? Это станет достоянием общественности, когда убийца Клеменси пойдет под суд. Но тут она заставила себя остановиться. Ведь если истинный владелец трущоб – епископ Уорлингэм – умер десять лет назад, а потом умер и Теофилиус, значит, эти доходы шли Клеменси, а также Пруденс, Анжелине и Селесте. Неужели это они убили собственную сестру и племянницу, чтобы сохранить эти доходы? Ведь Клеменси наверняка не делилась с ними своими открытиями, верно? Или все же поделилась?

Так или не так? Может, там разразилась ужасная ссора, и она, вполне возможно, рассказала им об истинной цене их благополучия и о том, что намерена бороться за принятие такого закона, который позволил бы раскрыть имена всех людей, таких как епископ, выставить их на публичный позор и поношение, чего они точно заслужили?


Да, подобное было вполне вероятно, что по крайней мере Селеста могла пойти на убийство, чтобы предотвратить подобный исход дела. Вся ее жизнь была посвящена заботам о епископе. Она осталась без мужа, отказала себе в праве иметь семью и детей, чтобы быть рядом с ним и исполнять любое его приказание, писать его письма, готовить его проповеди, искать нужные ссылки и цитаты, играть ему на рояле, читать ему вслух, когда у него уставали глаза, быть всегда его послушной и неоплачиваемой служанкой. Селеста принесла в жертву всю свою жизнь, свою волю, все ее желания поглотили его воля и капризы. Она, должно быть, целиком оправдывала такое положение дел – отец, по ее представлениям, был достоин такой жертвы, иначе ее собственную жизнь следует считать растраченной совершенно бездарно, выброшенной на помойку неизвестно для какой цели.

Возможно, Питт прав, все дело в самой семье.

Все смотрели на Шарлотту, видя по ее глазам, какие мысли галопом проносятся в ее голове, отмечали их тени на ее лице, замечали, как злость сменяется жалостью, а потом ужасающим пониманием.

– Епископ Огастес Уорлингэм, – повторил Сомерсет Карлайл, подчеркнуто четко произнося каждое слово. – Вся Лисбон-стрит принадлежала – при соблюдении весьма сложных и чрезвычайно запутанных мер секретности – нашему «доброму» епископу, а когда он умер, перешла по наследству Теофилиусу, Селесте и Анжелине. Полагаю, что он столь щедро распорядился в пользу своих дочерей, потому что те всю свою жизнь были ему преданными служанками и потому что, конечно же, после его смерти не могли иметь иных источников средств существования и никаких надежд – обоснованных или необоснованных – на то, что они в таком возрасте когда-нибудь выйдут замуж, да и сомнительно, захотят ли. Кстати, я ознакомился с его завещанием. Две трети наследства отходили Теофилиусу, оставшаяся треть плюс дом, который, конечно, стоит очень дорого, – сестрам. Этого, по его мнению, будет вполне достаточно для обеспеченного и комфортабельного существования до самого конца их жизни.

– Значит, Теофилиус обладал огромным состоянием! – удивленно заметила Эмили.

– Да, он получил его в наследство, – согласился с нею Карлайл. – И жил он на широкую ногу, как я слышал – отлично ел, имел один из лучших винных подвалов в Лондоне, коллекционировал картины, некоторые из которых успел подарить местным музеям и другим организациям. В то же время он оставил весьма значительную сумму каждой из своих дочерей, когда столь неожиданно умер.

– Значит, Клеменси имела много денег, – сказала Веспасия, словно про себя. – Пока не начала их раздавать. Вам известно, когда это началось? – Она поглядела на Джека, потом на Карлайла.

– Адвокат не сообщил нам, когда миссис Шоу была у него, – ответил Джек, и его губы сжались в тонкую полоску, когда он вспомнил это наглое, презрительно-высокомерное лицо.

– Примерно шесть месяцев назад она начала бороться за то, чтобы изменить существующее положение и обнародовать имена владельцев недвижимости, – хмуро сказал Карлайл. – И тогда же сделала первое крупное пожертвование в фонд благотворительного общества, содержащего приют для бедных. Могу высказать догадку, что именно тогда она выяснила, что владельцем трущоб, которого она разыскивала, был ее собственный дед.

