Пожар на Хайгейт-райз

Томас улыбнулся ей. Иной раз она выглядела настолько похожей на Шарлотту, какой та, должно быть, выглядела в ее возрасте, – такой же маленький, упрямо сжатый рот и требовательный взгляд.

– Да. В Хайгейте.

– Кто-то погиб? – спросила Джемайма. Она имела очень отдаленное представление о том, что такое «погиб», но много раз слышала это слово, а еще они вместе с Шарлоттой и Дэниелом похоронили в саду нескольких погибших птичек. Но она не запомнила ничего из того, что говорила ей Шарлотта, разве только что это вполне нормальное явление и имеет какое-то отношение к небесам.

Питт встретил взгляд Шарлотты, брошенный на него поверх головы Джемаймы. Она кивнула.

– Да, – ответил он.

– Ты намерен раскрыть это дело? – продолжала дочь.

– Надеюсь.

– Я тоже стану детективом, когда вырасту, – заявила она, набирая еще ложку каши. – И тоже буду раскрывать дела.

– И я, – добавил Дэниел.

Шарлотта протянула мужу тарелку с овсянкой, и они продолжали тихий разговор, пока ему не пришло время уходить. Он поцеловал детей – Дэниел был еще достаточно мал, чтобы не возражать, – поцеловал Шарлотту, которая уж точно не возражала, натянул ботинки, которые она не забыла принести в кухню, чтобы они согрелись, и отправился по своим делам.

Осеннее утро выдалось свежим и бодрящим, когда воздух так холоден, что обжигает ноздри, но небо было голубое, а морозный хруст под ногами казался резким и приятным.

Сначала Томас отправился на Боу-стрит, чтобы сделать доклад Мике Драммонду.

– Еще один пожар? – Шеф нахмурился. Он стоял у окна и смотрел на мокрые крыши домов возле реки. Свет утреннего солнца заставлял все блестеть, отдавая серым и серебряным, туман стоял только над самой водой. – И Шоу они опять так и не достали? – Он повернулся и встретил взгляд Питта. – Это наводит на некоторое интересные мысли.

– Он был очень расстроен, – припомнил инспектор прошлую ночь и почувствовал укол жалости.

Драммонд ничего на это не ответил. Он знал, что Питт считает эту версию спорной, и оба они хорошо представляли себе, какие возможности могут вытекать из подобной ситуации.

– Надо полагать, хайгейтская полиция изучает всех известных в их округе поджигателей, сравнивает их методы и способы поджогов и все прочее? И зафиксировала всех, кто там собрался поглазеть, на тот случай, если это действует пироман, устраивающий пожары для собственного удовольствия?

– И очень тщательно, – уныло подтвердил Питт.

– Но вы полагаете, что это преднамеренное убийство? – Драммонд с любопытством его разглядывал.

– Да, я так думаю.

– Поднапрягитесь и ускорьте расследование. – Шеф сел за свой стол и стал вертеть в руках нож с медной ручкой для разрезания бумаг. – Вы нужны мне здесь. У меня полдюжины людей забрали в Уайтчепел, ловить этого Потрошителя. Вы газеты видели?

– Я видел письмо мистеру Ласку, – мрачно подтвердил Питт. – С человеческой почкой в конверте и с подписью, что это «послание из ада». Думаю, автор прав. Любой, кто способен то и дело убивать и разделывать тела своих жертв подобно мяснику, видимо, и впрямь проживает в аду и сам является исчадием ада.

– Отставим жалость в сторону, – очень серьезно сказал Драммонд. – Паника продолжает нарастать. Уайтчепел пустеет, как только опускаются сумерки, люди требуют отставки комиссара столичной полиции, газеты полны все более и более сенсационных материалов. Одна женщина умерла от сердечного приступа с вечерним выпуском в руках. – Шеф тяжко вздохнул с совершенно несчастным видом, не отводя взгляда от Питта. – Даже в мюзик-холлах не шутят и не острят по этому поводу. Вы же знаете, люди обычно склонны шутить по поводу того, что их пугает, – это один из способов снять напряжение. Но сейчас такого совершенно нет, и это очень плохо.

