Охотники за головами

— На лыжах. Сколько надо?

— Пятьсот в сутки.

— Пять…сот?

Он презрительно ухмыльнулся:

— Или пусть стоит на дороге бесплатно.

Я пролистнул три двухсотки из бумажника Уве и поднялся на крыльцо, где Синдре О уже держал наготове костлявую ладонь. Он сунул купюры в пухлый бумажник и снова сплюнул.

— Сдачу можно и потом, — сказал я.

Он, не отвечая, вошел в дом и захлопнул за собой дверь.

Я задним ходом заехал в амбар и в темноте чуть не врезался в острые стальные зубья косилки. К счастью, косилка, прицепленная к синему трактору «Мэсси Фергюсон», находилась в поднятом положении. Так что вместо того, чтобы пробуравить мне задний бампер или проколоть покрышки, она только царапнула меня по крышке багажника, вовремя предупредив, не то десять стальных копий прошили бы мне заднее стекло.

Я поставил «мерседес» возле трактора, вынул папку и побежал наверх к домику. К счастью, ельник был такой густой, что почти не пропускал дождя, и, когда я наконец заперся внутри простого деревянного сруба, волосы мои были на удивление сухими. Я подумал было растопить печь, но отказался от этой мысли. Потратить столько усилий на то, чтобы спрятать машину, а потом сигнализировать с помощью дыма, что в доме кто-то есть, — это неостроумно. Только теперь я понял, как проголодался.

Я снял с себя джинсовую куртку Уве и повесил на спинку стула на кухне, прошелся по шкафам и нашел наконец единственную консервную банку мясной тушенки с картошкой, еще с прошлого раза, когда мы с Уве тут были. В шкафчиках не нашлось ни столовых приборов, ни открывалки, но я сумел пробить дырку в жестяной крышке стволом «глока». Я уселся и пальцами стал пихать в себя из банки ее жирное, соленое содержимое. Потом уставился на дождь за окном, льющий на лес, и маленький двор между домом и уборной. Зайдя в спальню, я сунул папку с Рубенсом под матрас и улегся на нижнюю койку двухъярусной кровати — подумать. На долгие раздумья меня не хватило. Видимо, вышел весь адреналин, произведенный организмом за сегодняшний день, потому что я вдруг открыл глаза и обнаружил, что спал. Я глянул на часы. Четыре часа дня. Вытащив мобильник, я обнаружил на нем восемь неотвеченных звонков. Четыре от Дианы, вероятно разыгрывающей роль встревоженной жены, пока Грааф, наклонившись и глядя ей через плечо, интересуется, где меня черти носят. Три от Фердинанда, который, видимо, ждет приказа о назначении или по крайней мере инструкций, как дальше действовать с «Патфайндером». А один номер я сразу не узнал, потому что в свое время удалил его из списка. Но, как оказалось, не из памяти и сердца. И, глядя на этот номер, я подумал, что у меня — человека, за свои тридцать с лишним лет на этой планете собравшего вокруг себя столько однокашников, бывших пассий, коллег и деловых знакомых, что они занимают два мегабайта в «Аутлуке», — есть на самом деле единственный человек, кому я точно могу довериться. Девушка, с которой я был знаком всего три недели. Ну да, трахался три недели. Кареглазая датчанка, которая одевается как чучело, отвечает односложно и чье имя, если произносить по-датски, состоит всего из трех звуков — Лод. И я не знал, для кого из нас это печальнее.

Я позвонил в справочную и попросил дать мне один зарубежный номер. Большинство коммутаторов в Норвегии в четыре уже закрыты, очевидно потому, что все уже ушли домой, судя по статистике — к своей больной половине, в стране с самым коротким рабочим днем, самым большим бюджетом здравоохранения и самым длинным больничным. Но коммутатор «ХОТЕ» ответил как ни в чем не бывало. Я не знал ни имени, ни названия отдела, но решил попытать счастья.

— Can you put me through to the new guy, dear?

— New guy, Sir?

— You know. Head of technical division.

— Felsenbrink is hardly new, Sir.

— To me he is. So, is Felsenbrink in, dear?[15]

Спустя четыре секунды меня соединили с голландцем, который не только оказался на работе, но говорил бодро и любезно, несмотря на то что была уже одна минута пятого.

