Пожар на Хайгейт-райз

– Вы еще очень молоды, миссис Питт, – наконец сказал Хэтч. – Боюсь, вы не в полной мере осознаете, насколько люди слабы, как легко жадность, невежество и зависть влекут их к ценностям, которые тем из нас, кто получил должное нравственное воспитание, представляются совершенно очевидно фальшивыми. К сожалению, все время растет число таких людей, – тут он бросил тяжелый взгляд на Шоу, – кто путает свободу с излишней вольностью и распущенностью и ведет себя совершенно безответственно. У нас тут рядом имеется именно такой человек по имени Джон Далгетти; он держит какой-то магазин, продает книги и брошюры, которые возбуждают неокрепшие умы и направляют их на мысли о таких предметах и темах, с которыми они не в состоянии совладать, на философские идеи, способные разрушить общество и погубить личность.

– Джозайя не прочь учредить для нас цензора, который будет указывать, что можно читать, а что нельзя. – Шоу повернулся к Шарлотте, широко развел руки и поднял брови. – И тогда никто не будет выступать с новыми идеями или подвергать сомнению старые, возникшие еще когда Ной высадился на гору Арарат. Не будет никаких изобретателей, никаких исследований, ничего, что может бросить вызов уже существующему или возбудить умы, ничего, что могло бы расширить границы сознания. Никто не будет делать ничего нового, чего не делалось ранее. И тогда, несомненно, у нас не будет никакой империи.

– Какой ужас! – откровенно выразилась Шарлотта и тут же побледнела от собственной безрассудной смелости. Тетушке Веспасии подобное откровенное высказывание еще могло бы сойти с рук, но у нее самой был совсем не тот социальный статус, да и особой красотой Шарлотта не обладала. Но было уже поздно. – Я хотела сказать, что невозможно запретить людям знакомиться с радикальными идеями или говорить о них вслух…

Шоу засмеялся. Это был удивительно громкий и добродушный смех; даже в этом окружении черного крепа и печальных лиц он звучал очень радостно.

– Разве я могу с вами спорить? – Он с трудом подавил смех. Гостиная, казалось, вся сейчас светилась от его присутствия. – Вы сами – самый лучший аргумент в пользу и поддержку этой точки зрения. Очевидно, что даже личное присутствие Джозайи не может остановить вас, – вы все равно высказываете именно те мысли, что приходят вам на ум.

– Я прошу прощения, – сказала она, не совсем уверенная, стоит ли считать себя обиженной, сконфуженной или рассмеяться вместе с ним. Бабушка была возмущена, вероятно, тем, что Шарлотта вдруг оказалась в центре внимания; Кэролайн явно чувствовала себя оскорбленной, а Анжелина, Селеста и Пруденс просто онемели. Джозайя Хэтч боролся с заполнившими его противоречивыми чувствами, столь мощными, что не осмеливался высказать их вслух. – Я была чрезвычайно бестактна и невежлива, – добавила она. – Каково бы ни было мое мнение, меня никто не просил его выказывать, да и мне не стоило выражать его столь откровенно.

– Тебе вообще не следовало его выражать! – резко высказалась бабушка, сев совершенно прямо и испепеляя ее взглядом. – Я всегда говорила, что твой брак ни к чему хорошему не приведет – и, Господь свидетель, ты всегда была капризной и своенравной. А теперь ты вообще сущее несчастье, мне не следовало брать тебя сюда.

Шарлотте очень хотелось огрызнуться, сообщить, что ей самой не следовало сюда приезжать, но это было в данный момент совершенно неуместно, да и в любой момент тоже.

Шоу пришел на помощь Кэролайн:

– Я очень рад, что вы приехали, миссис Эллисон. Я ужасно устал от вежливых, но бессмысленных разговоров людей, которые желают высказать свое сочувствие, но лишь без конца повторяют одни и те же слова, копируя друг друга просто потому, что никто не может найти и высказать ничего более значимого, более глубокого. – Его лицо озарилось внутренним светом. – Словами это не выразишь, они не в силах закрыть брешь, разрыв между людьми, которые действительно горюют, и теми, кому это безразлично. Это большое утешение – поговорить с человеком и впрямь сочувствующим.

Шарлотта вдруг вспомнила горестное выражение на лице Сомерсета Карлайла, и он появился перед ее мысленным взором, так, словно сейчас находился здесь, в этой самой гостиной.

– Можно мне поговорить с вами наедине, доктор Шоу? – вдруг спросила она.

– Вон даже как! – пробормотала пораженная Пруденс.

– Ну… – Анжелина замахала руками, словно отмахиваясь от чего-то.

– Шарлотта! – предостерегающим тоном сказала Кэролайн.

На губах Шоу появилась все та же веселая улыбка.

