Пленник

Глава двадцать шестая




Прошло около пятнадцати часов с того момента, как я здесь очутился. Не хочу посвящать читателя в детали касательно того, как я справлялся с некоторыми естественными потребностями. Я находился на физическом пределе. Мне еще не грозила голодная смерть, но чувствовал я себя узником концлагеря. Подушечки пальцев распухли, пятая точка приняла форму сиденья, щелчок каждой клавиши на печатной машинке отдавался пульсирующей болью в макушке. Горазд, очевидно, этого не учел. Как можно писать книгу, когда все мысли о еде и свободе?

Адски хотелось спать. Уже несколько раз я впадал в сонное оцепенение и, ссутулившись, сникал над машинкой. Меня приводили в себя звуки неумолимого таймера. У меня уже не было сил проклинать Горазда или надеяться на лучшее. Я просто решил, что буду тянуть лямку этой пытки до конца, до финала, который выдуман не мной и не мной же будет воплощен.

Я всерьез опасался не сказать главного. Кто-то может подумать, что Горазд – фикция наподобие Тайлера Дердена из “Бойцовского клуба”. В итоге выяснится, что я разговаривал сам с собой, а на обороте визитки, которую он якобы мне вручил, – мое имя. Но нет, Горазд реален, сейчас он еще реальнее, чем был прежде, не знаю, как это объяснить. Если раньше его можно было счесть за метафору моей совести или “всевышнего” заказчика, то теперь он был как никогда осязаем и угрожающе значителен.

Я заметил, что когда пишу о прошлом, то использую настоящее время. А когда о настоящем – прошедшее. Хотя должно быть наоборот. Будто я сам стал пережитком прошлого, которое только должно произойти, но мне его уже не застать. Впрочем, я, кажется, заговариваюсь.

Еще чуть-чуть – и настанет время просить прощения у всех, кому я перешел дорогу. У всех, кого я подвел. Грехи схлынут с меня, как с гуся вода. Я чувствую, как приближается эта пора, как накатывает окрыляющая слабость. Но я еще не спекся, не утратил веры, что через текст смогу свести счеты. Но разве можно победить Горазда, играя по его правилам? Ведь если я соглашаюсь написать эту книгу, значит, я уступаю его требованиям соблюсти условия контракта, не так ли?

Не совсем так. И вот почему. Эту книгу я пишу не для него. А совсем для другого человека.





Глава двадцать седьмая




Я бегу. Бегу во всех смыслах. Бегу, потому что опаздываю на самолет. На нем я собираюсь бежать из столицы ко всем чертям. Да, знаю, Горазд с ними на короткой ноге, но в Москве я чувствую себя в осаде. Мне нужно сменить обстановку и спрятаться от тех, кто считает мою личную жизнь информационным поводом. Залечь на дно, замаскироваться под пейзаж.

Я забросил идею написать книгу. Любую книгу. Само это мероприятие – написание книги – мнится чем-то противоестественным, как носить воду в решете или толочь ее в ступе. Никакая книга ничего не решит. Никогда. Она – капля в море, песчинка в пустыне, человек-невидимка в городе-миллионнике. “Не решит” – это в лучшем случае. А ведь бывает и хуже. После выхода в свет “Бедной Лизы” Карамзина по Петербургу прокатилась волна утоплений молодых девушек. Про “Майн кампф” я вообще молчу.

Да и не писатель я вовсе. Я бы сказал, что у меня была склонность – подмечать, записывать, оборачивать разрозненную реальность в сюжетную упаковку. Но эта склонность скорее мне мешала, чем помогала жить, она накладывала обязательства – быть внимательнее, тоньше, интеллигентнее прочих. Эти обязательства меня тяготили, и справлялся я с ними на “троечку”. Сейчас, когда я сбросил с себя фальшивый статус акулы пера, мне стало легче. Честно. Я почти счастлив.

Девушка на стойке регистрации улыбается мне и сообщает, что я чуть не опоздал. Я отвечаю, спасибо, что дождались. Девушка продолжает улыбаться, и я понимаю, что она еле сдерживает смех.

– Что-то не так? – спрашиваю я. – У меня что-то на лице?

– Нет, – говорит она, – извините. – Не выдерживает и хихикает в кулачок.

Наверное, узнала меня. Обо мне в последнее время пишут много комичного. Забираю билеты, прохожу досмотр. В зале ожидания толкутся гастарбайтеры, юниорская команда по футболу, которая заранее взбадривает себя боевыми кричалками, делегация суетливых азиатов в деловых костюмах и прочие скучающие личности. Вместо того, чтобы поспешить на посадку, я замираю возле окна, наблюдая, как один за другим ввысь, словно с невидимого трамплина, уносятся самолеты. Прислоняюсь лбом к холодному стеклу.

Я ничего не знаю. Не знаю, что меня ждет в пункте назначения, не знаю, чем там займусь, не знаю, получится ли у меня скрыться от Горазда. Может, он будет ждать меня на выходе из аэропорта с табличкой “господин Стеблин”. Я не удивлюсь. Но здесь – еще хуже. Я не знаю, как ему противостоять, не знаю, куда деваться от репортеров, не знаю, как жить в одиночестве, не знаю, как вернуть Лиду и Аиду, ничего не знаю. Получается, я меняю шило на мыло, яйцо в анфас на яйцо в профиль. Но что я могу? Подать на Горазда в суд? Нанять киллера? Ждать его очередного выпада?

Вопреки всему – предчувствию, логике, описанию этой сцены – я разворачиваюсь и спешу назад, волоча за собой чемодан на колесиках, как непослушного R2D2. Когда я прохожу мимо стоек регистрации, уже знакомая девушка прыскает в ладошку и щурится от смеха. Я иду поперек толпы, оттесняю двухметрового хмыря, который протягивает ей свой засаленный паспорт и шепчу прямо ей в лицо:

– Я его сделаю, – говорю я ей, – помяните мое слово.