— I'm Roger Brown from Alfa Recruting.[16]

Это правда.

— Mister Clas Greve has given us your name as a reference.[17]

Ложь.

— Right,[18] — сказал мой собеседник без малейшего удивления в голосе.

— Clas Greve is the best manager I've ever worked with.[19]

— So you…[20] — начал я.

— Yes, Sir, my most sincere recommendations. He is the perfect man for Pathfinder. Or any other company for that matter.[21]

Я помедлил. И передумал.

— Thank you, Mister Fenselbrink.[22]

— Felsenbrink. Any time.[23]

Я сунул телефон в карман брюк. Непонятно почему возникло чувство, что я сделал какую-то ошибку. Снаружи лило как из ведра, и в отсутствие лучшего занятия я вытащил Рубенса и стал рассматривать при свете из кухонного окошка. Яростное лицо охотника Мелеагра, пронзающего добычу. И вдруг сообразил, кого он мне напомнил, когда я впервые увидел картину: Класа Граафа. Тут до меня словно дошло. Совпадение, конечно, но Диана мне как-то говорила, что ее имя — это римское наименование Артемиды, греческой богини охоты и деторождения. И ведь это Артемида послала охотника Мелеагра, не так ли? Я зевнул и стал искать себя на этой картине, прежде чем сообразил, что перепутал. Все наоборот, Артемида как раз наслала чудовищного вепря. Я тер глаза, усталость ощущалась по-прежнему.

Вдруг я понял: что-то произошло, что-то изменилось, но я, занятый разглядыванием картины, не обратил на это внимания. Я глянул в окно. Это звук. Дождь кончился.

Я убрал картину обратно в папку и решил припрятать ее как следует. Мне придется выйти из избушки — надо в магазин, да и еще есть дела, а к этому скользкому Синдре О у меня нет ни малейшего доверия.

Я осмотрелся — взгляд упал на уборную за окном. Крыша из редких дощечек. Идя через двор, я подумал, что зря не надел куртку. Первый ночной заморозок может случиться когда угодно.

Уборная представляла собой строение с односкатной крышей и минимумом удобств: четыре стены, через щели которых осуществлялась естественная вентиляция, и деревянный стульчак с круглой дыркой, прикрытой четырехугольной, грубо сколоченной крышкой. Я снял со стульчака три пустые картонные трубки от рулонов туалетной бумаги, телевизионный еженедельник, с обложки которого смотрели булавочные зрачки Руне Рюдберга,[24] и влез на стульчак. Подтянулся к потолочным доскам, свободно лежащим поверх балок, и в очередной раз пожалел о недостающей мне паре сантиметров роста. Наконец я подцепил одну из досок, запихнул папку внутрь и положил доску на место. И стоя там, на стульчаке, широко расставив ноги, я вдруг оцепенел и уставился в просвет между досками стены. Снаружи было совершенно тихо, если не считать звука падающих с деревьев дождевых капель. Кроме этого, я не слышал ни звука, ни треска веток, ни хлюпанья шагов по мокрой тропе. Ничего, кроме поскуливания собаки, стоявшей на опушке рядом со своим хозяином. Сиди я в доме, я бы их не увидел, они стояли так, что не попадали в поле обзора из окна. Собака была литой снаряд из мышц, челюстей и зубов, упакованный в тело боксера, только поменьше и поплотнее. Позволю себе напомнить: я терпеть не могу собак. Клас Грааф был в камуфляжном плаще и зеленой кепке. Никакого оружия он в руках не держал, а уж что там было у него под плащом, оставалось только гадать. Вдруг я понял, что для Граафа это оптимальное место. Пустынное, никаких свидетелей, спрятать труп ничего не стоит.

Вдруг хозяин и собака одновременно пошевелились, словно подчиняясь неслышной команде.

Сердце стучало от страха, и все-таки я не мог отвести от них восхищенного взгляда — как они быстро и совершенно бесшумно движутся с опушки, вдоль стены дома и дальше — не медля — в дверь, которую оставили распахнутой настежь.