– Конечно. Мы удалимся в библиотеку. – Он посмотрел на Селесту и намеренно добавил, видя, как она скривилась от раздражения и неудовольствия: – И оставим дверь открытой.

Селеста уже готова была протестовать, но возражения так и не сорвались с ее уст, она остановила себя; объясняться в том, что она могла подумать или предположить, было бы еще хуже, чем молчание. Она лишь бросила на него взгляд, полный самого откровенного недовольства.

Доктор придержал перед Шарлоттой дверь и, когда она вышла, высоко подняв подбородок, проследовал за нею, потом обогнал и пошел впереди. Поскольку она не знала, куда идти, он показал ей дорогу в библиотеку, которая оказалась весьма впечатляющей и такой же помпезной, как и холл, со множеством шкафов, заполненных переплетенными в коричневую, темно-красную и темно-зеленую кожу томами с тисненными золотом названиями. Благочестивые цитаты и высказывания в рамках красного дерева висели в свободных от книг простенках, а над каминной полкой красовался огромный портрет какого-то высокопоставленного священнослужителя. Сама полка была из резного мрамора, ее поддерживали колонны из кварца. Массивные, обитые кожей кресла занимали большую часть пространства пола, застеленного темно-зеленым ковром, от чего в комнате невольно возникало чувство клаустрофобии. Единственный стол украшала огромная бронзовая статуя льва. Портьеры, подобно тем, что висели в гостиной, были отделаны тяжелой бахромой, подвязаны толстыми шнурами, также украшенными бахромой, и мощными складками падали на пол и волочились по нему.

– Не совсем то помещение, где можно было бы свободно себя чувствовать. – Шоу посмотрел ей прямо в глаза. Углы его губ чуть скривились в улыбке. – Производит впечатление?

– А таково было намерение? – Она улыбнулась в ответ.

– О, несомненно! Так вас это впечатлило?

– Впечатлило то, сколько денег у него, видимо, было. – Она говорила совершенно откровенно, даже не задумываясь об этом. Перед ней был человек, чья честность требовала от нее точно того же. – Все эти книги в кожаных переплетах. Это, должно быть, обошлось в сотни фунтов в каждом случае. Содержимым этой комнаты можно было бы оплатить жизнь среднего семейства по меньшей мере в течение двух лет – еда, газовое освещение, новое платье к каждому новому сезону, достаточно угля, чтобы жить в тепле, жареный бифштекс каждое воскресенье и гусь на Рождество. А еще и оплата услуг горничной.

– И в самом деле, могло бы, но наш добрый епископ смотрел на это дело с другой стороны. Книги – не только источник знания, но и его символ. – Он сделал легкое движение плечами, выражая отвращение, и прошел к камину, а потом обратно, поправив на ходу бронзовую статую.

– Он вам не слишком нравился, – заметила она с полуулыбкой.

И снова на его лице появилось и застыло выражение прямоты и неуступчивости. У какого-нибудь другого человека оно могло бы показаться дерзким, даже нахальным, но у него это, видимо, составляло часть характера, и лишь самая высокомерная и придирчивая женщина могла бы так подумать.

– Я расходился с ним во мнениях почти по всем вопросам. – Шоу махнул рукой. – Нет, конечно, это не одно и то же. Я вовсе не был намерен уходить от вашего вопроса. Простите. Да, я его не любил. Некоторые понятия, которых придерживается мужчина, фундаментальны, и именно они определяют то, чем этот мужчина является.

– Или женщина, – добавила Шарлотта.

Его улыбка вспыхнула внезапно и осветила все лицо.

– Конечно. Я еще раз прошу прощения. Это весьма передовое суждение, что женщина вообще умеет мыслить; меня удивило, что вы об этом упомянули. У вас, вероятно, весьма необычные друзья. Вы не родственница полицейского Питта, который расследует обстоятельства пожара?

Шарлотта отметила, что он не сказал «смерть Клеменси», и мелькнувшее в его глазах выражение боли в ту секунду, когда он заколебался, тоже не осталось незамеченным. Он может как-то скрывать свое горе, но этот мимолетный промельк, выдавший его чувства, представил его такой стороной, которая ей понравилась еще больше.

– Да. Это мой муж.

Это был единственный раз, когда Шарлотта призналась, что как-то связана с этим делом. Все остальное время она пользовалась своей вроде как анонимностью, чтобы собрать какую-то информацию. Кроме того, жен полицейских не принимают в высшем обществе, точно так же, как не принимают жен торговцев. Коммерция считается делом вульгарным, а торговля – вообще не предмет для обсуждения. По сути дела, сама необходимость зарабатывать деньги вообще не обсуждается в высоких сферах общества. Труд – дело чести, это полезно для спасения души и поддержания нравственных устоев; но чем больше у человека свободного времени, тем более высоким статусом он обладает.

