Последнее «долго и счастливо»

Они снова обесцветились и стали похожи на увядшие цветочные лепестки.

Агата грустно усмехнулась, вспомнив, что сказала принцесса Ума, когда нечто подобное случилось на уроке с Миллисент: «Туманное сознание».

Агата пожелала рыбкам всего доброго и вслед за давно ушедшим Хортом двинулась к дому.

Ни Хорт, ни Агата не заметили, что кроме них возле пруда был кое-кто еще, просидевший все это время под высоким дубом.

Светловолосый принц так и не вышел из своего укрытия до самого утра. Остался он под дубом и после того, как на небе взошло бледное, похожее на золотое кольцо солнце. Тедрос вновь и вновь прокручивал в голове услышанные этой ночью слова, и в утреннем солнечном свете тускло светилась катившаяся по его щеке одинокая слеза.





25. Скорпион и лягушка





На всю следующую неделю Тедрос стал призраком.

Целыми днями никто не видел его ни в доме, ни в лугах, ни возле дубовой рощи, и никто не знал, где он спит, да и спит ли вообще. Гвиневра вся извелась оттого, что ее сын голодает, но затем Агата деликатно предложила ей оставлять для Тедроса по вечерам на крыльце корзинку с едой. Так они и начали делать, и к утру корзинка всегда испарялась.

Агата к исчезновению Тедроса отнеслась неоднозначно – с тревогой, но одновременно и с облегчением. С одной стороны, солнце стремительно угасало, день превратился в постоянные сизые сумерки. Мир катился к своему концу, а принц, который мог спасти его одним поцелуем, провалился неведомо куда.

Но с другой стороны, впервые за последние несколько недель Агате не нужно было думать о своем принце.

А между тем их отношения с Тедросом к этому времени стали не менее запутанными, чем когда-то были между ней и Софи. Это оказалось мучительно. Любая мысль Агаты в эти последние недели так или иначе была связана с Тедросом – она беспокоилась за него, боролась с ним, заискивала перед ним. Тедрос, Тедрос, Тедрос – пока ее собственная жизнь не превратилась в ад. Лишь после исчезновения принца Агата вдруг вспомнила, что можно жить и без него, своей собственной жизнью, причем эта жизнь будет достаточно полной. Кроме того, поскольку в конце ее сказки все отчетливее вырисовывалось одиночество, то хорошо бы, наверное, начать привыкать к нему, да?

После исчезновения Тедроса прошло пять дней, и все остальные, включая Агату, уже успокоились и каждый нашел себе дело по душе. Хорт с удовольствием целыми днями помогал Ланселоту на ферме. С утра и до ночи они доили коров, работали на огороде, собирали снесенные курами яйца, стригли овец, купали лошадей и пытались укротить бешеного козла по кличке Фред, у которого была привычка гоняться по лугам за любой особой женского пола. По вечерам Хорт возвращался домой потный, пропахший сеном и навозом – и безумно счастливый. Они с Ланселотом все больше напоминали отца и сына. Даже внешне стали похожи – у обоих блестящие черные волосы, выпяченная грудь и тяжелая уверенная поступь.

Гвиневра целыми днями хлопотала по дому – стирала, шила, готовила, прибиралась, причем делала все это охотно, увлеченно, отказываясь от посторонней помощи. Создавалось впечатление, что эта бесконечная работа необходима ей, чтобы отвлечься от своих мыслей.

Таким образом, Агата и Софи оказались предоставленны сами себе.

И впервые с того момента, как они потеряли свое «долго и счастливо», не было парня, который стоял бы между ними. Очутиться среди здешних пустошей, не имея никаких срочных или важных дел, – как же это напоминало их былую жизнь в Гавальдоне, городке, бесконечно далеком от мира принцев и волшебных сказок!

Хорт ночевал на кушетке в тесной каморке, а обеих девушек поселили в небольшой комнате для гостей, где им приходилось спать на одной кровати. Каждое утро они завтракали яйцами и беконом в компании Хорта, Ланселота и Гвиневры, приводили себя в порядок, а затем Гвиневра выпроваживала их из дома, чтобы не путались у нее под ногами. Дальше они весь день проводили гуляя по лугам или катаясь верхом на лошадях.

