Пленник
Часть 12 из 25 Информация о книге
Должен сказать, со стороны происходящее выглядит по-настоящему героически. У зрителя складывается ощущение, что я готов броситься вслед за Андреем в глубину мглистого лога, лишь спасти его жизнь. С другой стороны, совершенно очевидно, что Андрей и не пытался покончить с собой. Он только и ждал, когда мы с газелистом выручим его, чтобы потом оправдаться перед самим собой: я пытался. По соседству обнаруживается интервью с газелистом. Камера снимает его отвесно снизу, видимо, оператор не выдался ростом. Газелист непрестанно ухмыляется, заметно, что это нервное, но кому-то может показаться, что он готовится отмочить зубодробильную шутку. – Я, короче, еду, вижу на мосте, то есть на мосту стоят двое, и один собирается сигануть под мост, то есть с моста. Потом они перетерли, и тот, который собирался прыгнуть, стал падать, а другой его подхватил. Ну, короче, все живы-здоровы, слава богу. Он закончил и испуганно уставился на микрофон, как на приставленный к горлу нож. – Что вы испытали, когда поняли, что все закончилось благополучно? – спрашивает журналист. Жук-палочник в свойственном ему оцепенении раздумывает с минуту, а потом подбирает удивительно подходящее слово: – Облегчение. Хорошо, что никто не погиб. И пацана этого жалко было. – Вам удалось познакомиться с его спасителем? – В том и дело, что нет, он такой, короче, скромный оказался, даже имени не назвал, я хотел его подвезти, но он на своих двоих потопал. – А какой он был, расскажите, пожалуйста, – почти умоляет журналист. – Ну, такой, короче, мужественный. Молчаливый. Умный какой-то, что ли. – Он сказал вам что-нибудь? – Да, – говорит газелист. – Он сказал мне: “Я не мог этого допустить”. Классно придумано, ничего не скажешь. – Что-нибудь еще? – Да. – Газелист кусает губы, напрягая память. – Еще он сказал, что в мире и без того слишком много равнодушия. – Невероятно, – соглашается журналист. – А потом? – Говорит, – продолжает заливать жук-палочник, – нет ничего важнее человеческой жизни. Даже той, с которой ее обладатель решил расстаться. Камера показывает журналиста. Титр: “Алексей Мыловаров”. – Итак, мы убедились, что рядом с нами проживают небезразличные и смелые люди. Они такие же, как все: ходят на работу, воспитывают детей, играют с друзьями в футбол. Я морщусь. Ну, какие дети и какой футбол? – Их главная черта, – продолжает Мыловаров, – в том, что чужую беду они воспринимают как свою собственную. Хорошо, что здесь оказался именно такой человек. Я не понял, говорит ли он обо мне или намекает на свое присутствие, но в любом случае, я увидел ситуацию под другим углом. Нет, я по-прежнему уверен, что Андрей не собирался убивать себя, но у этого тривиального сюжета вдруг появляется потенциал. Набираю номер Мыловарова, и мы договариваемся о большом студийном интервью. Нет, денег не надо. Да, точно. Он не верит своим ушам. Я включаю телевизор на полстены (недавняя покупка) и через полчаса вижу анонс прямого эфира “с таинственным героем, о котором говорит вся Москва”. Такая помпа мне претит… а может, и нет. Я бы предпочел, чтобы ничего этого – нерешительного Андрея, знакомства с газелистом и продажным ментом, хайпа, видео и комментов под видео – не было совсем. Но раз уж оно есть, что ж, я в деле. Глава восемнадцатая Первым делом меня знакомят с Мыловаровым. Он проводит для меня короткую экскурсию. Мы заглядываем в студию, где заканчивают приготовления для нашего интервью. – У вас же деловой канал, – говорю я – Причем здесь эта история? – Она впишется в любую повестку, – уверен Мыловаров. – Это вечное. Как котики. Коллеги Мыловарова лезут знакомиться наперебой: – Аня, помощница продюсера, ваша отвага поразительна… – Георгий, осветитель, будь моя воля, я бы выписал вам орден… – Рита, спортивный обозреватель, вы его как пушинку вытянули, дайте пощупать ваш бицепс… – Павел, стажер, можно с вами селфи сделать? В гримерке я остаюсь в компании пухлогубой Ангелины. Ангелина тычет мне в лицо пушистой кисточкой. Через десять минут меня ведут на растерзание к Мыловарову. Думаю, что еще пару месяцев назад я бы дико стушевался, оказавшись под светом беспощадных софитов. Но сейчас я вспоминаю о залежах денег на моем счету, и мне становится безразлично все, что будет происходить далее. Деньги – это тихая гавань, думаю я, и эта мысль кажется мне гениальной. – А вот и он, тот, кто заслужил ваши аплодисменты. Я иду из-за кулис на встречу к Мыловарову, что распростер ко мне свои объятия. Я все-таки немного струсил, потому что в студии неимоверное количество зрителей. Они хлопают так отчаянно, будто их атаковала орава комаров. Вместо объятий (это было бы чересчур) я получаю от Мыловарова крепкое рукопожатие. Он усаживает меня на диван, сам садится за представительный стол, из-за которого улыбается зрителям и изредка переводит взгляд в мою сторону. Он вновь пересказывает события того вечера, мы пересматриваем запись с видеорегистратора, я искренне сообщаю, что не понимаю, чем заслужил внимание публики. Мыловаров хохочет, мне аплодируют стоя. Он поет дифирамбы моему кроткому нраву, потом спрашивает: – Расскажите о себе. Чем вы