Шоу с минуту стоял неподвижно, и сама неестественность для него подобного состояния говорила о боли, которую он испытывает.

– Видимо, вы приехали именно из-за этого? Собрать о нас побольше сведений? И привезли с собой свою матушку и даже бабушку!

Единственным ответом ему могла быть только правда. Любые альтернативные варианты, как угодно приправленные честными взглядами, будут резать ему ухо и унизит их обоих.

– Думаю, это было именно любопытство, что привело сюда бабушку. Мама, мне кажется, приехала с нею, чтобы сделать этот визит менее… ужасным. – Она стояла, глядя на него через стол с этим вставшим на дыбы бронзовым львом. – Я же приехала, потому что узнала от леди Веспасии Камминг-Гульд и мистера Сомерсета Карлайла, что миссис Шоу была замечательной женщиной, которая отдавала много времени и сил борьбе против власти хозяев трущоб, и что она стремилась изменить законы, чтобы заставить их стать более открытыми и доступными для проверок.


Они стояли едва ли в ярде друг от друга, и Шарлотта чувствовала, как он напряжен и внимателен.

– Мистер Карлайл сказал, что она необычайно упорно занималась этой проблемой, с полной самоотдачей, – продолжала она. – При этом не стремилась добиться общественного признания и взялась за это вовсе не с целью лишь найти себе какое-то занятие, – просто ей было не все равно. Я считаю, что смерть такой женщины не должна пройти незамеченной и нераскрытой и что те, кто ее убил во имя защиты и сокрытия собственных гнусных доходов, должны быть выявлены. И, возможно, подобный скандал мог бы даже помочь решить проблему, которой она занималась. Но ваши тетушки утверждают, что она ничем подобным не занималась. Стало быть, я, вероятно, имела в виду совсем другую Клеменси Шоу.

– Нет, не так. – Теперь его голос звучал спокойно, и он наконец сдвинулся с места, чуть отвернувшись от нее к камину. – Она не считала необходимым сообщать кому-то, чем занимается. У нее были на это причины.

– Но вы-то знали?

– О да. Мне она доверяла. Мы были… – Шоу помолчал немного, тщательно подбирая нужное слово, – друзьями… с давних пор.

Шарлотта удивилась, что доктор выбрал именно этот термин. Неужели он хотел сказать, что они были не просто любовниками? Или, может быть, чем-то менее значительным? Или и тем, и другим?

Шоу снова повернулся к ней и взглянул прямо ей в глаза, уже не стараясь скрыть ни свое горе и печаль, ни их причины. И она решила, что он хотел сказать именно «друзьями», и ничего более.

– Она была замечательная женщина. – Он повторил ее собственные слова. – Я ею всегда восхищался, я обожал ее. В ней таилась огромная внутренняя сила и мужество. Она умела многое видеть и понимать. И смотреть на это открытыми глазами, что могло бы сломать большинство других людей. – Он вздохнул и медленно выдохнул. – Теперь это какое-то ужасно пустое место, там, где она раньше была. И вместе с нею ушли радость и доброта.

Шарлотте хотелось шагнуть вперед и прикоснуться к нему, обнять его, выразить ему свое сочувствие самым непосредственным образом. Но такой жест был бы слишком дерзким, слишком навязчиво-интимным, особенно между мужчиной и женщиной, которые только что познакомились. Все, что она могла сейчас предпринять, это стоять на месте и повторять слова, которые мог бы произнести любой.

– Мне очень жаль, правда очень жаль.

Шоу широко развел руками и снова начал расхаживать взад-вперед. Он не стал ее благодарить; подобные банальности можно было считать чем-то само собой разумеющимся.

– Буду очень рад, если вам удастся что-то разузнать. – Автоматическим движением он поправил тяжелую портьеру, расправив складку, потом повернулся лицом к ней. – Если я могу чем-то помочь, скажите как – и я сделаю все, что в моих силах.

– Хорошо, скажу.

Улыбка на мгновение снова появилась у него на лице, добрая и теплая.

– Спасибо. А теперь давайте вернемся в гостиную. Джозайя и тетушки, несомненно, были страшно скандализированы. Или, может быть, вы хотели еще о чем-то спросить?

– Нет, вовсе нет. Я просто хотела выяснить, не ошиблась ли я в своих предположениях, не существовало ли двух женщин с одинаковыми именами.

– Ну, тогда мы можем покинуть соблазнительный приют и покой библиотеки епископа. – Он огляделся вокруг с унылой улыбкой на губах. – И вернуться в гостиную, в достойное и приличное окружение. А вообще-то, миссис Питт, нам следовало бы удалиться для этой беседы в оранжерею. У них тут великолепная оранжерея, там полно кованых железных подставок с пальмами и папоротниками, цветы в горшках. Это дало бы им еще больше поводов чувствовать себя шокированными.