Всю последнюю неделю отношения между Софи и Агатой оставались натянутыми, по вечерам они сквозь зубы желали друг другу доброй ночи и свертывались калачиком каждая на своем краю широкой гостевой кровати. Гуляя по лугам, они разговаривали – не могли же они молчать целыми днями! – но разговоры эти были какими-то вымученными, касались в основном размышлений о том, что сегодня может быть на обед, какой красивый вот этот луг или вон та роща, да еще о погоде (хотя что было о ней говорить – погода в этом зачарованном месте всегда была неизменно хорошей). Софи, как заметила Агата, выглядела озабоченной, раздраженной и то и дело посматривала на свое кольцо и чернеющее под ним имя Тедроса. Если им доводилось по пути столкнуться с Ланселотом, Софи с преувеличенным вниманием начинала рассматривать свои ногти или у нее тут же развязывался шнурок, который нужно срочно завязать, – одним словом, всячески избегала встречаться с рыцарем взглядом. А проснувшись среди ночи, Агата слышала порой срывающиеся с губ Софи странные несвязные фразы: «Не слушай его»… «Золото черных лебедей»… «Сердце не обманет». Затем Софи, как правило, начинала ворочаться, просыпалась – дрожащая, с покрасневшим лицом – и бежала в ванную, где надолго закрывалась.

Агата рядом со своей старинной подругой чувствовала себя довольно неуютно. Путешествуя вместе с Мерлином, она убедила себя, что позволить Софи попытаться вернуть Тедроса – поступок добрый и правильный. Почему? Потому что Софи, во-первых, уничтожит свое кольцо, что убьет Директора школы, а во-вторых, сама Агата по-любому не может стать той королевой, которая нужна Тедросу, – так почему же не дать Софи еще один шанс?

Однако слова, которые сказал на берегу пруда Хорт, пробили брешь в этих убеждениях, казавшихся до этого совершенно непоколебимыми.

С одной стороны, претендуя на то, чтобы получить власть над одним из королевств Добра, Софи продолжала держать Добро заложником своего кольца. А это, даже если принять условия, на которых Софи соглашалась спасти Добро, поступок, судите сами… недобрый, мягко говоря. Злой поступок.

Но еще важнее другой вопрос: а сможет ли Софи действительно сделать Тедроса счастливым? Тедрос только кажется сильным и уверенным в себе, но, на самом деле, он мягкий, застенчивый и одинокий. Способна ли Софи достаточно тонко почувствовать и понять все это? Чем больше Агата думала о будущем Софи и Тедроса, тем сильнее ее одолевали недобрые предчувствия, словно она заново переживала старинную историю. Сейчас Агата чувствовала себя Ланселотом, она отдавала Тедроса Софи точно так же, как рыцарь уступил когда-то руку Гвиневры своему лучшему другу Артуру. Благородный поступок, кто спорит, – но много ли хорошего из него в конечном итоге вышло?

Шли дни, Тедрос не возвращался, Софи и Агата все глубже погружались каждая в свои мысли, все меньше общались между собой…

А затем пришел черед Нелли Мэй.

Все последние шесть дней Агата ездила на коне по кличке Бенедикт, которого выбрала за его тощие ноги, жидкую вороную шерсть и частый сухой кашель.

– Агги, ты что, с ума сошла?! – воскликнула Софи, когда в первый раз увидела Агату на Бенедикте. – Все знают, что вороные кони плохо слушаются наездника, недружелюбны и всегда себе на уме. К тому же этот дохляк все время хрипит, как на смертном одре. Какого черта ты его выбрала?!

– Выбрала, потому что он похож на меня, – ответила Агата. Она погладила Бенедикта по холке и обнаружила там целый полк блох.

Софи же тем временем остановила свой выбор на элегантной арабской кобылке по кличке Нелли Мэй – гнедой, с белоснежным хвостом.

– Ах, у нее в глазах столько огня! – восхищалась кобылкой Софи. – Насколько мне известно, она принадлежала Шехерезаде.

– Шерхер… кому?

– Ах, Агги, ты что, не ходила в своей школе Добра на уроки истории сказочных принцесс? – удивилась Софи, взбираясь на Нелли Мэй. – Нужно было ходить, тогда бы ты знала, что сказочная принцесса не обязательно должна быть блондинкой с белоснежной кожей, маленьким носиком и каким-нибудь дурацким именем типа Кувшинка или Сыроежка…

Дальнейшего Агата не расслышала, потому что Нелли Мэй рванула с места в карьер и вылетела из конюшни вместе со своей всадницей как бес из преисподней.

