После войны

– А чувство такое, будто на несколько часов.

Во время войны такой короткий сон взбодрил бы его и дал сил продержаться до самого утра, но сейчас Льюис чувствовал себя разбитым. В Гельголанде его одолела слабость, какой он прежде никогда не чувствовал. Поначалу он приписывал недомогание влажному воздуху и скуке, вызванной бессмысленностью задачи – следить за приготовлениями к самому крупному в истории неядерному взрыву. Но после отъезда с острова стало только хуже. В костях засела тупая боль, вроде той, на которую Рэйчел жаловалась после смерти Майкла.

– Все в порядке?

– Примерно как и раньше, сэр.

– Стало быть, паршиво.

– Отвратительно, сэр. – Баркер ухмыльнулся.

В Гельголанде Баркер был бы не лишним. После того как Урсула уехала в Лондон, а Кутов, Зигель и Болон увидели все, что хотели увидеть, дни потянулись мучительно медленно.

– Контрольная комиссия смягчает правила фратернизации. Теперь, когда парням из разведки приходится переключать внимание на Восток, многие решения по Fragebogen пересматриваются. Большая новость – это пакет помощи, которую предлагают американцы. Даже цифру не помню, настолько она внушительная. Русским это не нравится. Судя по всему, дело идет к двум Германиям. Кстати, вы еще не рассказали, чего хотел генерал.

Льюис и сам еще не определился окончательно с тем, чего хотел генерал.

– Предложить мне работу.

– Видите? Разрушение ценится выше восстановления. Берлин?

– Берлин.

Баркер слегка опечалился:

– Черт побери. Это же следующая линия фронта. Вы согласились?

– С двумя условиями. Что я не буду жить в одном доме с кем-нибудь из русских, французов или американцев.

– Этого можно не опасаться. Там только квартиры. – Баркер шутил, но не мог скрыть разочарования. – А какое второе?

– Что вы поедете со мной.

Баркер взглянул на Льюиса:

– Разрази меня гром.

– С ответом можете не спешить. Минут пять у вас есть.

– Черт побери.

На заднем сиденье Льюис заметил солидную стопку документов. Вероятно, всякая текучка, которую Баркер захватил для него.

– Больше никаких дел для меня не завалялось?

– Извините. Есть один доклад о незаконном вывозе ценностей, который вам надо срочно посмотреть. Там и знакомые имена встречаются. Дело… препаршивое. Будет что почитать в ванне.

Ванна – это то, чего хотел сейчас Льюис. Через несколько минут они будут дома, «мерседес» уже миновал аристократические дома на Клопштокштрассе. Он снова похлопал себя по щекам, отгоняя бледность, и посмотрелся в зеркальце. Вид, конечно, жуткий. Волосы отросли больше, чем положено по уставу, вдобавок он несколько дней не брился. Глаза от недосыпа заплыли. Его никогда особенно не волновала собственная внешность – хотя нос все-таки чуть длинноват, а лицо слишком худое – и всегда удивляли комплименты Рэйчел. И пусть он не нуждался в подобного рода заверениях с ее стороны, глядя на свое усталое лицо в зеркале, Льюис поймал себя на том, что хочет их услышать.

Машина свернула на Эльбшоссе, и слева, сквозь просветы между деревьями, Льюис увидел реку. Эльба лежала подо льдом сто дней – рекорд, который, как говорили, никогда не будет побит, – но лед уже начал таять, кое-где темнела открытая вода.

– Жалеете, что фрау Паулюс уехала?

– Уайтхолл спросил, знаю ли я переводчика, который не прочь поработать в Лондоне. Я порекомендовал ее.

– Жалко. Не думаю, что берлинки будут лучше.

На глаза Льюису попались цветы – крокусы и подснежники.

– В Германии есть нарциссы?

– Не видел.

– Если увидите, остановитесь.

Внезапно ветровое стекло прорезала трещина, стремительно расползлась по нему паутиной. Льюис решил, что в стекло попал случайный камень, и только когда машина вильнула в сторону, понял, что Баркер за рулем обмяк, голова его упала набок, во лбу, прямо над бровью, алела дырка. Льюис схватил руль, столкнул ногу Баркера с педали газа и дернул ручной тормоз. Машина резко затормозила, вильнула, ободрала ствол дерева и остановилась, одним колесом съехав в кювет.

Кровь и мозги забрызгали заднее сиденье и стекло за спиной Баркера. Даже не проверяя пульса, Льюис понял, что капитан мертв. Он сполз на сиденье и сунулся в бардачок за пистолетом. Проверил патронник. На руках была кровь, ярко-алая, теплая. Ветровое стекло было в патинной сетке, поэтому Льюис осторожно выглянул через боковое окошко. Улица позади изгибалась, исчезая из виду, впереди же бежала прямо, обсаженная с обеих сторон деревьями, потом уходила вправо, в сторону от реки. Стреляли, должно быть, из одного из тех больших домов на берегу. Он увидел человека ярдах в ста, бежавшего к Эльбе.

Льюис вышел из машины, снял пальто, бросил его на сиденье и пустился в погоню. Он бежал изо всех сил – адреналин прогнал усталость, восполнил недостаток физической подготовки, – пока не добрался до пологого спуска к реке, куда и повернул преследуемый. Человек уже добежал до края воды, ступил на лед и двинулся было через замерзшую Эльбу. Провалившись одной ногой в воду, он быстро вылез на берег и торопливо зашагал вдоль кромки воды, выискивая более надежный участок. Вот он снова ступил на лед, оглянулся и, вероятно, только теперь заметил погоню. Он ускорил шаг, заскользил по льду. Легкость движений и фигура выдавали человека молодого, почти мальчишку, лет семнадцати, не больше.

Льюис тоже прибавил шагу. Закололо в плече. Сердце стучало где-то в горле. К тому времени, когда он добрался до реки, парень был ярдах в ста от берега. Льюис согнулся, упершись локтями в колени, попытался отдышаться. Еще раз проверил патронник пистолета. Шесть пуль. Шесть шансов убить того, кто убил Баркера.

Парень остановился, с опаской глядя на лед, проверил его ногой. Лед проломился, и он тут же отскочил. С середины реки донесся звук – точно рассохшаяся дверь скрежетнула. Льюис наблюдал, как парень ищет другой переход. Еще один участок льда затрещал, ломаясь, прямо перед ним. Вперед дороги не было.


Льюис чувствовал, как стынет пот на коже. Он обессиленно опустился на ствол поваленного дерева. Бежать мальчишке некуда, никакого оружия при нем не видно. Льюис ждал, что будет дальше. Парень ходил кругами по льду, подгоняемый какой-то нервной энергией. Вдруг остановился.

– Си ten Morgen, Morgan! – прокричал он по-немецки и засмеялся, словно отпустил какую-то шутку. По-видимому, шутка понравилась, и он повторил ее еще несколько раз.

Льюис насторожился. Откуда он знает его имя?

– Вот он я! – Парень раскинул руки в стороны, предлагая себя в качестве цели.

Расстояние между ними было предельное для пистолетного выстрела. Льюис смог бы, наверное, застрелить его отсюда, но для большей уверенности лучше подойти ближе, ступить на твердую полосу льда. Но он не сдвинулся с места. Дыхание почти пришло в норму.

Ощущение было такое, словно он зритель на каком-то зимнем спортивном состязании.

– Давайте же, полковник!

Льюис не хотел стрелять в мальчишку, но хотел, чтобы он умер.

– Та пуля предназначалась вам, полковник. Но это неважно. Ваш друг – мой враг.

Опять послышался треск, парень скакнул в сторону.

– Лед пошел! Пора вам убираться из Германии! Это моя страна! И моя река! И мое небо!

Парень метался по ледяной платформе, что-то бессвязно бормоча. Что за представление? Он то смеялся как одержимый, то жестикулировал, и возбужденный голос срывался на мальчишеский дискант. Но чем больше он бормотал, тем сильнее, казалось, раздражало его и выводило из себя молчание врага. В голосе парня прорывался страх, и Льюис молчал, давая страху завладеть им. Хорошо.

– Иди и арестуй меня!

Треск и скрежет уже неслись со всех сторон. Вода внизу и солнце наверху будто сговорились сломать лед. Льюис прикрыл глаза. Солнце оставило след на сетчатке. Он моргнул. Несколько мгновений парень не двигался, а потом вдруг начал приплясывать на льду и, когда льдина под ним раскололась на несколько кусков, прыгнул на самый крупный, размером с дверь. Для равновесия он раскинул руки, но не удержался и упал в ледяную воду, хватаясь за воздух. С криком парень попытался уцепиться за льдину, но не сумел и, побарахтавшись несколько секунд, приблизился к соседнему осколку. Дважды он пытался втащить себя на этот обломок, но льдина каждый раз переворачивалась и сбрасывала его в черную воду. После третьего раза он, похоже, понял тщетность своих усилий.

– Помогите! – Никакой бравады, только страх. – Дайте палку. Дерево!

Даже отсюда Льюис слышал, как дрожит его голос.

Он смотрел, чувствуя печаль оттого, что ему совсем не жаль мальчишку.

– Пожалуйста… полковник!

Всего за минуту тон сменился с вызывающе презрительного на панический и умоляющий.

– Дерево! – прокричал он опять по-английски.

Он уже был ярдах в двадцати пяти от твердого ледяного края. Если Льюис хотел спасти его, действовать требовалось незамедлительно. Но его парализовало древнее как мир оправдание – оправдание, над доказательством несостоятельности которого он бился всю свою жизнь. Око за око. Мальчишка за мальчишку. Таков уж мир, и таковы люди.

Тонущему не хватало воздуха, и слова вырывались по одному:

– Фрида! Ты… знаешь… Фрида!

Знакомое имя…

– Фрида… германская… госпожа…

Льюис наблюдал, считая секунды. Скоро все кончится. Парень продержался в воде дольше, чем казалось возможным при таком холоде, течение медленно выносило его на середину широкой реки. До Льюиса донеслись беспомощные всхлипы. Парень издал последний жалобный крик – что-то похожее на «Mutti» – и ушел под воду.

Льюис стоял, наблюдая за рекой и слушая треск раскалывающегося, ломающегося льда, голос великой реки, освобождающейся от ледяного плена. Он смотрел на реку, думал, что надо куда-то идти, что-то делать. Но ему ничего уже не хотелось. Довольно. Глядя на горизонт, он чувствовал, что внутри у него тоже что-то крошится, что и сам он ломается на куски. Он был как то простреленное стекло в машине. Если доберется до дома раньше, чем до него кто-то дотронется, то, может, и удастся не рассыпаться окончательно.



Боль в плече усилилась. Она появлялась всегда после быстрого бега, а в последние годы давала о себе знать все чаще – должно быть, сказывались возраст и курение. Он потер плечо, покрутил рукой; острые всплески боли следовали один за другим.

Уже почти на месте, сказал он себе. Почти на месте.

До сих пор он держался. Даже когда осматривал безжизненное тело Баркера, вглядывался в залитые кровью глаза, когда давал показания военным полицейским, которых нашел у машины. Он запретил себе связывать эту неуклюже обмякшую оболочку с тем Баркером, к которому так привязался. Но сейчас, подъехав к воротам виллы Любертов, Льюис уже не знал, что именно он удерживал, чему не давал развалиться.

Дом, который он покинул два месяца назад, был чистый, белый и безупречный, но резкий переход от зимы к весне обнажил уродливые проплешины в снегу – коричневые, серые, черные пятна на белом фоне. Он вошел через боковую дверь, радуясь, что никто не встречает. Снял пальто и в замешательстве потер лицо, не зная, что делать дальше. Хотелось сесть, хотелось чашку чаю, хотелось покурить, выпить, хотелось увидеть Эдмунда и Рэйчел… но не сейчас.

Он плеснул себе виски и проглотил залпом, надеясь, что алкоголь хоть немного приведет его в чувство. Налил еще и пошел наверх.

Эдмунд был в своей комнате, разглядывал себя в зеркало. На нем был крикетный свитер, в точности как у Майкла, только с голубой полоской вокруг выреза. Даже за два месяца сын успел вытянуться. Льюису захотелось обнять его.

– Эд.

– Папа!

Эдмунд просиял, но, кажется, смутился, что его поймали перед зеркалом.