Отшельник

Уснула только ближе к утру, потому что он, как и всегда, оставлял кучу сомнений и вопросов, потому что мне так и не было понятно, где он и с кем, и полное осознание того, что я не имею права об этом даже спросить. Ведь все же я таки ему никто. А утром, когда я спустилась к завтраку мне прислали очередной горшок орхидей и… я радовалась как ребенок. Как сумасшедшая дурочка, для которой эти цветы стали символом его любви и того, что даже там он подумал обо мне. Любви… я верила, что он на нее способен.

Смски я от него так и не получила. Несколько раз хотела отправить сама, но не решилась. Зачем быть назойливой. Наверное, Роман занят, иначе сам бы позвонил или написал. Как раньше, как и все эти сумасшедшие дни, что мы провели вместе. К вечеру я уже не находила себе места, и время превратилось в бесконечность, в нескончаемую тягучую вереницу минут и секунд, в течение которых ничего не происходило.

Я зашла в его кабинет. Так странно, теперь я воспринимала все, что относится к Роме, совсем по-другому. Жадно рассматривала все те же фотографии с его женой, чувствуя едкие уколы ревности и задавая себе вопрос — любил ли он ее и как долго справлялся с ее смертью. От мысли, что все же любил, во рту появлялся горький привкус. Я не хотела об этом думать. Сама не поняла, как перевернула фотографию и положила снимком вниз. Бессильное желание стать для него чем-то большим, чем все остальные, и надежда, что со мной он совсем другой. Мне нужно было увидеть его. Посмотреть в глаза и успокоиться. Понять, что у нас все, как и раньше.

Весь день прошел в каком-то ожидании. Я по нескольку раз хватала сотовый и столько же раз клала его обратно. Потом спустилась в подвал в мастерскую.

Долго рассматривала свои портреты, разворачивала их и представляла, как он стоит здесь и рисует меня… а потом краска приливала к щекам, и я вспоминала как он рисовал на мне. Я там и уснула на том диване, где впервые сама ему отдалась, обняв подушки с его запахом и укутавшись в плед. Когда он вернется, я скажу, что не просто по нему скучала. Я скажу, что люблю его.

Меня разбудило стойкое ощущение, что он где-то рядом. То ли я во сне слышала его голос и звук подъезжающей машины, то ли это было наяву. Взглянула на безмолвный сотовый без единого сообщения, схватила его и побежала наверх, по ступеням. Сердце не просто билось, оно колотилось где-то в горле от предвкушения, что скоро, уже сегодня увижу его, и он сожмет меня в объятиях. В коридоре столкнулась с Антоном и от радости схватила его за руку.

— Когда он возвращается?

Антон смерил меня как всегда совершенно спокойным взглядом.

— Уже вернулся.

— Как вернулся? — улыбка исчезла с моего лица.

— Вернулся и уехал. Сказал, будет поздно.

Я не могла понять, что именно сейчас слышу. Или я слышу совсем не то. Почему вернулся и не нашел меня? Не зашел ко мне. Ведь он не мог не знать, где я. Поднимаясь по лестнице, набрала его номер, но тут же раздались короткие гудки. Я набирала еще несколько раз, а потом вдруг поняла, что это сброс звонка. Он меня сбрасывает. Возможно, у него важное совещание или…он сильно занят и…

Еще не было сомнений, не было понимания происходящего. Я нашла тысячи оправданий и причин. Он вернется, ворвется в нашу спальню и будет брать меня до изнеможения, потому что соскучился и изголодался по мне. Я толкнула дверь спальни, где спала еще прошлой ночью, но та оказалась запертой на ключ, и я пошла в свою комнату.

Прождала почти до самого утра. Ворочалась. Подбегала к окну, снова набирала его номер, пока не уснула в кресле. Меня разбудил звук поворачивающейся дверной ручки. Я вскочила и с радостным всхлипом бросилась к двери — пришел наконец-то.

— Ромааа… — и осеклась.

Дверь распахнулась сама, на пороге я увидела Кристину и еще двух девушек. Они обошли меня, как какой-то предмет мебели, и зашли в мою спальню. Одна из них начала вытаскивать мои вещи из шкафа и бросать на кресло, а вторая сворачивать постельное белье. Кристина демонстративно заглядывала в ящики тумбочек.