– Неужели не шутят? – Это было любопытное явление – и оно значило для Питта гораздо больше, нежели все газеты и плакаты. Это указывало на то, какой страх овладел населением, обычными людьми, рядовыми горожанами. Он криво усмехнулся. – Ну, я в последнее время как-то в мюзик-холлах не бываю.

Драммонд принял это насмешливое замечание вполне добродушно и кивнул, давая понять, что понял его суть.

– Ну, делайте все, что положено, и разберитесь с этим делом, Питт. Держите меня в курсе.

– Хорошо, сэр.



На этот раз Томас не стал брать кеб, а пошел быстрым шагом по набережной, а затем сел в поезд. Вышел он на станции «Хайгейт-роуд», сэкономив таким образом несколько пенсов и отложив их на подарок Шарлотте – на ее день рождения. Это было только начало. Со станции он направился на Хайгейт-райз, в полицейский участок.

Его встретили с очень осторожной вежливостью.

– Доброе утро, сэр. – Лица у всех были мрачные и напряженно-осуждающие, в их выражении была заметна еще и некоторая доля удовлетворения.

– Доброе утро, – ответил Питт в ожидании объяснений. – Обнаружили что-нибудь?

– Да, сэр. Мы нашли поджигателя, который и раньше проделывал подобные штучки. Тогда никто не погиб, но, кажется, это было скорее счастливое стечение обстоятельств, чем что-то еще. Метод тот же самый – керосин для лампы. Действовал всегда в Кентиш-таун до этих случаев, но это ж совсем рядом, в двух шагах отсюда. Надо думать, там для него стало жарковато, и он переместился сюда, к северу.

Томас был здорово удивлен и безуспешно пытался убрать с лица недоверчивое выражение.

– Вы его арестовали?

– Нет еще, сэр, но обязательно арестуем. Нам известно его имя и где он проживает. Это только вопрос времени. – Полисмен улыбнулся, глядя Питту в глаза. – Наверное, не было никакой нужды присылать сюда старшего офицера с Боу-стрит, чтобы нам помогать. Мы и сами бы справились: обычная тщательная полицейская работа – проверки и знание собственной территории. Может, вам теперь лучше отправиться в Уайтчепел, помогать там – этот Джек Потрошитель вроде как на весь город страху нагнал.

– Они там сделали фотографию глаз мертвой женщины, – неудачно добавил кто-то из его коллег-констеблей. – Потому что считается, что последнее, что видела жертва, остается у нее на задней стенке глаз, если только умеешь это разглядеть. А вот у нас нету ни одного целого трупа, который можно было бы исследовать. Сгорели, бедолаги.

– И еще у нас нет никакого убийцы, которого можно было бы допросить, – жестко добавил Питт. Тут он вовремя вспомнил, что нужно проявлять хоть немного такта. Ему еще с этими людьми работать и работать. – Полагаю, вы уже выяснили, кто был владельцем той недвижимости, которую сжег ваш поджигатель? На тот случай, если это мошенничество с целью получить страховку.


Полисмен покраснел.

– Нет еще, сэр, но сегодня выясним.

– Так я и думал. – Питт смотрел на него не мигая. – У поджигателей нередко имеются и иные причины помимо удовольствия от наблюдения за огнем и наслаждения своей властью. А я пока что займусь другими версиями. Где Мёрдо?

– В дежурке, сэр.

– Спасибо.

Томас нашел Мёрдо, который дожидался его в дежурке. Он выглядел усталым. Руку в бинтах констебль осторожно держал на отлете, чуть сбоку. Он все еще так и не пришел к окончательному выводу, нравится ему Питт или нет, и еще не мог забыть, как инспектор обращался с Флорой Латтеруорт и собственную неспособность ему помешать. Все эти его чувства были прямо-таки написаны у него на лице, и Томас снова подумал, как же он молод.

– Есть что-нибудь новенькое, не считая поджигателя? – автоматически спросил Питт.

– Нет, сэр. Разве что брандмейстер говорит, что все было как в прошлый раз. Но вы, наверное, это уже знаете.

– Керосин?

– Да, сэр, это наиболее вероятно. И загорелось сразу по крайней мере в трех местах.

– Тогда пошли. Поглядим, в состоянии ли Паскоу разговаривать нынче утром.

– Да, сэр.



Куинтон Паскоу уже встал и был одет. Он сидел в гостиной перед ревущим в камине пламенем, но по-прежнему имел вид промерзшего до костей человека, по-видимому, от усталости. Под глазами у него виднелись темные круги, руки были судорожно стиснуты на коленях. Сейчас он казался старше, чем Питт решил при их первой встрече, и, несмотря на плотное телосложение, менее крепким и здоровым.

– Заходите, инспектор, констебль, – сказал он, не вставая с места. – Извините, я не смог поговорить с вами вчера, но я и на самом деле ничего не могу вам сообщить. Я принял на ночь настойку опия – меня очень расстроили все эти последние события, и мне хотелось хорошенько выспаться и отдохнуть. – Он с надеждой взглянул на Питта, выискивая признаки того, что тот правильно его понял. – Такая череда несчастий! – добавил он, качая головой. – И я, кажется, все время в горе и печали. Напоминает конец историй о короле Артуре. Все рыцари, один за другим, отправляются на поиски Святого Грааля, и никто не возвращается назад. И вся былая честь и слава, все их товарищество разваливается и уходит. Былые связи, былая верность и преданность – все пропало. Мне даже кажется, что вместе с рыцарством умерло само понятие о чести и благородстве, о мужестве ради самого мужества; умерли все идеалы, истинные добродетели, готовность сражаться и умирать за то, чтобы их сохранить; умерли все, кто единственной достойной наградой для себя считал честь и привилегию идти в бой.

Мёрдо стоял совершенно растерянный, в полном замешательстве.

Питт пытался припомнить сюжеты из «Смерти короля Артура» Томаса Мэлори и «Королевских идиллий» Альфреда Теннисона и в итоге решил, что, кажется, что-то понял из речей Паскоу.

– Вы были так расстроены смертью миссис Шоу? – спросил он. – Или вас еще что-то беспокоит? Вы говорили о зле – в общем значении этого слова…

– Все это просто ужасно. – Лицо Паскоу, казалось, утратило нормальный цвет, как будто последние события ввергли его в полное замешательство, поставили в тупик. – Да, есть и другие вещи… – Он чуть покачал головой и нахмурился. – Я знаю, что все время твержу о Джоне Далгетти, но его пренебрежительное отношение к истинным ценностям и добродетелям, его стремление все это разломать и уничтожить, чтобы построить новое… – Он поднял глаза на Питта. – Я вовсе не осуждаю все эти новые идеи, вовсе нет. Но многое из того, что он пропагандирует, носит деструктивный характер.

Томас ничего ему не ответил, понимая, что должного ответа все равно не найдет, и решил просто послушать дальше.

Паскоу прищурился.

– Он ставит под сомнение фундаментальные ценности, которые мы создавали столетиями, он усомнился даже в самой сути отношений между человеком и Богом; он заставляет молодых думать, что они неуязвимы перед лицом зла или к воздействию фальшивых идей, перед угрозой разложения и гибели под влиянием цинизма и безответственности. И одновременно лишает их той брони, той защиты, которую дает вера. Он и ему подобные желают все разрушить и все изменить, не задумываясь о последствиях. Они полагают, что могут приобрести все, но без всяких трудов. – Паскоу прикусил губу и скривился. – Что же нам делать, мистер Питт? Я ночью лежал без сна, все думал об этом. И ничего не придумал. И теперь уже ни в чем не уверен; сейчас я понимаю меньше, чем когда впервые об этом задумался.

Он встал и прошел к окну, потом повернулся и возвратился на прежнее место.

– Я не раз был у него, убеждал, умолял придержать кое-какие публикации, которые он распространяет, просил не расхваливать, не рекламировать некоторые свои произведения, особенно эту политическую философию фабианского социализма. Бесполезно. – Он взмахнул руками. – Все, что он говорит, это то, что право иметь информацию священно и все люди должны иметь право ее получать и сами судить о том, во что им верить. И, аналогичным образом, всякий человек должен иметь свободу и право высказывать любые идеи, какие ему нравятся, истинные они или фальшивые, добро они несут или зло, созидательные они или разрушительные. И ничто из того, что я ему говорю, не может его разубедить. И, конечно же, Шоу его одобряет и поддерживает собственным пониманием того, что достойно юмора и насмешки, хотя все эти его насмешки лишь обижают и оскорбляют других.

Мёрдо не привык к подобным страстным высказываниям насчет идей и их одобрения или неодобрения. И лишь неуклюже переступал с ноги на ногу.

– Дело в том, – настойчиво продолжал Паскоу, – что люди не всегда понимают, когда он шутит, а когда нет. Возьмите, к примеру, случай с несчастным Линдси. Я по-настоящему опечален его смертью – лично я к нему неплохо относился, вы понимаете, – но я всегда считал, что он глубоко заблуждался и был не прав, когда написал ту монографию. Есть ведь глупые люди, вы сами знаете, – тут он внимательно вгляделся в лицо Питта, ища подтверждения, – которые верят в этот вздор относительно нового политического устройства, обещающего справедливость через отъем частной собственности и выплаты всем и каждому одинаковых сумм вне зависимости от того, насколько человек умен или прилежен. Не думаю, что вы читали работы этого жалкого ирландца – Джорджа Бернарда Шоу, верно? Он такие вещи пишет, которые лишь ведут к разногласиям и сеют рознь; он как будто старается вызвать раздоры и заставить людей чувствовать себя несправедливо обиженными и обделенными. Он пишет о голодных, которым нечем пообедать, и, с другой стороны, о тех, у кого на обед подают великое множество блюд, а у них и аппетита никакого нет. И, конечно же, он выступает за свободу слова. – Паскоу резко рассмеялся. – Да и должен за нее выступать, не так ли? Он же желает иметь возможность высказывать все, что ему нравится. А Линдси его публиковал.

Он вдруг остановился.

– Извините меня. Я не знаю ничего такого, чем мог бы вам помочь, и мне не хотелось бы дурно говорить о людях, особенно о мертвых, когда на кон поставлено так много. Я крепко спал, пока меня не разбудили колокола пожарных, а дом бедного Линдси к тому времени уже вовсю пылал, как праздничный костер.

Питт и Мёрдо вышли от него, оба погруженные в собственные мысли, выбрались на улицу, сошли с крыльца и попали под порывы ледяного ветра. В течение всего бесполезного визита к Клитриджам они не обменялись ни словом. Лакей Линдси тоже ничем не мог им помочь – он не знал, где и как начался пожар; сообщил только, что проснулся от запаха дыма, проникшего в его комнату в задней части дома, а к этому времени главная часть дома уже вовсю горела, так что все его попытки спасти хозяина были тщетны. Он открыл дверь в комнаты Линдси, но был встречен стеной пламени. И теперь, когда он, сгорбившись, сидел в кресле Клитриджа, на его лице была написана невыразимая словами преданность покойному. Кожа у него вся покраснела и была покрыта волдырями, руки перевязаны бинтами и полотном и пока что были для него совершенно бесполезны.