Я знал, что у меня остаются секунды, потом Грааф обнаружит, что в доме никого нет. Найдет куртку на спинке стула, свидетельствующую, что я где-то поблизости. И… блин!.. увидит «глок» на кухонном столе рядом с пустой консервной банкой. Мозг работал туго и пришел к единственному выводу: у меня нет ничего — ни оружия, ни пути к отступлению, ни плана, ни времени. Стоит только броситься бежать, и через десять секунд максимум на горле у меня окажется двадцать кило голландской собачатины, а в затылке девятимиллиметровая пуля. Если коротко, я в полном дерьме. В этой связи мой мозг должен был впасть в панику. Но вместо этого он сделал то, чего я от него совершенно не ожидал. Мысль замерла и вернулась назад. К этому «в полном дерьме».


План. Отчаянный и во всех смыслах отталкивающий. Но, однако, имеющий как минимум одно достоинство: он был единственным.

Я взял одну из трубок от туалетной бумаги и сунул в рот. Проверил, насколько плотно я могу обхватить ее губами. И поднял крышку. Вонь ударила в лицо. На глубине полутора метров виднелся септик, в котором стояла жидкая смесь испражнений, мочи, туалетной бумаги и дождевой воды, стекавшей вниз по стенкам. Чтобы вывезти септик в лес на откачку, нужно минимум два человека, и работка эта — кошмарная. В буквальном смысле слова. Мы с Уве как-то попытались это сделать, и потом три ночи подряд мне снилось плещущее дерьмо. Сам Синдре О от этого дела явно увиливал: полутораметровый септик был полон до краев. Что в данной ситуации меня как раз устраивало в высшей степени. Даже нидертерьеру не унюхать тут ничего, кроме нечистот.

Я положил крышку стульчака себе на голову, ухватился обеими руками за края дырки и медленно опустился внутрь. Ощущение было нереальное — погружаться в дерьмо, ощущать легкое давление фекалий, пока я ввинчивался в них, вытянув лодыжки. Крышка все это время лежала у меня на голове, пока та не оказалась ниже края дырки. Обоняние мое, по-видимому от перегрузки, начисто отключилось, и я ощущал только, что усиленно заработали слезные железы. Верхний, самый жидкий слой в септике был ледяной, но ниже было на самом деле довольно тепло — наверное, из-за всяких там химических реакций. Кажется, я где-то читал, что в таких вот деревенских нужниках накапливается метан, что можно насмерть отравиться, надышавшись им как следует. Наконец я почувствовал твердое дно под ногами и сел на корточки. Слезы струились по щекам, из носа тоже текло. Я откинул голову, чтобы картонная трубка смотрела строго вверх, закрыл глаза и попытался расслабиться, чтобы преодолеть рвотный рефлекс. А потом снова осторожно опустил голову. Слуховые проходы заполнило дерьмо и тишина. Я заставлял себя дышать через картонную трубку. Ничего, получалось. Только потихоньку, неглубоко. Потому что было бы символично — наглотаться этого дела и умереть, захлебнувшись в наших с Уве собственных экскрементах, но к подобного рода иронической смерти я не испытывал ни малейшего влечения. Я хотел жить.

Издалека донесся звук — кто-то открыл дверь.

Вот оно.

Вибрация тяжелых шагов. Глухой удар. И все стихло. Стук лап по полу. Собака. Крышку подняли. Я знал, что как раз теперь Клас Грааф смотрит на меня. Внутрь меня. Он смотрел в отверстие картонной трубки, ведущей непосредственно внутрь меня. Я дышал так тихо, как только мог. Картон трубки размок и размяк, я понимал, что она скоро перестанет держать форму и слипнется.

Тут что-то стукнуло. Что это?

Следующий звук ни с чем нельзя было спутать. Внезапный взрыв, перешедший в свистящий, жалобный кишечный тон, который вскоре замер. И как точка — блаженный стон.

Вот черт, подумал я.

И был прав. Спустя пару секунд я услышал влажный плеск и ощутил дополнительную тяжесть на моем обращенном кверху лице. На мгновение смерть представилась мне как приемлемая альтернатива — но это скоро прошло. На самом деле парадокс: никогда мне не было меньше смысла жить, чем теперь, и в то же время никогда я не желал этого сильнее. Еще один натужный стон, сейчас будет второй залп. Только бы не попал в отверстие трубки! Я ощутил панику, почувствовал, что воздуха в трубке уже не хватает.

Снова плеск.

Голова у меня кружилась. Бедра уже затекли от скрюченной позы. Я немного распрямился. Чуть выставил лицо над поверхностью. Моргал и моргал. Теперь я смотрел точно в белый волосатый зад Класа Граафа. А на фоне белой кожи отчетливо вырисовывался солидный, н-да, более чем солидный, весьма и весьма внушительный член. И поскольку даже страх смерти не может пересилить в мужчине зависть к чужому пенису, я подумал о Диане. И я понял, там и тогда, что если Клас Грааф не убьет меня, то я сам убью его. Грааф поднялся, свет упал в дырку, и я увидел — что-то не то, чего-то не хватает. Зажмурив глаза, я снова пошел на погружение. Головокружение сделалось нестерпимым. Неужели я умираю от отравления метаном? Наступила тишина. Что, все уже? Я уже сделал вдох через трубку, когда почувствовал, что в ней ничего нет, что я вдыхаю пустоту. Что-то перекрыло мне воздух. Инстинкт победил, я забарахтался. Вверх! Мое лицо поднялось над поверхностью в тот момент, когда наверху что-то стукнуло. Я снова заморгал. Сверху было темно. Тут я услышал тяжелые шаги, звук распахнувшейся двери, топот собачьих лап, и вот дверь снова закрылась. Я выплюнул картонную трубку и понял, что произошло: что-то белое перекрыло ее отверстие, туалетная бумага, которой Грааф подтерся.

Я вылез из септика и, глядя в щели между досок, увидел, что Грааф пустил собаку в лес, а сам пошел в дом. Пес взял курс наверх, к вершине горы. Я следил за ним, пока его не поглотил лес. И в этот миг — наверное, от внезапной легкости, от мелькнувшей надежды на спасение — я разрыдался. Нет, сказал себе я. Никаких надежд. Никаких чувств. Бой продолжается. Анализируй! Давай, Браун! Думай. Начни с простого. Окинь взглядом всю доску. Вот так. Как Грааф тебя нашел? Откуда он, черт его дери, узнал про этот лесной домик? О котором Диана понятия не имеет. У кого он все выспросил? Нет ответа. Ну, нет, и ладно. Мне надо сматываться, и тут у меня два преимущества. Во-первых, начинало смеркаться. Во-вторых, одежда, пропитанная дерьмом, — прекрасный камуфляж. Но головная боль и головокружение сделались сильнее, так что стало невозможно ждать, пока окончательно стемнеет. Скользя, я выбрался на край септика, ноги мои оказались на склоне позади уборной. Присев, я окинул взглядом опушку леса. Отсюда — в амбар, в машину, и сматываться. Ключи ведь в кармане, правильно? Я пошарил по карманам. В левом — несколько купюр, кредитные карточки, моя и Уве, и связка ключей от дома. Правый карман. Со вздохом облегчения я нащупал ключи от машины под мобильником.

Мобильник.

Точно!

Мобильник пеленгуется базовой станцией. Наверное, с точностью до района, а не населенного пункта, но когда одна из базовых станций «Теленора» зарегистрировала мой телефон в этой местности, альтернатив оказалось не так много: жилье Синдре О тут единственное на километры вокруг. Разумеется, это предполагает, что у Класа Граафа есть связи в «Теленоре». Но я уже ничему не удивлялся. Наоборот, все прояснялось. И этот Фельсенбринк, который разговаривал так, словно сидел и дожидался моего звонка, только подтверждал мои подозрения. Нет, это не любовный треугольник между мной, моей женой и похотливым голландцем. Если я правильно понимаю, я угодил в гораздо большие неприятности, чем мог себе представить.





14. «Мэсси Фергюсон»




Осторожно высунувшись из-за уборной, я посмотрел на дом. Окна были черные, в них ничего не видно. Грааф, стало быть, свет решил не включать. Ладно. Все равно тут мне делать нечего. Дождавшись порыва ветра и шелеста деревьев, я бросился бежать. За семь секунд я добежал до опушки и оказался под прикрытием деревьев. Но эти семь секунд меня почти доконали, в голове стучало, и кружилась она так, как в детстве, когда отец в первый и единственный раз повел меня в парк аттракционов. Мне в тот день исполнилось девять, это как раз был подарок — и кроме нас с отцом, в парке никого не было, не считая группы подвыпивших подростков, передававших друг другу бутылку из-под колы с чем-то прозрачным. Отец на своем отчаянном ломаном норвежском бешено торговался насчет цены на единственный аттракцион, который работал, — адскую машину, сделанную, очевидно, только для того, чтобы швырять тебя туда-сюда круг за кругом, пока тебя не вырвет всей съеденной сахарной ватой и родители не утешат потом попкорном и шипучкой. Я отказывался рисковать своей жизнью на этой шаткой разбитой конструкции, но отец настоял и сам помог застегнуть ремни, которые должны были спасти меня. И вот теперь, четверть века спустя, я оказался снова в том же дрянном, сюрреалистическом парке аттракционов, и вокруг так же несет мочой и блевотиной, а меня душат страх и тошнота.

Рядом послышалось журчание ручья. Я достал мобильник и кинул в воду. Хрен ты меня теперь найдешь, чертов индеец из каменных джунглей! И я побежал по мягкой лесной подстилке в сторону фермы. Тут под соснами уже легла темнота, но лес был чистый, без подлеска, так что найти дорогу оказалось нетрудно. Уже через пару минут я увидел фонарь во дворе Синдре О. Я пробежал чуть дальше, так, чтобы между мной и его домом находился амбар. Были все основания предполагать, что О захочет объяснений моего нынешнего состояния, а телефонный звонок ленсману станет следующим логическим шагом. Я подкрался к двери амбара и поднял щеколду. Толкнул двери и вошел внутрь. Голова. Легкие. Я моргал в темноте, не в силах разобрать, где машина, а где трактор. Что делает этот проклятый метан с человеком? От него что, слепнут? Метан. Метанол. Н-да, что-то в этом есть.

Сопение и легкий, почти неслышный стук лап позади. И все стихло. Я сразу понял, что к чему, но не успел обернуться. Пес прыгнул. Все было тихо, только мое сердце перестало биться. В следующий миг я упал вперед. Не знаю, способен ли нидертерьер подпрыгнуть так, чтобы вцепиться в загривок среднего роста баскетболиста. Но я — о чем я, кажется, уже упоминал, — не баскетболист. Так что я упал вперед прежде, чем боль взорвалась в моем мозгу. Когти царапнули мне спину, и я услышал звук разгрызаемого мяса и хрустнувших костей. Моих костей. Я попытался схватить животное, но руки меня не слушались, словно челюсти, сомкнувшиеся у меня на загривке, блокировали связь тела с мозгом — приказы оттуда просто не могли пройти. Я лежал на животе и не мог даже выплюнуть опилки, набившиеся в рот. С пережатой артерией. Мозгу не хватало кислорода. Поле зрения сузилось. Я вот-вот потеряю сознание. Значит, вот как я умру, в пасти у жуткого жирного куска собачатины. Весьма огорчительно, прямо скажем. До такой степени, что можно и озвереть. Кожу обожгло огнем, ледяная ненависть наполнила тело, просачиваясь к самым кончикам пальцев. Дьявольская радость и внезапная, вибрирующая сила, дающая жизнь и сулящая смерть. Я поднялся во весь рост с этой псиной, висящей у меня на загривке живым палантином. Пошатываясь, попытался отбиться от нее руками, но не сумел ее ухватить. Я понимал, что этот прилив энергии — последняя, отчаянная попытка моего тела спастись, мой последний шанс, что счет уже пошел на мгновения. Поле зрения съежилось, как в фильме про Джеймса Бонда, во вступительной заставке — а в моем случае заключительной, — и вот уже все черно, кроме дырочки, в которую ты видишь чувака в смокинге, целящегося в тебя из пистолета. И в эту дырку я увидел синий трактор «Мэсси Фергюсон». И последняя мысль посетила мой мозг — терпеть не могу собак. Шатаясь, я повернулся спиной к трактору, перенес тяжесть пса с носков на пятки и рухнул навзничь. Нас подхватили острые зубья тракторной косилки. И я понял по звуку пропарываемой собачьей шкуры, что, по крайней мере, не покину этот мир в одиночестве. Тут поле зрение схлопнулось, и мир стал черным.



Должно быть, меня в нем какое-то время не было.

Я лежал на спине и смотрел в разинутую собачью пасть. Тело собаки, казалось, парило в воздухе, скорчившееся, как эмбрион. Два стальных штыря вонзились в спину животного. Я поднялся на ноги, вокруг все поплыло, и пришлось сделать пару шагов в поисках опоры. Я ощупал ладонью шею — из нее текла кровь, в тех местах, где кожу пропороли собачьи зубы. И понял, что схожу с ума: вместо того чтобы идти к машине, я все стоял и не мог отвести взгляда. Я совершил чудо. Калидонский пес пробит копьем. В самом деле прекрасное зрелище. В особенности тем, что он и мертвый разевал пасть. Наверное, неожиданная боль заставила его разжать челюсти, а может, эта порода собак только так и умирает. Как бы то ни было, я любовался яростным и одновременно жалким выражением этой морды, словно пес не только успел понять, что прожил слишком короткую собачью жизнь, но и сполна прочувствовал последнее унижение вот такой позорной смерти. Мне хотелось плюнуть на него, но во рту пересохло.

Вместо этого я нашарил в кармане ключи и поплелся к «мерседесу» Уве, открыл дверь и повернул ключ зажигания. Безрезультатно. Я попробовал снова, нажав на газ. Мертвяк. Прищурившись, я поглядел сквозь переднее стекло. Застонал. Вышел и поднял крышку капота. Было так темно, что я сумел разглядеть только торчащие обрезанные провода. Я не понимал, куда и откуда они должны идти, но сообразил, что именно они обеспечивают маленькое чудо — что машина едет. Чтоб его черти съели, этого полунемца! Надо думать, Клас Грааф все еще сидит в лесном домике и ждет, когда я вернусь. Но видимо, уже задумался, что стряслось с его зверем. Спокойно, Браун. О'кей, единственное, на чем я могу отсюда выбраться, — это трактор Синдре О. Не слишком быстрый транспорт, Грааф легко меня догонит. Значит, я должен найти машину, на которой приехал он сам, — серебристый «лексус» наверняка стоит на обочине дороги — и обезвредить его так же, как он обошелся с «мерседесом».

Быстрым шагом я устремился к дому Синдре О, отчасти рассчитывая, что тот выйдет на крыльцо, мне даже отсюда было видно, что входная дверь приоткрыта. Но он этого не сделал. Я постучал и толкнул дверь. В сенях я увидел винтовку с оптическим прицелом и перепачканные навозом резиновые сапоги.

— О?

Это прозвучало не как фамилия, а как мольба о продолжении истории. Каким бы оно ни было.

Затем я вошел в дом, повторяя это идиотское обращение из одного звука. Я словно бы уловил какое-то движение и обернулся. И увидел то, от чего кровь застыла в жилах. Черное, звероподобное двуногое чудовище замерло в ту же секунду, что и я, и теперь смотрело на меня распахнутыми белыми глазами, словно горящими на фоне черноты. Я поднял правую руку. Оно подняло левую. Я поднял левую, оно — правую. Зеркало. Я выдохнул с облегчением. Засохшее дерьмо облепило меня с ног до головы: туфли, тело, лицо, волосы. Я пошел дальше в дом. Толкнул дверь в гостиную.

Человек сидел в кресле-качалке и скалился. Толстый кот сидел у него на руках и щурил на меня свои блядские миндалевидные глаза, как у Дианы. Потом он потянулся и спрыгнул на пол. Лапы мягко коснулись пола, и он направился было ко мне, виляя задом, но вдруг остановился. В самом деле, от меня пахло не розами и не лавандой. После длительных колебаний кот все-таки направился ко мне с громким и настойчивым мурлыканьем. Приспособленцы они, эти кошки, и хорошо соображают, когда им понадобится новый хозяин, который их будет кормить. Потому что на прежнего рассчитывать уже не приходится.