– Бедная Клеменси! – Шарлотта вспомнила печальных и больных женщин и детей, тощих и безнадежно усталых мужчин, которых сама отследила, руководствуясь списками пациентов доктора Шоу, нашла, где они живут, переходя от одного убогого дома к другому, еще более убогому, пока не обнаружила Бесси Джонс, съежившуюся в углу переполненной людьми грязной комнаты. Клеменси прошла тем же путем, видела те же исхудалые, несчастные лица, болезни, отчаяние. И тогда начала двигаться выше, разыскивая владельцев, как теперь двигались они сами.

– Мы не должны позволить, чтобы эта борьба заглохла после ее смерти, – заявил Джек, сев в кресле чуть более прямо. – Уорлингэм, конечно, уже мертв, но есть множество других таких же; может быть, их сотни. Она это знала и готова была жизнь положить, чтобы вывести их на чистую воду… – Он немного помолчал, потом продолжил: – И я по-прежнему считаю, что она погибла именно из-за этого. Нас тоже предупредили, весьма конкретно, что есть могущественные люди, которые могут нас облагодетельствовать, если мы все сохраним в тайне и вообще не будем более заниматься этими расследованиями, – но которые могут нас сломать, если мы их продолжим. Конечно, никто из Уорлингэмов не убивал ее сам. Но тот или иной из других таких же владельцев вполне мог. Они могут очень многое потерять, а я не думаю, что Клеменси проявляла хоть какую-то осторожность со своими угрозами. Она была слишком страстная натура, а кроме того, питала особое отвращение к этому делу, поскольку сама входила в число наследников состояния Уорлингэма. И ничто не могло ее остановить, разве что смерть.

– И что мы теперь можем сделать? – Эмили посмотрела на Веспасию, потом на Карлайла.

Лицо последнего было очень мрачным, он глубоко задумался, нахмурив брови.

– Я пока не знаю. Силы, что нам противостоят, весьма могущественные. Здесь замешаны значительные финансовые интересы, огромные деньги. Есть много весьма знатных и влиятельных семейств, которые вполне могут и не знать, откуда к ним текут доходы. Но и они не станут спешить с тем, чтобы поставить своих друзей в неприятное положение.

– Нам нужен голос в парламенте, – сказала Веспасия решительным тоном. – И я знаю, что один у нас есть. – И она бросила взгляд на Карлайла. – Но нам нужно больше. Нужен кто-то новый, кто займется этим конкретным делом. Джек, вы ничем не занимаетесь, только радуетесь жизни. Ваш медовый месяц кончился. Настал момент, когда вы можете принести конкретную пользу.

Рэдли уставился на нее, словно она вдруг выскочила, как чертик из табакерки, и встала прямо перед ним. Их взгляды встретились, твердый взгляд ее серо-голубых глаз, абсолютно немигающий, и его темно-синих, с длинными ресницами и широко раскрытых в удивлении. Затем удивление постепенно исчезло, он начал понимать, что она имеет в виду. Его пальцы крепко сжали подлокотники кресла, взгляд по-прежнему был прикован к леди Камминг-Гульд; ее же взгляд ни на мгновение не отклонялся в сторону.

Остальные сидели не шевелясь, не издавая ни малейшего звука. Эмили почти не дышала.

– Да, – наконец отозвался Джек. – Отличная мысль. С чего мне следует начать?





Глава 9




Шарлотта пересказала Томасу по крайней мере наиболее существенные подробности своих хождений в поисках владельцев трущоб на Лисбон-стрит, а также огорошила его сногсшибательным открытием, которое им удалось сделать, – что настоящими их владельцами является само семейство Уорлингэмов и что Клеменси выяснила это за несколько месяцев до смерти. Она вывалила все это на него, едва вернувшись домой. Она сразу увидела его пальто на вешалке в холле и бросилась по коридору в кухню, даже не сняв свое.

– Томас! Томас! Дома на Лисбон-стрит принадлежали самому епископу Уорлингэму! И теперь всю квартплату получает его семейство! Клеменси удалось это выяснить! Она знала это!

– Что такое? – Питт уставился на нее, наполовину повернувшись на стуле и широко открыв глаза.

– Епископ Уорлингэм владел всей Лисбон-стрит, – повторила она. – Всеми этими трущобами и потогонными мастерскими, они все принадлежали ему! А теперь перешли во владение всего семейства – и Клеменси это узнала! Вот почему она была в таком подавленном состоянии. – Шарлотта села, вернее, упала на стул – юбки свернулись набок – и наклонилась над столом в его сторону. – Вероятно, именно поэтому она не жалела усилий, чтобы все это порушить. Ты только представь себе, что она при этом должна была чувствовать! – Шарлотта закрыла глаза и уронила голову на руки, уперев локти в стол. – Ох, боже мой!

