Охотники за головами

Уве сидел на переднем сиденье рядом со мной, тоже страшный, как водяной черт, и такой мокрый, что одежда на нем хлюпала, пока я проверял его карманы и наконец нашарил связку ключей. От тряски он чуть ожил и смотрел теперь на меня мутным глазом.

— Идти можешь? — спросил я.

Он уставился на меня, словно я был потусторонним существом.

Нижняя челюсть выдавалась вперед еще сильнее обычного, так что он выглядел как помесь каменной статуи с острова Пасхи и Брюса Спрингстина.

Я обошел машину, выпустил его и подтолкнул к дверям. Открыл их первым же ключом и подумал, что наконец все в порядке, теперь всего-то осталось просто втащить его внутрь. Я уже шагнул в дом, когда спохватился. Сигнализация. Совершенно ни к чему, чтобы теперь сюда понаехала куча охранников из «Триполиса» или чтобы камеры засняли тут меня с полумертвым Уве Чикерюдом.

— Какой пароль? — гаркнул я Уве в ухо.

Он вздрогнул и стал выворачиваться из моих рук.

— Уве! Пароль!

— А?

— Мне надо сигнализацию отключить, чтобы войти.

— Наташа… — пролепетал он с закрытыми глазами.

— Уве! Возьми себя в руки.

— Наташа…

— Пароль!

Я влепил ему пощечину, так что он вытаращил глаза:

— Да говорят же тебе, мудила. НАТАША!

Я отпустил его, услышав, как он плюхнулся на пол, и подъехал к воротам. Панель сигнализации была спрятана за дверью, я уже усвоил, что монтеры из «Триполиса» всегда норовят ее повесить именно там. Маленькая красная лампочка мигала, показывая, что пошел обратный отсчет до срабатывания тревоги. Я набрал имя русской потаскухи. И вспомнил, прежде чем нажать последнее «а»: Уве, у него же дислексия. Черт его знает, как он пишет ее имя. Но оставшиеся мне пятнадцать секунд почти истекли, и спрашивать его уже поздно. Я нажал «а» и закрыл глаза, приготовившись к звуку сирены. Подождал. Тишина. Я снова открыл глаза. Красная лампочка перестала мигать. Я перевел дух — наконец можно не думать о том, сколько секунд мне осталось.

Когда я снова вошел в дом, Уве там не было. По его мокрым следам я прошел в гостиную. Каковая, со всей очевидностью, использовалась одновременно для досуга, работы, еды и сна. Во всяком случае, в одном ее конце, у окна, стояла двуспальная кровать, в другом висел на стене плазменный телевизор, а посередине стоял журнальный столик с остатками пиццы в картонной коробке. Вдоль длинной стены стоял винторезный станок, а на нем — отпиленный ствол дробовика, который Уве, по-видимому, собирался усовершенствовать. Сам он заполз на кровать и теперь лежал там и стонал. От боли, надо думать. Я слабо представлял себе, что именно делает курацит с человеческим телом, но понимал, что ничего хорошего.

— Ну как ты? — спросил я и подошел поближе.

И задел что-то ногой, оно выкатилось на вытертый паркет, — я глянул под ноги и увидел, что пол вокруг кровати усеян стреляными гильзами.

— Я умираю, — стонал Уве. — Что случилось?

— Ты сел в машине на шприц с курацитом.

— КУРАЦИТ? — Он поднял голову и уставился на меня. — Ты имеешь в виду яд курацит? Что этот долбаный курацит теперь внутри меня?

— Да. Но его там явно не хватило.

— Не хватило?

— Чтобы лишить тебя жизни. С дозой он маху дал.

— Он? Кто — он?

— Клас Грааф.

Голова Уве упала обратно на подушку.

— Блин! Не говори только, что ты нас слил! Ты че, сдал нас, Браун?

— Нет, конечно, — ответил я и придвинул стул к изножью кровати. — Этот шприц на сиденье — это что-то… что-то другое.

— Что-то другое? Не то, что мы обчистили его квартиру? Как, едрена вошь, такое может быть?

— Я не хочу об этом говорить. Короче, это он на меня охотится.

— Курацит! — завопил Уве. — Мне надо в больницу! Браун, я умираю! Какого хрена ты привез меня сюда? Звони один-один-три, немедленно! — Он кивнул в сторону чего-то на тумбочке, что я поначалу принял за пластмассовую статуэтку, представляющую собой двух голых женщин в так называемой позиции шесть-девять, но это оказалось телефоном.

Я сглотнул.

— Тебе нельзя в больницу, Уве!

— Нельзя? Мне надо! Ты слышишь, придурок? Я же умру? Сдохну!

— Послушай меня. Когда они узнают, что ты отравлен курацитом, то тут же позвонят в полицию. Курацит просто так в аптеке не купишь, это сильнейший в мире яд, вроде синильной кислоты. Ты тут же загремишь на допрос в КРИПОС.


— Ну и что? Я буду молчать — могила!

— Ну и как ты все это объяснишь?

— Придумаю что-нибудь.