Она с новым интересом посмотрела на него.

– Вам нравится их шокировать, не правда ли?

Выражение его лица являло собой смесь нетерпения и жалости.

– Я врач, миссис Питт. Я вижу очень много страданий. И меня бесит, когда человек из-за ханжества и чьих-то праздных и больных фантазий испытывает боль, которой можно было избежать. Эти бездельники не способны ни на что хорошее, умеют разве только недобро отзываться обо всем новом; они причиняют людям боль, которой вообще не должно быть. Да, я ненавижу идиотские претензии и притворство и отметаю их везде, где могу.

– А что вашим тетушкам известно о вашей реальной работе?

– Ничего, – признался Шоу, снова печально улыбаясь. – Они выросли здесь. Ни одна из них никогда не покидала этот дом, разве что выезжала куда-то с официальным визитом или чтобы присутствовать на каком-нибудь подходящем мероприятии или на заседании какого-нибудь благотворительного комитета, члены которого никогда не видят, не замечают предмета своих забот и усилий. Старый епископ после смерти жены держал их здесь; Селесте полагалось писать для него письма, читать ему, выискивать ссылки и цитаты для его проповедей и лекций и составлять компанию, когда ему хотелось поговорить. Еще она играет на рояле – громко, когда не в духе, и довольно скверно, – но он в этом не разбирался. Ему нравилась сама идея слушать музыку, а воплощение этой идеи его ничуть не интересовало.

Даже уже стоя в дверях, он не мог скрыть свою мощную внутреннюю энергию, под ее воздействием он никак не мог устоять на одном месте.

– Анжелина должна была следить за домом и заботиться обо всех его потребностях, а еще она почитывала дешевые романтические книжонки, эти, что в коричневых бумажных переплетах, но только когда никто ее не видел. Экономки у них никогда не было. Епископ считал, что истинное призвание и место женщины – содержать дом для мужчины и превратить его в сущий рай, обитель мира и безопасности. – Он помахал руками, сильными и красивыми. – Дом, защищенный от всех зол и от грязи внешнего мира с его вульгарностью и жадностью. И Анжелина именно этим и занималась – всю свою жизнь. Полагаю, вряд ли следует ее винить за то, что она ничего другого не знает. Мне очень жаль, но ее невежество, ее иной раз откровенная глупость – все это не ее вина.

– У них, вероятно, были поклонники? – спросила Шарлотта, не подумав.

– Конечно. Но он быстренько с ними разделался, выпроводил всех и постарался, чтобы чувство долга у его дочерей возобладало надо всем остальным.

Перед Шарлоттой раскрылся целый мир разочарований и семейных неурядиц, подавленных и затоптанных страстей, навсегда погребенных под лавиной благочестивых слов и под неодолимым давлением невежества, страха и чувства вины, когда в конечном итоге надо всем возобладал долг. Чем бы ни занимались сестры Уорлингэм, чтобы занять ум и как-то оправдать бесплодные годы своей жизни, их следовало пожалеть, а не винить в этом их самих.

– Не думаю, что следует особо винить и самого епископа, – сказала она с едва заметной улыбкой. – Хотя, полагаю, он был ничуть не хуже многих других. Это не единственные дочери, чья жизнь прошла именно так – при папе или при маме. Я лично знаю нескольких подобных.

– Я тоже, – согласно кивнул Шоу.

Возможно, этот разговор пошел бы и дальше, если бы в дверях гостиной по другую сторону холла не появились Кэролайн и бабушка и не увидели их.

– Ага, вот и хорошо, – тут же сказала Кэролайн. – Мы тоже готовы уезжать. Мы как раз попрощались с сестрами Уорлингэм. Мистер и миссис Хэтч уже уехали. – Она посмотрела на Шоу. – Мы хотели бы еще раз выразить вам, доктор Шоу, свои соболезнования и извиниться за свой приезд и вмешательство в ваши семейные дела. Вы были очень любезны. Идем, Шарлотта.

– Всего хорошего, доктор Шоу. – Шарлотта протянула ему руку, и он немедленно взял ее в свою и не отпускал, пока она не почувствовала сквозь перчатку тепло его ладони.

– Спасибо, что приехали, миссис Питт. С нетерпением жду новой встречи с вами. Доброго вам дня.

– Вероятно, мне следовало бы… – Она посмотрела в сторону двери в гостиную.

– Вздор, – резко бросила бабушка. – Мы уже сказали все, что было нужно. Пора уезжать. – И она вышла через парадную дверь, открытую для нее лакеем; горничная, по всей вероятности, была занята на кухне.

– Ну? – требовательным тоном осведомилась бабушка, когда они сели в карету.

– Прошу прощения? – Шарлотта притворилась, что не понимает вопроса.