Она хохочет в голос.





Глава двадцать восьмая




– Как ее зовут? – спрашивает он.

– Кого?

– Вашу жену.

– Э-э… Лида. А что?

– Ну, вы же хотите, чтобы я установил за ней слежку?

– Вообще-то, нет.

– Неужели? Тогда приношу мои извинения.


– А вы работаете… как бы это сказать… только в сфере супружеской неверности?

– Нет, конечно. Но 99 процентов случаев именно из этой сферы, так уж повелось. Вы – исключение из правил. Тот самый редкий процент.

Офис крохотный, но опрятный. Минималистичный. Наверное, чтобы его хозяин не отвлекался от напряженных раздумий над очередным делом. Обстановка заурядная: несколько столов, компьютеры, кое-какая оргтехника, стеллажи, забитые бумагами. Можно подумать, что здесь заседает коллегия нотариусов или торгуют готовыми курсовыми работами. Я думал, что увижу на стене карту, где обведены места совершения преступлений, а рядом – фотографии подозреваемых. Ничего подобного.

– Я уже заинтригован, – говорит он. – И что у вас за дело?

Моего собеседника, в свою очередь, можно счесть за чиновника или не слишком амбициозного менеджера по продажам. Это исполнительный, но осунувшийся от усталости человек, долг которого – изобразить интерес к посетителю. Он, однако, утверждает, что в моем случае интерес этот неподдельный.

– Я хочу навести справки об одном человеке. Максимально подробные. Этот человек угрожает мне. По его словам, он работает в литературной среде, но о нем там никто не слышал. И я о нем раньше не слышал. Я писатель, кажется, я не упомянул об этом. А он – никакой он не литагент, а самый настоящий террорист. Возможно, вы слышали о недавнем захвате заложников во время кинофестиваля. Я был среди них. Его зовут…

– Так, стоп, – говорит он.

Я и сам понимаю, что у меня совершенно не получается рассказывать о Горазде Знатном. Как можно пересказать зло? Я по-прежнему напуган, от этого каша в голове еще гуще.

– Давайте по порядку, – призывает сыщик. – С самого начала.

На этот раз я излагаю события в хронологической последовательности, стараясь не экономить на подробностях. Я думал, что у меня не выйдет откровенничать на эту тему, так как история, прямо скажем, походит на затянувшийся анекдот: “Встречаются как-то писатель и литературный агент…” Но я рассказываю гладко и даже с охотой, меня внимательно слушают, и это внимание меня вдохновляет. Собеседник делает пометки в блокноте, но именно пометки, он ничего не пишет, а как будто бы рисует кружочки и галочки. Интересно, что он таким образом отмечает. Строго говоря, я рассказал ему не только о Горазде, но обо всем, что произошло со мной за последние полтора года: о спасении самоубийцы, получении наследства, интрижке с Аидой и так далее. Без контекста история о Горазде теряет остроту.

– Подытожим, – говорит сыщик. – Поправьте, если я где-то совру. Вы познакомились с человеком, который представился вам литературным агентом и посулил вам работу. Вы встретились с ним, и он предложил вам написать книгу, пообещав свое содействие неопределенного характера. Вы ответили ему отказом, но он этого отказа не принял и с тех пор преследует вас, требуя исполнения несуществующего договора, который вы якобы с ним заключили. Этот же человек, по вашему мнению, был организатором или, по крайней мере, непосредственным участником захвата заложников, жертвой которого вы стали наряду с десятками других людей. Также у вас есть основания полагать, что он причастен к публикации компрометирующих вас материалов.

Я не могу на него нарадоваться. Все четко, по полочкам. Никакого хаоса, который мешал мне осмыслить мое собственное положение. Теперь я вижу, как все однозначно и что с этим можно сдюжить.

– Все верно, – говорю я.

– Как его зовут?

– Горазд Знатный.

Он снова делает отметку вместо того, чтобы записать имя.

– Не беспокойтесь, у меня хорошая память, – говорит он, заметив, что я с сомнением смотрю на его записи. – Что-нибудь еще?

– Да, на том кладбище… где они собирались нас убить… кажется, там захоронен его родственник – Григорий Знатный. Может быть, брат… Хотя он сам утверждал, что это совпадение.

– Любопытно, – говорит сыщик и протягивает мне клочок бумаги, на котором делал свои отметки.

Оказывается, это были не отметки, а цифры. Он выставил мне счет. Немаленький такой.

– Хорошо, – говорю я.

– Вы не поняли. Это половина. Предоплата.

– О, – говорю я.

– Да. Вторую половину вы заплатите мне, если я его найду.

Мне хочется задать вопрос, как узнать, будет ли он вообще его искать, но вместо этого я спрашиваю:

– Каковы шансы?

В кабинет стучат.

– Не обращайте внимание, – говорит он. – Ошиблись дверью. Шансы есть всегда.

Снова стук. В дверь несмело заглядывает незнакомец и тут же исчезает.

– Простите, ошибся, – роняет он.

– Как вы узнали? – спрашиваю я.

– Вы ждете историю типа “по стуку я определил, что у этого человека ампутирован безымянный палец, а ампутантов среди моих клиентов не имеется”?

Я пожимаю плечами.

– Было бы круто.

– Я так не умею, – признается он. – В соседнем офисе рекламное агентство, но все почему-то думают на нас. Все забываю заказать табличку.

– Ясно.

– Я говорю, шансы есть всегда. Даже когда шансов нет. Предварительно могу сказать, что дело непростое. Об этом человеке известно только его имя. Не факт, что оно настоящее, согласны?