Я покачал головой:

— У тебя нет шансов, Уве. По крайней мере, когда они запустят Инбау, Рейда и Бакли.

— Чего?

— Ты сломаешься. Тебе лучше оставаться тут, понимаешь, нет? Тебе вон уже лучше.

— Да что ты в этом смыслишь, Браун? Ты, может, врач? Ни фига, ты хренов хедхантер, а у меня сейчас легкие горят огнем. У меня дырка в селезенке, а через час почки откажут. Мне надо, блин, в госпиталь! НЕМЕДЛЕННО!

Он приподнялся в постели, но я подскочил и снова прижал его к кровати.

— Слушай, я пойду поищу молоко в холодильнике. Молоко нейтрализует яд. Ничего другого в больнице с тобой все равно делать не будут.

— Только вливать в меня молоко?

Он снова попытался встать, но я отпихнул его назад, и вдруг мне показалось, что он перестал дышать. Глаза закатились, рот раскрылся, голова завалилась назад на подушке. Я склонился к его лицу и констатировал, что он таки дышит мне в лицо вонючим табаком. Тогда я заметался по дому в поисках чего-нибудь, что облегчило бы его мучения.

Единственное, что я смог найти, — это пули и порох. В аптечке, украшенной, как полагается, красным крестом, было полно коробочек, в которых, согласно надписи на них, находились патроны с пулями калибра 9 мм. В выдвижных ящиках на кухне тоже оказалось немало коробок с боеприпасами, некоторые коробки были подписаны «blanks» — холостые патроны, то, что мы на сержантских курсах называли фуфлом. Это ими Уве, видимо, отстреливал телепрограммы, которые ему не нравились. Больной человек. Я открыл холодильник, там — на той же полке, что и пакет обезжиренного молока «Тине», — лежал серебристый пистолет. Я достал его. Рукоять была ледяная. С выгравированной на стали маркой — «глок-17». Я взвесил пистолет в руке. Курка у него, по всей очевидности, не было, а в стволе вполне могла находиться пуля. Иными словами, достань и стреляй, например, если ты сидишь на кухне и к тебе вдруг заявляется незваный гость. Я взглянул на камеру наблюдения на потолке. Пожалуй, Уве Чикерюд куда больший параноик, чем я до сих пор допускал, притом что мы вроде бы обсуждали его диагноз.

Я взял с собой пистолет и пакет молока. По крайней мере, можно будет приструнить Уве, если снова от рук отобьется.

Заглянув в гостиную, я обнаружил, что он опять сидит на кровати. Обморок, значит, был симуляцией. В руке он держал изогнувшуюся и лижущую пластмассовую женщину.

— Пришлите за мной машину «скорой помощи», — произнес он в трубку громко и внятно и глянул на меня с вызовом. Он, безусловно, мог себе это позволить, потому что в другой руке держал оружие, которое я смутно помнил по фильмам. «Худ» из «Предвестников бури», бандитская расправа. Короче, это был «узи». Удобный маленький пистолет-пулемет, страшное и достаточно смертельное оружие, чтобы стало не смешно. И направленное на меня.

— Нет, — крикнул я. — Не делай этого, Уве! Они же позвонят в полиц…

Он выстрелил.

Словно кукурузные зерна запрыгали по сковородке. Попкорн. Я успел подумать это, успел подумать, что вот под какую музыку я умру. И, ощутив нечто в животе, глянул на пол. Увидел струйку, вытекающую из моего бока и струящуюся по коробке с молоком. Белая кровь? Тут до меня дошло наконец, что все наоборот, что он пробил как раз молочную упаковку. Машинально и с некоторой покорностью я поднял пистолет, отчасти удивляясь, что я это могу, и нажал на спуск. Звук подхлестнул мою ярость: выстрел оказался, во всяком случае, куда громче, чем у этого чертова «узи». Тут этот пидорский пулемет резко умолк. Я опустил пистолет и успел увидеть, как Уве смотрит на меня, наморщив лоб. А во лбу, над самой морщиной, чернеет аккуратная дырка. В следующий миг его голова бесшумно откинулась назад и шмякнулась на подушку. Ярости моей как не бывало, я моргал и моргал, казалось, у меня на сетчатке повторяется и повторяется телевизионная картинка. Что-то подсказывало мне, что Уве Чикерюд навряд ли вернется еще раз.





13. Метан




Я гнал по шоссе Е-6, давя на газ под стук дождя по ветровому стеклу и отчаянные взмахи дворников «мерседеса-280SE», принадлежавшего Уве Чикерюду. Было четверть второго. Прошло всего пять часов с тех пор, как я проснулся, а я уже успел, целый и невредимый, благополучно избежать покушения, подстроенного моей женой, спихнуть труп моего напарника в озеро, потом там же спасти этот труп, оказавшийся живехоньким, только для того, чтобы этот живехонький попытался пристрелить меня самого. А потом, после неожиданно удачного выстрела, — успел расстроиться, что он снова труп, а я — убийца. А до Элверума оставалось еще полпути.

