Последний шанс

– Так вот, значит, чем ты занимаешься – малярничаешь и играешь на саксофоне?

– Да, тем и другим понемногу. Я крашу дома, потому что пишу стихи, и я выяснил, что единственный способ для меня написать стихи – это выкрасить дом. Одно стихотворение на комнату. Малярные работы оплачиваются значительно лучше, чем поэзия. Проблема в том, что я крашу медленнее среднего маляра, так что моим клиентам приходится запастись терпением, но зато, скажу тебе без ложной скромности, качество работы – выше всяких похвал.

– А твои стихи публикуют?

– Ну да. Не то чтобы они попали в список бестселлеров. Откровенно говоря, их продвижением занимается моя мать. Она раздает стихи официанткам в кафе. А как ты? Где работаешь?

– Представляешь, я случайно стала начальником отдела кадров компании, производящей газонокосилки, – отвечает Софи. – А ты слышал, что наш бывший заклятый враг Бруно стал дипломированным бухгалтером, женился на одной из сестер-близняшек и работает в крупной юридической фирме? Между прочим, у меня был с ним двухнедельный роман.

– Правда? А ты помнишь Гэри Лочивича?

– Я почему-то всегда думала, что он станет парикмахером.

Эдди лукаво ухмыляется.

– Ты была права, – говорит он. – Гэри действительно стал парикмахером, и у меня был роман с ним.

Похоже, фея-крестная Софи немного ошиблась. И не важно, что хрустальная туфелька идеально подходит к ее маленькой ножке… Прекрасный Принц вовсе не разыскивает Принцессу.





* * *


Энигма, Роза, Марджи и Лаура собрались вместе, чтобы решить, как поступить с бизнесом Элис и Джека теперь, когда Роза «предала истину гласности». С тех пор как они сделали заявление для прессы, телефон непрерывно звонит. В качестве публичного извинения Марджи пожертвовала из их доходов крупную сумму на благотворительность. (Энигма полагает, что пожертвование излишне щедрое, но помалкивает.) Марджи также выдвинула идею предоставить Дом Элис и Джека для бесплатного проживания семьям с больными детьми или матерям-одиночкам, страдающим послеродовой депрессией, и предложение это вызвало всеобщий восторг. И хотя страшно подумать, что дом теперь, после всех этих лет, изменится самым кардинальным образом, Энигме приятно думать, что там будут жить симпатичные, благодарные люди.

И все бы ничего, но вот только некая дурацкая организация – под названием «Австралийский потребитель» или что-то вроде этого – выразила намерение поговорить с ними об их дезориентирующем и вводящем в заблуждение поведении. А это, по словам Рона, очень плохо: из-за откровенности Розы они попали в беду. К счастью, зять Энигмы разбирается в юриспруденции. Рон привлек каких-то серьезного вида молодых людей в темных костюмах, и они вместе обдумывают ситуацию, пытаются найти какую-нибудь лазейку. Так или иначе, хорошо, что Рону приходится этим заниматься: теперь он смог почувствовать собственную значимость. Все женщины выказывают свою заинтересованность и наперебой подбадривают Рона, когда он говорит об этом деле.

Разумеется, желающих взять у Энигмы интервью больше нет: она ведь уже не таинственный младенец Манро. Она никто. И ни за что ей теперь не попасть в шоу «Это твоя жизнь». Никогда не напечатают о ней статью в популярном женском журнале, и никто не попросит у нее фотографию с автографом. Она просто обыкновенная старая вдова, которая даже не очень хорошо играет в теннис. Для Энигмы это равносильно смерти.

– Роза беседует с очередным журналистом? – спрашивает Лаура.