Я обернулась к ним, чувствуя, как гулко бьется сердце и почему-то немеют кончики пальцев.

— Что вы здесь делаете? Кто вам позволил трогать мои вещи? Что происходит? Уходите отсюда!

Кристина повернулась ко мне и вздернула бровь… в ее глазах читался явный триумф и какое-то дикое наслаждение, ее от него трясло, и она не могла сдержать улыбки, а у меня тисками сдавило грудь от предчувствия. Так сильно, что в глазах слегка зарябило, и я чуть пошатнулась.

— Они выполняют приказ хозяина.

— К…к. какой приказ? — хватаясь за воздух позади себя, чтобы на что-то облокотиться, ноги вдруг стали ватными.

— Собрать ваши вещи и освободить комнату.

Я смотрела на нее застывшим взглядом, ничего не понимая, чувствуя, как вращается подо мной пол и плывут стены вместе с лицом Кристины, красным размазанным пятном сверкает ее помада, она протянула мне конверт.

— Здесь расчетный лист и чек. Роман Павлович больше не нуждается в ваших услугах. Вы уволены и должны покинуть этот дом в ближайшие три четверти часа.

*1 — А.С. Пушкин. Признание





Глава 30




Вот так подобно призракам из плоти,

растают словно дым и тучами увенчанные горы,

и храмы и дворцы.

Уильям Шекспир



Я смотрела на Кристину, сжимая в руке конверт, и чувствовала, как что-то обрывается. Словно натянутые до предела струны. Одна за другой. С отвратительным скрипом-треском. Я слышала беспрерывно повторяющийся звук падения. Словно я падаю на камни и разбиваюсь-разбиваюсь-разбиваюсь.

— Я хочу с ним поговорить! Где он? Пусть он мне это скажет в глаза!

Ведьма пожала плечами, глядя на меня, как на насекомое, посмевшее ползать где-то у ее ног. Притом она уже имеет полное право это насекомое раздавить в мокрое пятно.


— Она хочет. Здесь больше никому не интересно, чего ты хочешь. Тебя выставили за дверь. Пигалица несчастная. Наконец-то у хозяина открылись глаза на тебя ущербную. Не его ты полета птица. Не достать тебе до такого, как Огинский. Размечталась, да? А он тебя взашей, как и всех шлюх своих.

Плюет каждое слово мне в лицо, и кажется, ее слюна шипит на моей коже, как кислота. Она жалит и глаза триумфом светятся, блестят. У нее в голове явно играет победный марш, а в моей набирает аккорды реквием. Как и всегда в минуты дикого отчаяния я слышу, как усиливается крещендо хаоса из боли и нежелания принимать правду. Только раньше я готова была на что угодно, лишь бы вырваться из этого дома… а сейчас я вдруг поняла, что хотела здесь с ним остаться, и это он дал мне надежду на сказку, разукрасил для меня декорации, отдирижировал мелодию счастья, чтобы потом поднести к картонному золоту горящую спичку и все сжечь дотла вместе со мной. Я пока не хотела в это верить… я пока не осознавала, что меня подожгли.

Выскочила из своей комнаты и решительно направилась к нему. Сама. Не было во мне в эту секунду ни гордости, ни самоуважения. Я не верила ей. Я не верила, что он мог со мной вот так поступить. После того, как утопил в себе, вышвырнул умирать за пределами его жизни? Прямо на камни. Птица не его полета, которую он потянул за собой в небо, а потом сломал ей крылья и швырнул о землю. Пусть ломает их лично, а не посылает ко мне эту тварь. Я хотела это услышать от него. Пусть он растопчет меня сам.

Но в коридоре мне преградил дорогу Антон. Ведьма пришла не сама — помощь привела. Смешно. Против меня выставили охрану. Только внутри все больнее становилось — Антон не подчиняется приказам прислуги, и если он здесь, то ему приказал Огинский. Когда я представила, как Роман, сидя за столом, между разговорами по сотовому отдает распоряжение выставить меня вон так, между прочим, у меня начало темнеть в глазах. Я словно видела картину, как шикарный дьявол, источающий дорогой запах парфюма, сидит за столом, откинувшись на спинку кресла и покачиваясь в нем в разные стороны, вдруг вскидывает голову.