– Доктор Шоу был у нас нынче рано утром, смазал ему все ожоги мазью и перевязал, – сообщила Лелли, сияя глазами от восхищения профессиональными действиями врача. – Уж не знаю, откуда у него берутся силы после этой новой трагедии. Он так любил и уважал Эймоса Линдси, не говоря уж об ужасе этого происшествия… Мне кажется, он самый сильный человек из всех, кого я знаю.

На лице самого Клитриджа было унылое выражение человека, потерпевшего полное поражение. Когда он заговорил, Питт понял, что за этим стоит целый мир разочарований и рухнувших надежд, мелких бед от неспособности должным образом выполнять свою миссию, страх перед грубыми проявлениями чувств других людей – то есть все то, что составляет долю викария. Гектор был не из тех, кто легко поддается страсти; скорее, он принадлежал к той категории людей, кто закипает очень медленно и медленно же горит, переживая внутреннее смятение и наплыв подавленных чувств, задавленный слишком мощным потоком мыслей и слишком большой неуверенностью в себе. В настоящий момент Питт чувствовал огромную жалость к этому человеку; а потом, повернувшись и увидев исполненное пыла и страсти лицо Лелли, пожалел и ее. Шоу явно притягивал ее к себе; несмотря на все ее усилия, она старалась объяснить это с помощью приемлемых выражений, говоря о своем восхищении его добродетелями и достоинствами, но сама прекрасно понимала, что это ее чувство гораздо глубже и вообще совершенно другого рода.

Полицейские вышли от Клитриджей, не выяснив ничего нового – разве что адрес Олифанта, где узнали, что Шоу нет дома: он опять уехал на вызов.

В пабе «Красный лев» они съели по горячему бифштексу и пудингу из почек с толстой жирной корочкой, нежной, как пена, и со свежими овощами, а потом закусили огромными ломтями фруктового пирога и выпили по стакану сидра. После чего Питт поднялся на ноги – к неудовольствию и огорчению Мёрдо.

– Теперь к двум мисс Уорлингэм, – объявил Питт. – Кстати, вам известно, кто первым поднял тревогу по поводу пожара? Как мне представляется, ни один из тех, кого мы опрашивали, не видел пламени до того момента, когда на место уже прибыли пожарные. За исключением лакея Линдси – но тот был слишком занят, пытаясь вытащить хозяина из огня.

– Да, сэр, это был один мужчина из Холли-Виллидж, он возвращался домой из Холлоуэя. – Мёрдо чуть покраснел, стараясь подобрать нужное слово. – Свидание у него было. Он заметил зарево и, помня о недавнем пожаре, сразу понял, что это такое. И вызвал пожарных. – Констебль неохотно последовал за Питтом на улицу, на ледяной ветер. – Сэр, что вы ожидаете выяснить у сестер Уорлингэм?

– Сам не знаю. Что-нибудь еще о Шоу и Клеменси, возможно. Или о смерти Теофилиуса.

– Вы думаете, Теофилиус был убит? – Голос Мёрдо дрогнул, и он споткнулся, когда эта мысль пришла ему в голову. – Думаете, Шоу убил его, чтобы его жена поскорее получила наследство? А потом и жену убил? Но это ж ужасно! Сэр, но тогда зачем было убивать Линдси? С этого-то он что поимел? Да не стал бы он этого делать – это ж бессмысленно! – От этой сумасшедшей мысли Мёрдо даже вздрогнул и чуть не свалился с дорожки.

– В этом я сильно сомневаюсь, – ответил Томас, идя теперь более широким шагом в надежде согреться и потуже затянув шарф вокруг шеи. Было достаточно холодно, вполне мог пойти снег. – Но он несколько дней оставался у Линдси. А тот был отнюдь не дурак. Если Шоу сделал какую-то ошибку, чем-то себя выдал – словом, умолчанием, – Линдси наверняка это заметил бы и понял, что это означает. Он мог ничего не сказать по этому поводу, но Шоу, зная за собой этот грешок, мог опасаться чего угодно, даже самой малости, и тут же стал действовать, чтобы защититься.