– О-о, возможно, – отвечает Энигма. – Небось рассказывает сейчас всему миру, что я незаконнорожденный ребенок, дочь насильника с яйцевидной головой. Зачем нужно сообщать такие подробности? Какое это имеет отношение ко всему прочему? Теперь все будут смотреть на меня и прикидывать, какой формы моя голова! И прекрати фыркать, Лаура, это очень невоспитанно. Между прочим, это ты виновата в том, что разразилась катастрофа: все началось с появления твоего ужасного друга! Я с самого начала говорила, что этот тип мошенник, но кто мог подумать, что он любовник моей дочери! Ах, люди теперь так разочарованы, узнав, что никакой тайны на самом деле не было! Так разочарованы! Подумала об этом Роза, прежде чем начать все выбалтывать, а? Марджи, а ты-то чего хихикаешь? Чему так радуешься? Ты похожа на кошку, съевшую сметану. – Энигма кипит от раздражения. Никто ей не сочувствует.

– Думаю, дело как раз в том, что она перестала есть сметану, – говорит Лаура.

Марджи радостно смеется в ответ:

– Ты просто завидуешь. Я теперь почти такая же стройная, как и ты.

– Ну, на самом деле я думаю, что ты в гораздо лучшей форме, чем я, – отвечает Лаура. – Вон какая красота!

– Это называется трехглавые мышцы, – объясняет Марджи. – Я могу отжиматься на руках.

В комнату возвращается Роза – еще одна женщина, похожая на кошку, съевшую сметану. У нее новая изысканная стрижка. Она до сих пор красива, и от этого Энигма испытывает давно забытые смешанные чувства: смесь ревности, обиды и гордости. Когда она в свое время узнала, что Роза ее родная мама, то подумала: «У меня красивая мать, и, может быть, я тоже красива?» Однако никто из знавших правду ни разу не говорил, что Энигма похожа на Розу. Ну скажите, разве это правильно? Дочери должны быть красивее матерей! Но Энигма в глубине души знала, что она никогда не будет такой очаровательной, как Роза. Вероятно, уродилась в отца. В насильника! Какая вопиющая несправедливость! В ее жилах течет дурная кровь. Энигма ненавидела отца за то, что он сделал с Розой, – тайной, сильной ненавистью, от которой кружилась голова.

Роза говорит:

– Извините. Очередной журналист. Да, Энигма, чуть не забыла: утром звонила девушка с Девятого канала и интересовалась, не согласимся ли мы с тобой дать интервью Рею Мартину. Я ответила, что определенно не хочу идти на телевидение – мол, большое спасибо, – но пообещала спросить у тебя.

Энигма едва не проливает чай.

– Господи, Роза, ну конечно я согласна! Это же уникальная возможность представить факты в правильном свете!

Надо заранее позаботиться о прическе и макияже! Подумать только, Энигма попадет на телевидение! К жакету ей пришпилят крошечный микрофон. Рей Мартин будет смотреть на нее добрыми внимательными глазами и задавать вопросы. Да приятельницы из теннисного клуба просто обзавидуются.

Роза добавляет:

– Я так и знала, что ты не подведешь Девятый канал.

Энигма замечает, что Роза подмигивает Лауре и Марджи, но не обращает на это внимания: главное, она наконец-то попадет на телевидение!





* * *


Софи с Эдом сидят в гостиной и обсуждают, в какой колер лучше покрасить стены. Он рекомендует ей серо-зеленый (цвет утиного яйца), и тут Софи вдруг невпопад спрашивает:


– Как у тебя сейчас на личном фронте, Эд?

Вот он, злополучный тик. Мгновенная конвульсия искажает все черты лица, как будто по нему неожиданно нанесла удар невидимая рука. Ну совсем как в былые времена, с той лишь разницей, что все происходит один только раз и так быстро, что начинаешь думать, уж не почудилось ли это тебе.

Эд говорит:

– Примерно два года назад мое сердце было разбито. Знаю, при моей привлекательной внешности трудно в это поверить, но с тех пор я одинок. А ты как?

Софи отвечает:

– А я три года назад порвала с Томасом, и с тех пор у меня никого не было.

– Иногда одиночество становится просто невыносимым, – задумчиво произносит Эд, и Софи вспоминает, что его всегда отличал научный подход к анализу собственных чувств, еще в те времена, когда мальчишки в школе самым ужасным образом передразнивали его тик. – В целом у меня все неплохо, жизнь идет своим чередом, но иногда вдруг накатывает это гнетущее чувство, что о тебе все забыли. Похоже на то, когда в детстве играли в «музыкальные стулья» – музыка затихает, и ты застыл один как дурак. Понимаешь, о чем я?