«Кстати, можешь выбросить на помойку мою игрушку и заказать новую. Та мне надоела». Захотелось ворваться в его кабинет и плеснуть виски в лицо. Заставить посмотреть на меня, заставить встретиться со мной взглядом.

— Вам запрещено входить в его комнаты и кабинет. Ваши вещи будут собраны в ближайшее время, и машина будет ждать вас внизу. Я прошу вас добровольно покинуть пределы этого дома и ожидать во дворе.

Каждое слово, как выстрел в спину, как равнодушная казнь. Только приказ «пли» отдал тот, кто даже не соизволил на эту казнь посмотреть. Меня это убивало больше, чем все происходящее.

— Нееет. Вы все врете! Он не мог! Врете!

У меня начиналась истерика и все холодело внутри, покрывалось инеем, замирало сердцебиение. Я все еще не хотела верить никому из них, даже Антону. Мне снится какой-то дурной сон, и я скоро проснусь. Они сговорились. Они ведь могли сговориться против меня.

— Я хочу с ним поговорить. Дайте пройти. Пусть скажет мне сам! Что вы стали здесь, как истукан? Вы охраняете его от меня?

— Не усложняйте. Вам ведь не хочется, чтоб вас отсюда выволокли силком? Я имею и такой приказ.

— Чей приказ?

— Хозяина этого дома. Вас не хотят слышать, не хотят принимать у себя, не собираются ничего объяснять. Ваши услуги стали неактуальными на данный момент. В вашем контракте это прописано. Вы можете перечитать. Более того, вам уплачены все издержки и даже начислена сумма за моральный и физический ущерб. Истерики несите за порог этого дома, здесь они никому не интересны.

Я смотрела на него и не верила ни своим ушам, ни глазам. Совершенно равнодушно, так, словно я действительно какой-то мусор. Я разодрала конверт и на пол высыпалось все его содержимое. Документы, чек, несколько листов, сложенных вдвое.

Наклонилась и подняла свой паспорт, положила в карман. А чек… я просто прошла по нему, вскинув голову и сжимая пальцы в кулаки, раздирая кожу на ладонях. Подонок заплатил мне, как обычной шлюхе. Никаких сомнений не оставалось. Больше обманывать себя и искать какие-то оправдания смысла уже не имело. Впрочем, это моя вина, что я верила в нечто другое. Огинский ни разу не говорил, что я для него нечто большее. Большим захотела быть только я.

— Куда меня отвезет такси?

Тяжело дыша и глотая слезы, чувствуя, как они стекают где-то по внутренней стороне век, щек и горла. Невидимые и ядовитые, как серная кислота.

— В аэропорт. Господин Огинский оплатил вам дорогу домой.

— Как это благородно с его стороны. Все можно оплатить.

А цену на воздух он не назначил? Сколько стоит каждый вдох, который я не сделала? Развернулась и пошла к лестнице. Каждый шаг, как будто у меня на ногах стопудовые гири. Ступаю, а мне кажется, я и с места не сдвинулась, и хочется одновременно и бежать, и вернуться, биться в дверь проклятого кабинета и кричать совершенно бесполезное «почему?». Совершенно никому не нужное, на которое никогда не будет ответа, потому что чудовище наигралось. Все. Спектакль окончен. Контракт подошел к концу, меня рассчитали, как и любой обслуживающий персонал. Одно только непонятно, зачем тогда было выгонять свою мать, зачем было мне говорить… все эти проклятые и фальшивые слова. Каждое из них оказалось ложью! Нет, он не монстр и не чудовище — он бесчувственный, циничный подлец.

— Никогда не верь словам, солнечная девочка, верь только поступкам.

И он сказал это не просто так. У Огинского ничего не бывает просто. Он все и всегда продумывает. И от боли вдруг стали ватными ноги и руки, вцепилась в поручень лестницы. Боже, я не преодолела и половину ступеней, а кажется, что я уже вечность умираю на этом блестящем мраморе. И всем на это наплевать, а кто-то даже тихо злорадствует. Я словно видела, как они затаились за дверями спален и смотрят, как я покидаю этот дом. Ну и плевать. Как всегда, плевать. Какая мне разница, что они думают.