занимаетесь? – Я писатель, – говорю я. – Вот это да. И что вы пишите? Сейчас важно не размениваться по мелочам. – Недавно я выпустил книгу. Она называется “Антитеза”. – Название мне нравится. О чем она? Я в двух словах описываю сюжет – чтобы не навредить темпу интервью, но при этом, чтобы пересказ звучал перспективно. – Обещайте при следующей встрече подписать мне экземплярчик. – Договорились. – А сейчас всех нас ожидает сюрприз, – говорит Мыловаров. От дурного предчувствия у меня бегут мурашки. – Господин Стеблин – не единственный наш гость сегодня. Мы пригласили к нам второго участника этой истории, того самого Андрея, который чуть было… – он сбивается, кряхтит в кулак. – И сейчас вы станете свидетелями воссоединения… Еб твою, думаю я. Этого еще не хватало. Но из-за кулис в нашу сторону уже шагает Андрей-раздевайся-не робей. Он выглядит намного приличнее, но я замечаю, что гримеры намеренно не стали усердствовать: круги под глазами, кожа нездорового оттенка, ссадина на лбу, которую он, видимо, получил во время нашей схватки за его жизнь. Андрей вымученно улыбается. Мне его жалко. Он подходит ко мне вплотную, я поднимаюсь с дивана. Андрей жмет мне руку. – Спасибо, – шепчет он, – спасибо. В зрительном зале слышны рыдания. Мы вдвоем усаживаемся на диванчик, Мыловаров смотрит с наигранным умилением. – Как ваше самочувствие, Андрей? – спрашивает он. – Лучше, – отвечает Андрей. – Вы сейчас сказали господину Стеблину спасибо. А можно узнать, за что? Андрей поджимает губы. – За то, что заставил меня передумать. – Не могли бы вы пояснить. Андрей заводит тягостную речь о том, что раньше люди казались ему декорациями, смягчающими обстоятельствами его одиночества, он воспринимал всерьез только себя самого, поэтому, собственно и оказался зажат в тисках суицидальных настроений. Он так и говорит: “смягчающие обстоятельства”, “воспринимать всерьез”, “зажат в тисках”. Отрепетированные фразы режут слух. Господин Стеблин, продолжает Андрей, стал первым на его веку, кто пресек движение по наклонной. Он говорит что-то еще, а потом ни с того ни с сего выдает: – Я хочу быть как он. – Как господин Стеблин? – переспрашивает Мыловаров. Мне делается жутко. Я терплю. Андрею аплодируют. Шутке Мыловарова о том, что мы все хотим быть как господин Стеблин, аплодируют. Мне аплодируют – в который раз. На волне восхищения я смягчаюсь, я думаю о том, что этому городу нужен герой. В отсутствие Бэтмена, Супермена и Человека-паука пусть им станет тот, у кого просто есть совесть. Масла в огонь подливает чувство благодарности к Мыловарову, который прорекламировал “Антитезу”. Я рад, что он уговорил меня. – Мне бы хотелось помочь не только Андрею, – произношу я, и в зале устанавливается тишина. – Я знаю, как много людей находятся в подобном положении. Неважно, что становится тому причиной: наркомания, смерть близкого человека или другие трагедии. Я принял решение основать благотворительный фонд, который будет адресно заниматься профилактикой суицида среди молодых людей. Я буду его первым жертвователем и внесу на счет фонда один миллион долларов. У Мыловарова отвисает челюсть. – Это сложная и долгая работа, – как бы предупреждаю я самого себя, – психологическое консультирование, привлечение добровольцев, уйма административных нюансов, – я, если честно, в этом полный ноль. Вы посмеялись, когда я сказал, что не понимаю, что я здесь делаю, и мое мнение не изменилось: я просто выручил человека из беды. Но раз уж мы здесь собрались и раз уж такое внимание приковано к происходящему, то глупо не воспользоваться этим шансом. Я бы предпочел, чтобы люди обратили внимание не на меня, а на Андрея и других людей, которые нуждаются в помощи. Андрей, кажется, обиделся насчет того, что ему требуется помощь. Но в целом, моя позиция выглядит обоснованной. Кто посмеет обвинить меня в популизме? Мыловаров до сих пор сидит с открытым ртом. Ему, конечно, любопытно узнать, откуда у меня миллион долларов. Немая сцена прервана овациями. Ошалелый Мыловаров встает из-за стола и жмет мне руку. – Я обещаю, – он кладет ладонь на сердце и обращается к зрительному залу, – что буду вторым, кто переведет средства в фонд господина Стеблина, как только он будет создан. Должен сказать, – после того, как стихли аплодисменты, он вновь усаживается за стол, – должен сказать, у меня перехватило дыхание. Вот так, дамы и господа, телевидение и меняет человеческие судьбы. Но вы бы хоть предупредили, – он озорно грозит мне пальцем, – в сценарии этого не было. – Он делает вид, что жалуется зрителям: – Оказалось, наш господин Стеблин на сюрпризы горазд. Глава девятнадцатая На следующий день со мной связывается воркующая дамочка, она – представитель одного из четырех (сразу понятно, что четвертого по счету) самых крупных благотворительных фондов страны. Первым делом она выражает восхищение моим намерением создать фонд профилактики суицида, о котором узнала только сегодня из повтора передачи с Мыловаровым, а затем как бы невзначай делится, насколько сложно управлять и следить за благотворительной организацией: приходы и расходы, найм сотрудников, связь с жертвователями, ведение социальных сетей.