– Еще бы! – кивает Софи. – Отлично понимаю.

Она замечает, что Эд рассматривает фотографии в рамках, стоящие в ряд на каминной полке, и поясняет:

– Это коллекция моих крестников и крестниц. У меня их целых девять. Собираюсь сказать подругам, что вакансий больше нет.

Он отвечает:

– А у меня только одна крестница, дочка друга Сара. Настоящая маленькая принцесса. Представляешь, играет в званые чаепития и требует, чтобы я присутствовал там вместе с ее родителями. – Эдди берет один из снимков и вздыхает. – Я всегда мечтал стать отцом. Странно, правда? Я знал про себя, что я гей, еще до того, как понял значение этого слова. Но у меня были также эти глубоко консервативные идеи о том, как я вырасту, и у меня родятся дети, и я буду жить в доме с забором из белого штакетника.

– Уверена, ты найдешь симпатичного парня, готового ради тебя надеть фартук с цветочным рисунком, – беспечно произносит Софи, но потом замечает, как напрягается его лицо. Точь-в-точь как у нее самой, когда она начинает рассуждать о том, что детородный возраст заканчивается, а окружающие пытаются ее утешить.

Пока ее гость рассматривает другой снимок, она вглядывается в его профиль, с досадой думая: «Ну почему, ради всего святого, Эдди Рипл – такой милый, добрый, печальный – не может стать отцом?»

А вдруг?.. Может быть, в конце концов тетя Конни все-таки была права?

– Тебе пора куда-то идти? – спрашивает Эд, повернувшись и заметив, что Софи уставилась на часы.

– Нет, – отвечает она. – Просто смотрю на время.





Глава 59




Грейс поднимается пешком на смотровую площадку Кингфишер. Она несет ребенка в кенгурушке на груди, а за спиной у нее рюкзак, в котором чего только нет: от памперсов до блокнота, на тот случай, если Габлет вдруг решит о себе напомнить.

До смотровой площадки всего час ходу, но Грейс подготовилась к вылазке серьезно, как к длительному путешествию, задаваясь вопросом: а стоит ли это вообще делать? Можно было, конечно, на пару часов подсунуть Джейка кому-нибудь из родных, особенно теперь, когда окружающие обращаются с Грейс бережно, словно бы она стеклянная. Вероника и Одри предложили даже взять ребенка на всю ночь, чтобы Кэллум и Грейс могли снять номер в гостинице и устроить себе романтический ужин.

– Очень важно вовремя оживить отношения, – наставляла кузину Вероника. – Вы оба слишком увязли в роли родителей, и вам необходимо почувствовать себя любящими супругами. У вас ведь сейчас дела обстоят не так, как это бывает в самом начале романа, когда все просто идеально!

– Хочешь сказать, у нас с Кэллумом не так, как у вас с Одри? – поддразнила ее Грейс.

А Вероника в ответ улыбнулась своей новой застенчивой улыбкой:

– Ну… да, наверное. Слушай, Грейс, тетя Конни перед смертью сказала мне, что любовь – это решимость. Честно говоря, я не совсем понимаю, что она имела в виду, а ты?

Грейс физически не упражнялась с тех пор, как родила ребенка. Стоит теплый весенний день, и через несколько минут она чувствует, как по ее спине начинает тонкой струйкой стекать пот. Сердце сильно колотится, ноги наливаются тяжестью, а рюкзак ударяет по лопаткам, и она с досадой думает: «О господи, зачем я это затеяла?» А чуть позже и вовсе с ужасом чувствует, что ее вновь начинает засасывать темнота. А ведь в последние несколько дней ей удавалось совладать с этим, в основном благодаря хорошему сексу, прогоняющему все ненужные мысли.