Какая разница, если я даже не знала, что думал все это время он, играя в очередной квест. В очередную игру, где я оказалась просто трудновыполнимым уровнем и тем не менее взятым и пройденным. К горлу подкатил комок горечи от едкого желания закричать, как я его ненавижу. Но вместо этого я спустилась вниз, задыхаясь, слыша собственную одышку и чувствуя все ту же тяжесть в ногах. Вот как бывает, вроде хотите чего-то от всего сердца так сильно, что думаете только об этом, а потом получаете и содрогаетесь от той боли, что вам это принесло. Я вышла на улицу и, вдохнув свежего воздуха, почувствовала, как сильно сдавливает ребра. Слезы душат, но не текут. Кажется, что они решили раздавить меня и уничтожить, как и тот, кто их породил.

— Машина уже ожидает!

Раздался голос Антона сзади. Я ускорила шаг к машине. Желание убраться отсюда вернулось с новой силой, только теперь к нему примешалась боль — неразбавленная, острая, как яд.

Не знаю, почему обернулась на дом, прежде чем войти в машину, на его окна. И замерла, увидев, как он провожает меня, глядя из-за шторы. С сигарой в зубах, смотрит вниз.

Одними губами:

«Ненавижу! Будь ты проклят!»

И тут же он задергивает штору. А я сажусь в такси. Нет ни слов, ни слез. Ничего нет. Внутри выжженная пустыня и потрескавшаяся и пересохшая земля, покрытая инеем.

Наверное, я повзрослела именно в этот момент. Не тогда, когда вдруг поняла, что друзья детства могут быть просто тварями, которые тебя использовали, а человеческая жизнь покупается и продается. Даже не тогда, когда я стала женщиной вопреки собственной воле и самым жестоким способом. Все это я все же могла, оказывается, принять и пережить. Больнее всего оказалось почувствовать себя счастливой, поверить тому, кому верить нельзя, отдать ему свою душу, прикрывая ею его истерзанную и больную. А потом понять, что меня отработали и просто списали за ненадобностью.

В меня действительно сыграли, как в кукольный театр. Кукловод оборвал все нитки с мясом.

Всю обратную дорогу я смотрела в окно на цветущие деревья, на пробившуюся светло-зеленую траву и листву. Кажется, прошла целая жизнь с момента, как я ехала сюда. Жизнь, которая оказалась полнее и насыщенней всей моей предыдущей. Мне всегда казалось, что в моменты тоски и дикого отчаяния небо непременно должно затянуться тучами, должен греметь гром и сверкать молнии. Ничего подобного. Светило солнце, пели птицы, и небо было ясным без единого облачка. Тепло, даже жарко, и щеки греют солнечные лучи, щекочут мокрые ресницы, влажные щеки. Потому что они таки текут по лицу. Проклятые слезы, которых он не достоин. Ни одной из них.

Я впала в странное состояние, когда прекрасно осознаешь все, что происходит, но тебе на это совершенно наплевать. Все по инерции, все на каком-то чудовищном автопилоте. Одно только радовало — я скоро увижу маму и Митю. Они должны были уже вернуться домой… домой… домоооой! Это слово эхом пульсировало в голове. Мне казалось, там я смогу начать собирать себя по кусочкам и забывать. Больше всего я мечтала забыть, как он смотрел на меня, как на единственную женщину во всей вселенной, как шептал мне пошло-сладкие слова, от которых кружило голову и дрожали колени. От которых я становилась невыносимо счастливой. Я решила, что это надолго, я поверила в каждую ложь, в каждую ласку, в каждую боль в его глазах. Именно за это я и ненавидела его… из-за боли, в которую заставил поверить, из-за которой я впустила его в свою душу.

Неужели все было игрой? Неужели можно так играть?

Я всхлипывала на каждом вдохе и не разжимала пальцев. Оказывается, любить — это не просто больно. Это адская агония. Я была счастливой, когда его ненавидела. Ненавидеть намного лучше, чем любить…