Остаток недели Софи безуспешно пыталась поладить со своей лошадью, но Нелли Мэй при любом удобном случае – и неудобном тоже – лягалась, вставала на дыбы, плевалась, кусалась и успокаивалась только тогда, когда Софи начинала ее душить, затягивая поводья. А Агата тем временем знай себе трусила потихоньку вдоль речки на спине покорного Бенедикта.

Другой давно бы махнул рукой на эту Нелли Мэй, но Софи ни в какую не хотела отступать. Вот скажет после этого кто-нибудь, что она лошадь себе выбрать не умеет – а это что значит? Это значит, что у нее плохой вкус. А если у нее со вкусом проблемы, то какая, к лешему, из нее принцесса! Однако этим утром, после того как Нелли Мэй наступила Софи на ногу, попыталась цапнуть ее зубами за лицо, а затем тупо возила битых полчаса по кругу, ничего не желая знать о поводьях, Софи не выдержала.


– Она такая же несносная, как я, да? – спросила она, обращаясь к Агате.

– Ты хуже, – коротко ответила Агата.

– Ну спасибо, – сказала Софи, с трудом пытаясь удержаться на спине Нелли Мэй, которой пришло в голову начать брыкаться. – Интересно, почему мне никак не удается справиться с этой бешеной кобылой? Наверное, потому, что у меня в школе не было курса общения с животными.

– Проблема в другом, – ответила Агата. – Ты борешься с лошадью, вместо того чтобы довериться ей. А все на свете далеко не так просто, как кажется. И к лошади нужен подход, а уж к человеку тем более. Другого нельзя заставить быть с тобой, нельзя завладеть им. Человек не сумка и не платье, его на себя не наденешь и в руке не унесешь. Отношения – вещь двусторонняя, ими в одиночку управлять нельзя.

– А ты не попыталась бы в одиночку управлять ситуацией, когда все утверждают, что твое сердце отдано Злу, а ты одна знаешь, что это не так? Ты не попыталась бы, попав на мое место, доказать всем, что они не правы? – вспыхнула Софи, еще сильнее натягивая поводья бедной Нелли Мэй. – У меня доброе сердце, такое же, как у тебя, и я верю тому, что оно выбирает. Я должна ему верить. Потому что если я и сердцу своему верить не стану, что мне тогда остается?

Агата встретилась с Софи взглядом. Далеко же их разговор ушел от своенравных лошадей!

– Я готова налаживать отношения, – сказала Софи и погладила Нелли Мэй по голове. – Вот увидишь, – она наклонилась к уху своей кобылки и прошептала: – Правильно, Нелли Мэй? Мы с тобой одна команда, ты и я. Я верю тебе, ты веришь м…

Нелли Мэй взбрыкнула так сильно, что Софи подлетела в воздух, перевернулась на сто восемьдесят градусов и уткнулась лицом в лошадиный круп. Нелли Мэй дико заржала и галопом понеслась по лугу.

– Аггииии! – завопила Софи.

На секунду Агата испытала удовольствие при виде беспомощно болтающейся на спине лошади Софи, но тут же до нее дошло, что, если Нелли Мэй не остановить прямо сейчас, то кобылка, пожалуй, остановится не скоро.

Агата ткнула пяткой в бок Бенедикта, и тот потрусил вслед за Нелли Мэй. В это же время из овечьего загона на крики выглянули Хорт с Ланселотом.

А Бенедикт не спешил. Дело в том, что вся его прежняя жизнь прошла на ледниках, а на льду, сами знаете, спешить нельзя – шею сломаешь. Честно говоря, Бенедикт глубоко презирал и Нелли Мэй, и Софи, а потому вовсе никуда не торопился и не волновался. Но вот Агата заторопилась и заволновалась, заметив прямо по курсу кобылки заболоченную яму, перед которой лежало толстое поваленное дерево.

Нелли Мэй препятствие тоже заметила и прибавила ходу, увидев, наверное, хороший шанс избавиться от всадницы.

– Софи, осторожно! – крикнула Агата.