Продолжая идти, она вспоминает ту нелепую женщину по имени Меган, которая вчера на встрече группы психологической поддержки для женщин, страдающих послеродовой депрессией, лицемерно заявила: «Ах, знаете, когда на меня нападает тоска, я говорю себе, что каждый день – это подарок». Если бы не девушка, сидевшая слева от Грейс, – она поймала ее взгляд и незаметно поднесла руку ко рту, изображая, что ее сейчас вырвет, – Грейс в тот же момент ушла бы с собрания группы. Она согласилась пойти туда, только чтобы мать и муж от нее отстали. Лаура считала, что Грейс необходимы транквилизаторы, а Кэллум хотел отправить жену к хорошему психотерапевту. Грейс была непреклонна – никаких лекарств, никаких врачей. Не существует таких пилюль, которые заставят ее любить своего ребенка, как и подобает хорошей матери. Ни один в мире врач не сможет волшебным образом исцелить ее. К тому же Грейс чувствует себя гораздо лучше, и нет у нее никакой послеродовой депрессии – просто она всегда была раздражительной, и вообще характер у нее не подарок. Такая уж она есть. Сама мысль о том, чтобы сидеть перед врачом и изливать ему свою душу, заставляла Грейс чувствовать себя бабочкой, пришпиленной к листу картона.

Но когда Кэллум пришел домой с желтой рекламной листовкой, которую ему всучили в каком-то кафе в Гласс-Бэй, она согласилась сходить на собрание этой группы психологической поддержки – но только один раз. Такой был уговор. По крайней мере, тут хоть внимание будет обращено не на нее одну.

Уже через десять минут Грейс решила, что ни за что не придет сюда снова, тем более что после лицемерной Меган выступала бледная и до прозрачности худая девица, сообщившая, что недавно родила близнецов и теперь у нее четверо детей до пяти лет, а муж в армии на Ближнем Востоке, где его могут в любой момент убить. Она извиняющимся тоном рассказывала о том, что в иные дни не успевает даже почистить зубы, и призналась, что очень переживает из-за того, что не справляется. Грейс беспокойно заерзала в кресле, думая: «Ну конечно, а кто бы справился на твоем месте, бедная девочка? Государство должно в таких случаях предоставлять бесплатную няню или еще как-то помогать». Ну разве могла Грейс после этого рассказывать о своих проблемах?

Но потом другая женщина сказала:

– Знаете, наверное, это прозвучит странно, учитывая, с какими трудностями вы все тут сталкиваетесь, поскольку у меня самой только один ребенок, который хорошо спит ночью, и мне вдобавок помогает муж. Я служу в налоговой инспекции и всегда гордилась своим умением планировать время. То есть я легко могла бы справиться, однако не справляюсь. И никак не пойму, почему так происходит. – Она глубоко вздохнула и криво улыбнулась, окинув группу слегка испуганным взглядом. – Представляете, вчера я сидела на кухне и целый час тупо таращилась на коробку с плавленым сыром.

– О-о! – Грейс подалась вперед. Вообще-то, она не собиралась выступать, но слова сами сорвались с губ. – Со мной произошло то же самое, только в моем случае это был пакет молока.

– Правда? – Женщина вцепилась в руку Грейс, как будто та могла ее спасти. – Неужели правда? А то я уже думала, что схожу с ума.

А потом с каким-то бессмысленным советом вновь вылезла лицемерная Меган, и Грейс почувствовала, что сейчас расплачется. Она не понимала, почему для нее оказалось столь важным то, что эта дамочка из налоговой больше часа сидела, уставившись на коробку с плавленым сыром, а потом дотронулась до руки Грейс, но… испытала облегчение. И когда присутствующие договаривались о следующем собрании, Грейс поймала себя на том, что предлагает принести печенье, так что выходило, что она снова придет.

Координатор их группы в числе прочего упоминала о значении свежего воздуха, солнечного света и физических упражнений. Поскольку Грейс проигнорировала все другие ее советы (относительно антидепрессантов, сеансов психотерапии и доверительных бесед с близкими), то решила, по крайней мере, отправиться на прогулку.