– Бедная Клеменси, – очень тихо произнес Питт. – Какая это была замечательная женщина… Жаль, что я не был с нею знаком.

– Мне тоже очень жаль, – сказала его жена сквозь закрывавшие лицо пальцы. – Почему оно так бывает, что мы узнаем о хороших людях только после того, как они умерли?

Ответа на свой вопрос она, конечно, не ждала. Ответа не требовалось. Они оба прекрасно знали, что у них не было никакой возможности раньше узнать о Клеменси Шоу, и так ничего и не узнали бы, если бы ее не убили, так что не требовалось никаких слов, чтобы признать это.

Прошло не менее получаса, прежде чем она вспомнила, что нужно рассказать ему, что Джек серьезно обдумывает свои шансы быть избранным в парламент.

– Неужели? – Томас даже повысил голос от удивления и внимательно поглядел на нее, стараясь убедиться, что это не какая-нибудь заумная шутка.

– Да-да! Мне кажется, это отличная мысль. Нужно же ему чем-то заняться, а не то они оба просто умрут от скуки. – Шарлотта улыбнулась. – Не можем же мы вмешиваться во все твои расследования.

Питт лишь фыркнул, но воздержался от иных комментариев. Однако сам он испытал мощный прилив теплых чувств – жена разделяет с ним все жизненные перипетии и его чувства, разделяет его ужас, его торжество и ликование, жалость, гнев, иной раз страх; она разделяет с ним его стремление к конкретной цели, и это соединяет их неразрывной связью.

Вследствие всего этого на следующий день, когда инспектор встретился с Мёрдо в хайгейтском полицейском участке, то сразу же сообщил ему кое-что, и это лишь усилило и без того растущее беспокойство констебля по поводу Флоры Латтеруорт. Он вспомнил все их короткие и довольно бессмысленные разговоры, свое неуклюжее молчание, неловкость, которую он явственно ощущал, находясь в ее роскошном доме; свои сверкающие ботинки, больше похожие на огромные обломки угля, сияющие пуговицы своего мундира, столь явственно свидетельствующие о том, что он всего лишь рядовой полисмен, непрошеным ворвавшийся в этот дом. Ему все время мерещилось ее лицо с огромными глазами, белой кожей, потрясающий румянец на ее щечках, такое гордое и смелое лицо. Несомненно, мисс Флора одна из самых прекрасных девушек, каких он когда-либо встречал. Но в ней была не только одна красота, в ней было нечто большее – высокий дух и доброта. Она такая нежная, так живо все воспринимает; она, наверное, чувствует все запахи, что приносит ветер, она наверняка различает все ароматы цветов, что самому ему недоступно. Она способна видеть далеко за обычные горизонты, ей доступно видеть дальние, яркие миры, более значительные, чем этот; она слышит музыку, тогда как ему доступен лишь барабанный бой.

Но еще ему было известно, что она боится. Мёрдо страстно желал защитить ее и с мучительной болью сознавал, что не может. Он не понимал, что ей угрожает, – знал лишь, что это как-то связано со смертью Клеменси Шоу, а теперь еще и с гибелью Линдси.

И хотя частью своего сознания он отказывался даже прислушиваться к холодному и уверенному внутреннему голосу, который твердил ему, что роль Флоры во всех этих делах вполне может оказаться не столь невинной, он все же сознавал это. Он не осмеливался думать, что она была связана с ними прямо и непосредственно, чтобы ее можно было в чем-то обвинять. Ему были известны все местные сплетни и пересуды, он замечал все эти взгляды, краску стыда на лицах, таинственные перешептывания. Он понимал, что между Флорой и Стивеном Шоу существовали какие-то особые отношения, причем столь определенные, что ее отец просто бесился по этому поводу; она же тем не менее считала их такими ценными для себя, что была готова храбро противостоять его гневу и открыто ему не повиноваться.

Мёрдо пребывал в полном замешательстве. Ему никогда прежде не приходилось испытывать ревность столь странного, запутанного свойства; он был совершенно уверен, что она не замешана ни в чем постыдном и предосудительном, но в то же время никак не мог отрицать, что она питает к Шоу настоящее, глубокое чувство.