Софи повернула голову и ахнула…

Нелли Мэй в высоком прыжке взвилась над лежащим деревом, наконец сбросила с себя Софи, перемахнула через яму, грациозно приземлилась на ее противоположном краю и с веселым ржанием умчалась в неизвестном направлении. Софи же головой вперед ухнула в жидкую грязь.

Вскоре послышался неторопливый цокот копыт Бенедикта.

– Ну теперь-то ты возьмешь назад свои слова о том, что я несносная? – спросила Софи, барахтаясь в грязи.

Сидя на своем коньке, Агата посмотрела на нее сверху вниз и ответила, протягивая руку:

– Нет.

– По крайней мере, честно, – вздохнула Софи, выбираясь из ямы. Потом она взгромоздилась на спину Бенедикта, пристроившись позади Агаты, и они двинулись к дому.

Софи обняла Агату за талию и положила голову ей на плечо.

– Продолжаешь выручать меня, даже после всего, что было между нами за последние годы, Агги, – прошептала Софи.

– Ты когда-нибудь слышала про сказку «Скорпион и лягушка»? – спросила Агата.

– Конечно. А ты нет? Знаешь, мне очень нравится Кларисса Доуви, но курс сказочной литературы, который она читает, все-таки ужасно куцый. Ладно, слушай, – Софи прокашлялась и начала: – Однажды скорпиону очень нужно было попасть на другой берег ручья. Он увидел лягушку и сказал: «Перевези меня через ручей». Лягушке, разумеется, вовсе не хотелось везти на себе скорпиона, который мог ужалить и убить ее. Так она ему и сказала. На это скорпион ответил, что лягушка не права – ведь он плавать не умеет, а значит, если убьет лягушку, то и сам погибнет. Лягушка согласилась, что это вполне логично, и сказала, что перевезет скорпиона. Но как только они оказались в воде на середине ручья, скорпион ужалил лягушку. «Дурак! – проквакала умирающая лягушка, идя ко дну. – Теперь мы оба умрем!» Но скорпион лишь пожал плечами и ответил: «Что поделаешь…

– … привычка», – закончила за нее Агата.

– А, так ты знаешь эту сказку! – удивленно улыбнулась Софи.

– Знаю, причем гораздо лучше, чем ты можешь себе представить, – резко произнесла Агата.

Больше до конца поездки они не сказали друг другу ни слова.



И после этого между девушками восстановились их прежние дружеские отношения. Агата закатывала глаза, слушая бесконечные монологи Софи, Софи насмехалась над неуклюжестью Агаты, обе они дружно щебетали обо всем на свете и весело хихикали. Дни покатились дальше, пошла вторая неделя после исчезновения принца, но никаких следов Тедроса нигде не было, лишь исправно пропадала каждое утро корзинка с едой. В отсутствие принца Софи и Агата с каждым днем все больше сближались – вместе бродили по окрестным лугам и рощам, вместе сидели у разведенного на лужайке костерка, долго смеялись и болтали по ночам, когда весь дом уже погружался в сон.

– Как ты думаешь, зачем Ланселоту и Гвиневре вообще понадобилась комната для гостей? – спросила как-то вечером Агата, когда они с Софи устроили себе что-то вроде пикничка на лугу, примерно в километре от дома. – Не похоже, чтобы у них когда-нибудь бывали гости. Ну разве только Мерлин, но он всегда, когда есть такая возможность, предпочитает спать не в доме, а в дупле на дереве.

Софи озадаченно посмотрела на нее.

– А может, это вовсе не комната для гостей, а детская, и Гвиневра с Ланселотом собирались завести ребенка? – предположила Агата, отрезая себе толстый ломоть миндального кекса.

– Угу. Тогда это объясняет, почему там на стенах обои с медвежатами и гномиками, – кивнула Софи, прихлебывая свой любимый домашний огуречный сок.

– И что же им помешало сделать это? Ведь Мерлин спрятал их здесь шесть с лишним лет назад.

– Возможно, Гвиневра решила, что лучше не иметь ребенка от такого страшилища, как Ланселот, – съязвила Софи.

Перекусив, они двинулись дальше, вошли в сад, с наслаждением вдыхая теплый, насыщенный ароматом цветов воздух и чувствуя себя в полнейшей безопасности, словно очутились в школьном Синем лесу, только более ухоженном и красивом.