Обрыв
Часть 14 из 27 Информация о книге
Она кивнула с полным ртом. Забавная такая. — Да-ви-на. — Как? — я засмеялся, надкусывая сэндвич и выруливая на дорогу. Она проглотила последний кусок бутерброда, запила какао и повторила: — Дарина. А тебя как звать? Вор тебе не очень подходит. — Ты назвала меня Вором? Щеки вспыхнули, глаза прикрыла, и ресницы длинные на щеки тени бросают. — Да. Как еще? Ты не представился. — Тебе кличку или имя? — Ну я же тебе имя сказала. — Макс. Мне показалось, что она произнесла мое имя беззвучно и откинулась на сиденье, с наслаждением сунув шоколадную конфету в рот. Откусила половинку и, завернув в бумажку, хотела спрятать в карман. Внезапно резко повернула голову — я очень внимательно на нее смотрел, периодически бросая взгляды на дорогу. — Ешь, мелкая, не жалей. Я еще куплю. И она несколько конфет жадно сразу засунула, с трудом жует, уголки рта в шоколаде, а у меня щемящая нежность по всему телу патокой растекается". Тогда ты меня и сделала. Не через несколько лет, когда я уже на грудь твою голодным зверем слюни ронял, а вот именно когда ты совсем девочкой была. Нежной и хрупкой с забавной физиономией. Перепачканная шоколадом. Я себе еще коньяка подлил. Расфокусированным взглядом посмотрел на сцену, где отплясывала стайка голых девиц. Настолько одинаковых, что казалось их отксерили. Копипейсты одного роста с сиськами десятого размера и утиными губами. Такими одинаковыми рожами сейчас пестреют соцсети. Иногда мне кажется, что их матерей оплодотворил какой-то серийный осеменитель, похожий на Зверева и Памелу Андерсон вместе с Кардашьян в одном флаконе. Адский коктейль. Аж самого передернуло. Я был мертвецки пьян, настолько пьян, что не сразу попал в бокал янтарной жидкостью и разлил коньяк на стол. Последний раз я так нажирался, когда… и вспоминать не хотелось. Вдоль позвоночника прошел разряд болезненно острого электричества. Я осушил бокал до дна и посмотрел на дисплей своего сотового телефона — они обе там. Такие родные и красивые. Мои девочки. Как напоминание, что я никогда больше не вернусь к ним и не верну свою прошлую жизнь. Напоминание о том, что счастье для таких, как я, скоротечно. "— Я не кукла Барби. Нечего на меня цеплять юбочки и платьица. Ты красивее всяких кукол в тысячу раз, ты настоящая, ты настолько прекрасна в чистоте своей, как же ты этого не видишь? — Да, ты — бомж Даша с кучей вшей, грязная, ободранная и похожая на девчонку, только если сильно присмотреться. — Присмотрелся? Значит, все же похожа. Я не буду носить все это дерьмо. Я усмехнулся. Будет, еще как будет. Я же видел, как заблестели ее глаза. Иногда этот блеск с ума меня сводил, потому что понимал, не как на друга или брата смотрит. Она уже тогда соблазняла… тогда знала, как действует на меня. — Либо ты одеваешься, как человек, либо ходишь голая. Выбирай. Осмотрел ее с ног до головы и снова усмехнулся, а она разве что искры не метала из глаз. — Это не выбор, а идиотский ультиматум. — Смотря как воспринимать. Ультиматум тоже в какой-то мере выбор. Иногда не бывает даже этого. Цени — я предоставил тебе альтернативу. Так что решай, мелкая. Можешь ходить голой, заодно рассмотрю, на хрена тебе все эти лифчики с черными кружевами, которые ты себе накупила. Сказал и сам охренел… потому что понял — я смотрел на ее маленькую грудь, идиот. И не раз. Смотрел и понимал, что притронуться хочу. Ласкать хочу, вырастить ее для себя и прикасаться к нежному телу. — Я могу и так показать, — фыркнула, глядя исподлобья. — Боже упаси. Давай оставим это специфическое зрелище на "лет через пять", вырастут и покажешь, — заржал, пряча собственное смущение. Да, бл*дь, она меня смущала. И вышел из ее комнаты, а она отправила мне вслед горшок с цветами. Сумасшедшая дурочка" А ведь у меня в жизни никогда не было вот этих самых простых моментов, чтоб смеяться, чтоб не думать о том, как свернуть кому-то шею или сделать ответный ход да так, чтоб руки по локоть в крови. Любовь не начинается со взгляда в вырез платья, с желания раздвинуть ноги… она начинается вот так обыденно и совершенно предсказуемо. С улыбки, с каких-то фраз, с морщинок на носу, с нескольких веснушек, с запаха волос. Когда и зверски оттрахать хочется, и в тоже время косички плести, на руках качать и телек вместе смотреть с чипсами и кучей вредной дряни. И я смотрел. Садился с ней на пол по вечерам вместо каких-то клубов и смотрел, ржал с мультфильмов, исподтишка дергал ее за ухо, чтоб подпрыгнула, обливал колой и надевал на голову ведерко с попкорном. Соответственно, получая сдачи. Иногда так и сидели с ведрами на голове и пытались отобрать друг у друга пульт. Я был счастлив, я был так неописуемо с ней счастлив, что потом… когда впервые вкусил ее тела, меня прошибло ею, как в тысячу двести двадцать вольт, пронизало неоновыми молниями, и все, и я прирос мясом к ее мясу. И никогда меня от нее не отодрать. Разве что от меня одни кости останутся… "— А мне нравится твое имя. Я хочу произносить его вслух. Максим, — сжал горло крепче, и ее глаза распахнулись шире. Испугалась, маленькая? Мне самому страшно, веришь? Я боюсь себя намного больше, чем ты, а ты злишь, намеренно или случайно, но злишь. Не мешай кирпичи складывать, не мешааай, маленькая, они обвалятся, и обоих, на хрен, задавит. Подалась вперед, но я удержал на месте. — Что еще нравится? — голос как чужой, вниз по ее шее к груди, и судорожно сглотнуть, увидев, как соски натянули материю топа. — Все. В тебе все нравится, — задыхается и тоже на мои губы смотрит. — Ты меня не знаешь, — а ладонь уже сжала ее затылок, удерживая, чтоб в глаза смотрела, а другой рукой костяшками пальцев по скуле вниз к груди, каждым цепляя сосок. Инстинктивно… потому что уже соблазнила. Потому что хочу трогать. — Это ты себя… — выдохнула от ласки, слегка прогибаясь в спине, а меня током прострелило, — не знаешь. Усмехнулся почти зло и склонился к ее губам: — И какой я? Какой? — хрипло, глядя в полупьяные глаза с моим отражением. — Целуй меня, пожалуйста, не останавливайся, целуй меня, — так естественно, что крышу снесло снова, к ее рту, а ладони уже накрыли грудь, натирая твердые соски через материю топа большими пальцами. Такие тугие и чувствительные, каждое касание с ее всхлипом. Стонет мне в рот, а я понимаю, что еще один стон, и я сам кончу в штаны, представляя, как бы она стонала, когда брал бы ее". Я достал из кармана кожаной куртки конверт, свернутый пополам, и вытряхнул из него содержимое на стол. Разложил бумаги в ряд и осушил бокал до самого дна. Не глядя поставил сбоку на стол. Вы когда-нибудь подписывали бумаги с собственным смертным приговором? Так, чтоб четко осознавать, что после поставленной вами подписи вас уведут в камеру пыток и начнут вырывать вам ногти. Жечь волосы, резать тело и заливать в него кислоту, выкалывать вам глаза и отрубать без наркоза части тела. Ваша смерть не будет гуманной — она будет одной из самых мучительных в мире. И вы видите все пункты этого ада у себя перед носом и понимаете, что, если не подпишете, возможно, они будут намного страшнее, потому что пытать уже будут не вас, а тех, кто вам намного дороже собственной жизни. Я снял обручальное кольцо, покрутил его в пальцах и положил на середину одной из бумаг. Мой сотовый уже в который раз дергался в припадке от беззвучного звонка. И я знал, кто это. Меня поторапливали, а я хотел растянуть эти минуты зависания между двумя смертями. Минуты, когда выбор еще не сделан, когда она еще не свободна, когда я по-прежнему дышу ее дыханием даже на расстоянии. Несколько минут до агонии. Несколько минут размышлений, и размашисто ставлю свою роспись на бумаге. Расхохотался, не выдержал. Оглушительно громко так, что на меня начали оборачиваться. Но это мое заведение, и мне по хрен. Захочу — все они уберутся к такой-то матери, и я останусь один. Продолжая хохотать, сунул кольцо в конверт вместе с бумагами и ответил на звонок: — Да. Я согласен. Через неделю вылетаю. Кто меня встретит? Отключил звонок и вышел из заведения на душный июльский воздух, насыщенный едким запахом бензина и городским смогом, с примесью сладковатого аромата духов и пота. Поднял голову и посмотрел на небо — усыпано звездами. Россыпью, как драгоценными камнями. "— Ты понимаешь, что теперь я не отпущу тебя никогда, маленькая. — Никогда-никогда? — Никогда-никогда. — А если разлюбишь? — Видишь там, на небе, звезды? — Вижу… а ты, оказывается, романтик, Зверь. — Когда все они погаснут… — Ты меня разлюбишь? — Нет. Когда все они погаснут — это значит, что небо затянуто тучами. Ты не будешь их видеть день, два, неделю… Но это не говорит о том, что их там нет, верно? Они вечные, малыш. Понимаешь, о чем я? — Нет… но сказал красиво. — Все ты поняла. Довольная, да? — Да-а-а-а-а". И все же отпустил. Все гребаные звезды на своем месте. А я ее отпустил. От одной мысли об этом сердце переставало биться. Оно замирало в судороге безысходного отчаяния и слепой ярости, а потом снова медленно начинало набирать обороты. Просто орган для перекачки крови. Дырявый, покрытый рубцами, поношенный, обросший льдом с буквами ее имени под тонкой стягивающей плоть коркой крови. У меня не было выбора. Да и меня уже нет на этом свете… точнее, есть где-то там в прошлом и каком-то необозримом будущем. Но не в настоящем. Я сел в машину и надавил на педаль газа. Поправил зеркало дальнего обзора и поймал в нем свое отражение — густая борода в пол-лица, мутный взгляд исподлобья и челка, падающая на лоб. Достал из кармана паспорт, открыл и выцепил взглядом свое новое имя. Произнес его про себя, но от каждого слога тошнота подступала к горлу. Ересь басурманская. Снова достал сотовый. — Здаров, Саня. Подзаработать хочешь? Конечно, хочешь. Не ссы. Ничего криминального. Заедешь ко мне — я передам тебе конверт. Отвезешь его моей же… Отвезешь его Дарине Вороновой. Когда? Через десять-пятнадцать минут. И еще… телку мне найди. Брюнетку со светлыми глазами. Высокую и худую. Молчаливую и сговорчивую… Не бойся — не покалечу. Я разве просил цену? Все. Жду. Вытащил симку и выкинул в окно. Вставил новую. Зашел в альбомы и стер все фотографии. Долго не мог стереть ту, что стояла на экране, поглаживал лица обеих, стиснув челюсти, а потом решительно стер. Очистил корзину и бросил сотовый на соседнее сиденье. Повернул резко руль и выехал на трассу. ГЛАВА 13. Дарина Первый человек, о котором ты думаешь утром и последний человек, о котором ты думаешь ночью — это или причина твоего счастья или причина твоей боли. (с) Ремарк НЕДЕЛЕЙ РАНЕЕ СОБЫТИЙ В 12 ГЛАВЕ. Я ехала в машине и думала о нем и о Тае. Словно отматывала назад каждый миг, каждый кусочек по памяти. Восстанавливала ее личико и его лицо. И каждый раз, когда видела перед глазами ее образ, меня переполнял восторг, боль отходила на второй план. Меня распирало благоговейной гордостью и непониманием, как я могла воспроизвести такое чудо на свет, как могла совершить такое таинство и волшебство. Маленькая девочка, как продолжение меня самой и воплощение моей любви к Максиму. Я думала о том, как приеду, как обниму ее, как буду целовать ее, прижимать к себе и… мне казалось, что я не заслужила этого счастья за то, что не помнила ее, за это Максим и бросил меня. Ни женой ему не стала, ни матерью нашей дочке. А ведь она мой ребенок. И это странное чувство охватывает все мое существо от того, что не помню ни ее первых шагов, ни улыбки, ни первого слова или звука. Но в тот же момент я испытывала к ней это пронзительное чувство, эту всепоглощающую и сильную любовь. Абсолютную и не требующую понимания или осознания, и от того еще более странную. Маленький комочек, любящий меня безоговорочно и совершенно бескорыстно. Лишь потому что я есть. И ей не важно, как я выгляжу. Она просто любит. Вспомнила ее взгляд, полный восхищения, полный восторга и радости. И это было последнее, что я увидела в эту секунду — ее глаза. Последнее, потому что на встречную полосу вырулила белая машина, я даже не успела рассмотреть, что именно за машина, инстинктивно повернула руль в сторону, чтобы уйти от столкновения. Моя "мазда" вылетела на обочину, понеслась вперед, я только и успевала крутить руль, чтоб не врезаться в деревья, и все равно врезалась. Меня выкинуло вперед, я почувствовала сильный удар головой, у меня тут же потемнело перед глазами. Стало жутко страшно… показалось, что вдалеке я слышу выстрелы. Почему я их слышу… Я не видела и не знала, кто стреляет… Только яркие вспышки света, детские ладошки в своих руках и обрывки образов. Как при быстром просмотре кинопленки, которую лишь иногда ставят на паузу, показывая самые значимые моменты. Они проносились перед глазами в чудовищном калейдоскопе. Но ничего более невероятного со мной еще никогда не происходило и не произойдет. Я видела свою жизнь. Все, что забыла. Я прожила каждый момент с особо яркой чувствительностью. Я слышала собственный смех, крики боли, слезы. И ко мне пришла боль. Она была самых отчаянных и разных оттенков. Она впивалась во все части тела с особой жестокостью и грызла их. Боль от тоски, боль от дикой первой любви, непонимания, насилия, наслаждения, счастья. И у этой боли было имя — ЕГО ИМЯ. И дикое одиночество, когда это имя поблекло. В ушах свистела плеть Бакита, там я видела искаженное безумием лицо Максима, видела свои слезы в его глазах, видела его в крови… Этот кошмар пролетал наяву, он сжирал меня и заставлял обезуметь. Я слышала собственный крик и плач. Я прочувствовала каждую секунду того жуткого насилия, которое он совершил надо мной. Я заново возрождалась. Я проклинала его и снова любила. Господи, какой же бешеной была эта любовь. Мучительной, изнуряющей, обездвиживающей. И в тоже время окрыляющей и самой желанной. Моя любовь к Максиму. Самой яркой и самой жуткой эмоцией из всех, что доводилось испытать человеку. Даже любовь к дочери возрождалась из любви к нему. Осознание обрушилось, как торнадо, закрутило в водовороте, оно резало меня по венам, по мясу, по нервам и сухожилиям. Наполняло меня такими чувствами, которые можно сравнить лишь со смертельной агонией. И вот он у моих ног, сломленный, поверженный, беспомощный и слепой. И я знала, что ему больнее, чем мне, как бы чудовищно это не звучало. Я чувствовала своим сердцем каждую из его ран, словно они были моими. Потому что мы всегда и все делили с ним пополам. Я его самая лютая слабость. Его чувства ко мне делают его страшным и беспомощным одновременно. Дикая любовь, катастрофически разрушительная и приносящая страдания, и в тот же момент самая желанная, самая невероятная. Никто и никогда не сможет любить так, как он. Я знала, какая она внутри хрупкая — его душа. Какими лезвиями она изрезана, какими ранами и шрамами изуродована. Сколько предательства он пережил. И я опять рассматривала эту страшную изнанку, открытую моим мужем только мне. Обнаженный, раскрытый, развороченный передо мной до костей. Безумно любимый Зверь. И никто не знал его таким… он бы не позволил. Только мне. Только я. И от того, настолько любим мною. Потому что МОЙ ЗВЕРЬ. Мое наказание, моя лють, моя жизнь. И МОЙ ВЫБОР. Мое счастье с привкусом крови. И даже боль от него окрашена тонами наслаждения. Потому что она только наша. Бесконечная, как и любовь. И нет без него смысла ни в чем. И меня нет. И мира этого нет. Неба нет… и звезд. Наших. Тех, которые никогда не гаснут, даже если их не видно. И все стало понятно, все выстроилось в том порядке, в котором должно было быть. В свою солнечную систему, вращающуюся вокруг него. Вокруг моей черной бездны и персональной тьмы, освещенной нашими чувствами.