Оскал Синдре О объяснялся тем, что от углов его рта в стороны шли кровавые полоски. Иссиня-черный язык торчал из разрезанной щеки, и мне были видны десны и зубы на нижней челюсти. Теперь угрюмый крестьянин напоминал Паку-Мана из древней компьютерной игрушки, но вряд ли эта широкая улыбка от уха до уха стала причиной его смерти. Еще два кровавых штриха перекрещивались у него на горле. Удушение сзади, гарротой — нейлоновой леской или тонкой стальной проволокой. Я со свистом выдохнул через нос, пока мозг сам бросился реконструировать произошедшее без всякой дополнительной команды с моей стороны: Клас Грааф проезжал мимо фермы и увидел на мокрой глине следы моей машины, которые сворачивают во двор. Наверное, он проехал дальше, поставил машину, вернулся пешком, заглянул в амбар и увидел там мою машину. Синдре О наверняка все это время стоял на крыльце. Подозрительный и хитрый. Сплевывал и отвечал уклончиво, когда Грааф стал расспрашивать его обо мне. Интересно, денег ему этот голландец предложил? И вошли ли они в дом? Во всяком случае, Синдре О явно оставался начеку, потому что, когда Клас Грааф накинул на него сзади гарроту, фермер ухитрился опустить подбородок, так что петля не попала на горло. Они боролись, леска или проволока соскользнула на подбородок, и Грааф потянул ее и разорвал Синдре щеки. Грааф был силен, и смертоносная удавка наконец оказалась на горле злосчастного старикана. Немое свидетельство немого убийства. Но почему Грааф не поступил проще, не воспользовался пистолетом? Как-никак отсюда больше километра до ближайшего жилья. Наверное, чтобы не спугнуть меня, если я где-то рядом. Вдруг меня осенило: да у него просто не было никакого огнестрельного оружия. И я тут же выругался про себя. Потому как теперь оно у него есть, я сам поднес его ему на тарелочке — оставить «глок» на кухонном столе в домике, это каким надо быть идиотом?

Я услышал, как что-то капает, и глянул на кота, устроившегося между моих ног. Розовый язычок ходил туда-сюда, лакая кровь, стекавшую по моей разорванной рубашке и капающую на пол. Я почувствовал, как мной овладевает одуряющая усталость. Сделал три глубоких вдоха. Надо сосредоточиться. Начать думать, действовать, это единственный способ не подпустить к себе парализующий страх. Прежде всего — найти ключи от трактора. Я бродил наобум из комнаты в комнату и открывал шкафы. В спальне обнаружилась единственная пустая коробка от патронов. В коридоре я нашел шарф и туго намотал на шею, так что кровь наконец перестала капать. Но ключей не было. Я посмотрел на часы. Грааф мог уже спохватиться и начать искать собаку. Наконец я снова вернулся в гостиную, наклонился над трупом Синдре и проверил его карманы. Есть! Даже с логотипом «Мэсси Фергюсон» на брелоке. Времени мало, но нельзя допустить ни малейшей небрежности, надо все делать как можно тщательней. Значит, так: когда найдут Синдре О, то место убийства будет тщательно обследовано, в том числе на предмет следов ДНК. Я помчался на кухню, намочил полотенце и вытер свою кровь во всех комнатах, куда заходил. Стер все возможные отпечатки пальцев со всех вещей, к которым прикасался. Когда я уже стоял в сенях, собираясь уходить, взгляд мой упал на винтовку. А что, если мне наконец повезло, вдруг там остался патрон? Я схватил винтовку и взялся за то, что, видимо, было затвором, дернул, потянул, услышал щелчок в этом, как его, казеннике, что ли, и наконец открыл камору ствола. В ней виднелась только красноватая ржавчина. Патрона не было. Послышался звук, я поднял взгляд. Кот стоял на пороге кухни и смотрел на меня печально и жалобно: я ведь не оставлю его тут? Чертыхнувшись, я пнул эту вероломную тварь, тот отскочил и бросился в гостиную. Затем я протер винтовку, поставил на прежнее место и закрыл за собой дверь, пихнув ее ногой.



Трактор заревел заводясь и продолжал реветь, когда я выезжал из амбара. Я не дал себе труда закрыть за собой дверь. Потому что слышал, как ревет мотор: «Клас Грааф! Браун пытается смыться! Скорей, скорей!»

Я дал полный газ. Отправился по той же дороге, по которой сюда приехал. Только теперь темень была полнейшая, и свет тракторных фар плясал на дорожных выбоинах. Я безуспешно искал «лексус», он ведь должен стоять где-то здесь. Нет, наверное, я не прав, он поставил его где-нибудь подальше. Я провел рукой по лицу. Зажмурился, выдохнул — я не устал, я не вымотан, вот так!