Брызги дождя висели над асфальтом молочной пеленой, и я машинально наклонился вперед, чтобы не проскочить указатель поворота. Потому что место, куда я ехал теперь, не имело адреса, который можно было бы загрузить в патфайндеровский GPS-навигатор.

Прежде чем отъехать от дома Уве Чикерюда, я вытащил из шкафа сухую одежду, какую нашел, взял ключи от его машины и выгреб у него из бумажника все карточки и наличные. Его самого я так и оставил лежать на кровати. Даже если сигнализация включится, его кровать — это единственное место, не попадающее в поле наблюдения ни одной из камер. Кроме того, я прихватил пистолет «глок», потому как ни к чему оставлять орудие убийства на месте преступления. И связку ключей с ключом от дома, где мы обычно встречались, в окрестностях Элверума. Это было место для медитации, планов и озарений. А еще — место, где никто меня не увидит, потому что никто не знает, что я знаю, что это место существует. Кроме всего прочего, это было единственное место, куда я мог теперь податься, если не хотел вовлечь Лотте во всю эту историю. А история, блин, в чем, собственно, история? Да в том, что я вдруг стал мишенью для чокнутого голландца, чьей профессией как раз и является охота на людей. А того и гляди и для полиции, если она вдруг окажется чуть сообразительнее, чем мне кажется. Мой единственный шанс — осложнить им жизнь. Я должен, к примеру, сменить машину, потому как мало что идентифицирует личность так однозначно, как семизначный регистрационный номер. Услышав звук автоматически включившейся сигнализации после того, как я запер за собой дверь дома Уве, я поехал назад, в сторону собственного дома. Было ясно, что Грааф может меня там поджидать, поэтому припарковался я на боковой дороге чуть в стороне. Положил свои мокрые вещи в багажник, вытащил Рубенса из-под обивки салона и сунул в папку, запер машину и пошел прочь. Машину Уве я нашел на том же месте, где видел ее утром, кинул папку на сиденье рядом с водительским местом и взял курс на Элверум.

И вот поворот на боковую дорогу. Он появился внезапно, надо было сконцентрироваться, чтобы вовремя затормозить. Отвратительная видимость, скользкий асфальт, одно движение — и машина вылетит в кусты у обочины, а как раз сейчас ни встреча с копами, ни свернутая шея мне совершенно ни к чему.

И вот я уже в сельской местности. Клочья тумана висели над фермами и холмистыми лугами по обе стороны дороги, которая постепенно делалась все более узкой и извилистой. Меня поливали фонтаны из-под колес фуры с надписью «Кухни „Сигдал“», пока, на мое счастье, не показался съезд на проселок, где я мог уже ехать сам по себе. Выбоины в асфальте сделались крупнее и многочисленнее, а фермы, наоборот, стали меньше и попадались реже. Снова съезд на проселок. Гравийный. И еще один. Долбаная глухомань. Тяжелые от дождя, низко висящие ветки скребли по машине, как пальцы слепца, пытающегося опознать незнакомца. Через двадцать минут езды со скоростью улитки я остановился. Примерно тогда же я увидел дом.

Я натянул на голову капюшон свитера, прежде принадлежавшего Уве, и рысцой побежал к амбару с пристройкой, заметно покосившейся. По мнению Уве, это объяснялось тем, что Синдре О, фермер-нелюдим, живущий тут, до того скуп, что выстроил пристройку без фундамента, и она с каждым годом все глубже уходит в глину, сантиметр за сантиметром. Сам я ни разу не общался с этим типом, Уве это взял на себя, но я видел его пару раз издали и узнал теперь сутулую, тощую фигуру, стоящую на крыльце дома. Одному богу известно, как он расслышал шум машины в таком дожде. Между его ног терся жирный кот.

— Здрасте! — крикнул я, еще не добежав до крыльца. Ответа не последовало.

— Здравствуйте, О! — повторил я. Ответа по-прежнему не было.

Я остановился под дождем у подножия крыльца и ждал. Кот направился ко мне, мягко ступая по ступенькам. Я-то думал, кошки терпеть не могут дождь. У него были миндалевидные глаза, как у Дианы, и он прижался ко мне, как старый приятель. Или, может быть, словно я был ему совершенно чужой. Фермер опустил винтовку. По словам Уве, О пользовался оптическим прицелом старой винтовки, чтобы видеть, кто пришел, потому что он слишком жадный, чтобы купить себе нормальный бинокль. Но из тех же соображений он не мог себе позволить патронов, так что опасаться было нечего. Я полагал, что такой ритуал, кроме всего прочего, способствовал снижению количества гостей. О сплюнул через перила крыльца.

— А че етот Чикерюд, а, Браун? — Голос у него был скрипучий, как несмазанная дверь, а имя Чикерюд он выплюнул, словно ругательство. Откуда он узнал мою фамилию, я понятия не имел, но уж во всяком случае не от Уве.

— Приедет позже, — сказал я. — Можно, я поставлю свою машину у вас в амбаре?

О снова сплюнул.

— Ето тебе встанет. И машина ета не твоя, а етова Чикерюда. На чем он тады доберется?

Я глубоко вздохнул: