Ничья его девочка

Стало неуютно и стыдно. За жадность в детдоме могли и «темную» устроить. Всегда надо было делиться даже если не хотелось.

— Ниче не жадная. Я себе принесла. Можете сходить на кухню и принести тоже. — потом ухмыльнулась, — хотя в вашем возрасте, наверняка тяжело бегать по ступенькам.

— Ты сейчас договоришься, рыжая. Я заберу твои чипсы и запрещу покупать новые. И вообще я что выгляжу старым?

— Да. Самый настоящий дед. Особенно когда щетина сильно отрастает.

— Борода сейчас в тренде и мне всего сорок. С дедом ты погорячилась!

И в глазах снова эти хитринки. Впервые вижу его в таком настроении.

— Сорок? Разве столько живут?

Щелчок по лбу больно и в тоже время неожиданно, и я осмелела пнула его локтем в бок. Он неожиданно рассмеялся не так как обычно саркастично, а весело… по-другому. Так как я еще никогда не видела. В глазах, которые я раньше всегда боялась появилась мягкость и у меня дух захватило от того насколько они красивые и так близко ко мне. Сидит рядом в своих крутых штанах, стильной отутюженной рубашке с закатанными рукавами и у меня все дрожит внутри от неверия, что все это происходит на самом деле.

— А у тебя, когда день рождения, Лиса, знаешь?

— Мне выбрали то, что выбрали… Но я никогда не отмечала. А настоящий… его тоже никогда.

— Ясно. Что вообще помнишь о себе?

— Ничего не помню. Точнее помню, как по улице бродила и попрошайничала, в рот к людям заглядывала. Есть ужасно хотелось. Не хочу об этом.

Повернулась к телевизору. От чего-то нахлынуло разочарование — пришел повыпытывать от того и добрый такой. Решил, что я почту за великую честь и начну языком трепать.

— А если помочь вспомнить?

— К мозгоправам ходить? Ни черта у них не вышло.

Настроение испортилось и возвращаться не собиралось. Приручает он тебя, Сенька, как зверька.

— А ты бы хотела вспомнить?

Внимательно посмотрел мне в глаза. Пусть лучше смотрит как раньше — со злостью. Мне привычней как-то, а эта мягкость с толку сильно сбивает.

— Нет.

— Почему?

Я так и не ответила. А на самом деле я боялась боли. Нет, не физической, а душевной. Мне было страшно, что, вспомнив я захлебнусь ею. Так я своих родителей видела только на фото. Больно если и было, но как-то отдаленно, скорее обидно за себя.

— Ладно. Захочешь — скажешь. Есть знакомый специалист.

В душу Барский не лез, за это я была ему благодарна. Хотя с чувством благодарности у меня были большие проблемы, и я хоть и начала привыкать жить в этом доме и пользоваться всеми благами, но испытывать за это благодарность к Барскому и не думала. Потому что он лишил меня права выбора и свободы. А еще… он лишил меня другой жизни, которая могла быть выживи мои родители. Но иногда я все же задавала себе вопрос: виновен ли он на самом деле в том, что с ними произошло. И еще ни разу не сказала себе «нет». Виновен. Я была в этом уверена. И, наверное, стоило держаться от него подальше и именно так и думать… но произошло то, что произошло. И все пошло под откос именно в тот день… когда он приблизился ко мне так как никто до него. Да, никто не сидел со мной рядом, не смотрел телевизор и не говорил со мной обо мне… А когда он не видел, я жадно пожирала его глазами, рассматривала покрытую щетиной скулу, хищный профиль, тяжелый подбородок и сильную шею. А еще смотрела на его руки… на них я просто залипала. К ним ужасно хотелось прикоснуться.

Я была слишком изголодавшейся на все что мало-мальски походило на отношения, на чувства и эмоции. И этот голод на данном этапе утолял именно он. Голод по беседам, по прикосновениям пусть даже для того. Чтобы рот мылом вымыть или оттрепать за шкирку, по участию даже вот такому странному. У меня не было даже этого. А по ночам я вспоминала как он гладил меня по голове и какие мягкие у него ладони под моей щекой. Какой он сильный и как нес меня через кабинет. Нет, я тогда еще не развилась физически настолько, чтобы у меня возникли эротические фантазии, по крайней мере до того, как попала в этот дом они точно не возникали. Я отставала от своих ровесниц в этом отношении. То есть я имела прекрасное представление о сексе, но я им не занималась и желания заняться не испытывала ни разу. Чувство возбуждения мне было не знакомо. Пока… Конечно, я с интересом смотрела в фильмах, как герои целовались и зажимались и даже знала, чем они занимаются, когда гаснет свет, но заняться этим самой желания не возникало. Свое тело я давно изучила и как рассказывали девчонки о кайфе от мастурбации в душе я даже не знала и знать не хотела, желания трогать между ног у меня не возникало. К своему половому органу я относилась исключительно как к части тела, которую надо непременно мыть почаще, не более того. И все что касалось этой части тела скорее вызывало страх и неприязнь. Когда кто-то пытался меня облапать то тут же получал хорошую оплеуху или по яйцам. Все знали — Сеньку трогать нельзя. Пацаны даже дразнили фригидной рыжей сучкой. Я это слово потом в гугле отыскала и меня оно нисколько не задело.

Впервые я посмотрела на себя как на девушку, когда он ушел, а по телеку опять кто-то целовался и постанывал в темноте. Я вдруг подумала о том, чтоб я почувствовала если бы Барский притронулся ко мне, как тот в телевизоре и поцеловал своими чувственными губами… Стало бы мне противно, вызвало бы это страх? Щеки тут же запылали и в теле возникли приятно-неприятные ощущения, особенно в груди и внизу живота. Самые первые в моей жизни. Они мне не понравились. Но в ванной я долго смотрела на свое отражение и почему-то понимала, что к такой, как я, Барский никогда вот так не прикоснется. Он даже ни разу не смотрел на меня, как пацаны с детдома или даже тот работник. Читать похоть во взгляде я умела. Это было необходимостью, чтоб не пропустить момент, когда надо удирать или обороняться. И вдруг стало до боли обидно, что не смотрел… а еще понятно, что никогда не посмотрит.

Впервые я вертелась всю ночь и не могла уснуть. В голову лезли картинки, от которых у мен горели щеки и зудело все тело. А когда наконец-то уснула мне все же приснилось, как я тянусь к его губам, став на носочки, а он смеется мне в лицо, и я хочу его убить за этот смех. Проснулась вся в слезах и пока умывалась, услышала, как к дому подъехала машина. Ушам своим не поверила, сунула щетку в рот и кинулась к окну. Неужели приехал? С утра?

И от радости тихо взвизгнула и подпрыгнула на месте — и правда приехал. Никогда раньше с утра не приезжал. Обратно в ванну, умываться, полоскать рот.

Барский зашел ко мне в комнату с букетом цветов в огромной корзине, и я от неожиданности уставилась на эти цветы остекленевшим взглядом. Живые цветы и так много… у меня в комнате. Даже подумать страшно, что это могло быть мне.

— С Днем Рождения, Лиса! С настоящим! Одевайся — мы едем отмечать.

У меня почему-то запершило в горле, и я подняла на него взгляд, чувствуя, как саднит в груди, как хочется что-то закричать и нет возможности даже вдохнуть. Протянул мне пакет.

— На вот это тоже тебе. Я внизу подожду.

Тяжело дыша смотрю ему в глаза и понять не могу, мне все еще сон снится или это на самом деле происходит.

— Что-то не так, Есения?

— Не знаю.

— Цветы не нравятся?

— Не знаю.

Так же тихо ответила я, а он протянул мне корзину.

— Я не знал какие ты любишь и купил вот такое ассорти. Если не угодил. То по дороге купим другие. А эти выбросим.


— Нет! — вскрикнула я и отобрала у него корзину. — Мне нравятся… я просто… мне просто никогда не дарили.

Я тоже не знала какие люблю. Но, наверное, все. Вот эти, которые в букете точно люблю. Каждую веточку и листочек. Он вышел из моей комнаты, а я так и стояла посередине с корзиной в руках. Потом поднесла ее к лицу и втянула запах цветов. От наслаждения запахом на глазах выступили слезы. Мой первый букет в жизни… я даже представить себе не могла сколько всего первого у меня будет с этим человеком. И лучше мне было оставаться Сенькой с улицы, чем игрушкой Барского, которую он выпилит и заточит под себя, чтоб потом с упоением ее ломать. Но в тот день я была счастлива. Впервые в своей жизни. Я оказывается никогда до этого дня не понимала, что такое счастье… впрочем, как не понимала и что такое горе.

В пакете лежал мягкий цветастый кот с бантом на шее. Я усмехнулась и прижала к себе этого кота — Барский откуда-то узнал, что я люблю кошек. А еще это была моя первая игрушка и самый первый подарок. И первый День Рождения, который мне отмечали… а еще и тот самый день. Когда я внезапно стала взрослой… И совсем не потому что мне исполнилось шестнадцать.

Он повез меня сначала в торговый центр. За платьем. Не знаю кому как, а для меня это был праздник. Как Новый Год или не знаю там поездка в Дисней Лэнд. Черт его знает куда богатенькие родители своих отпрысков возят. Нас возили в летний трудовой лагерь. Это было единственное место, которое мы с девками называли «заграницей». Нам нравилось туда ездить. Там не чувствовалось, что мы в тюрьме и на дискотеку приезжали местные пацаны. Это была своеобразная свобода. Однажды мы сбежали оттуда в луна-парк и катались на каруселях. Это все что я помню.

Вот сегодня, все что устроил для меня Захар было круче всех луна-парков на земле. Я не чувствовала себя детдомовской шавкой, я ощущала себя человеком. Пока ехали в машине я даже подпевала радио, а он усмехался, и я чувствовала себя еще счастливей. Для меня исчезал весь мир, а точнее он сужался и начинал вращаться именно вокруг него. Как посмотрел, как рассмеялся, что сказал. Я запоминала все его слова, я выучивала их наизусть, я даже могла воспроизвести интонацию. Перед сном я всегда перебирала, о чем мы говорили и переживала эти минуты снова… а иногда он говорил мне совсем другие вещи у меня в голове.

Но этот день начался особенно, и я ощущала себя совсем другим человеком. Особенно в магазине. Даже гордость разобрала и фильм «Красотка» вспомнился, когда зашла туда первая и все скривили физиономии, а потом следом за мной увидели Барского и их лица вытянулись, а глаза стали похожи на блюдца, как у собаки из сказки Андерсена. Узнали его? Еще бы — конечно узнали. Тут же забегали-запрыгали, как блохи у дворовой собаки.

— Нам нужно вечернее платье, — сказал Барский и точно, как Ричард Гир уселся на кушетку и закинул ногу за ногу. В его руках появилась газета и он забыл о моем присутствии. По крайней мере мне так казалось. Но каждый раз, когда я выходила к нему в очередном платье, он окидывал меня оценивающим взглядом, отрицательно качал головой и дальше смотрел в газету, нацепив на нос очки, а мне ужасно хотелось их стянуть и хряснуть по ним ботинком, потому что в магазине мы провели больше двух часов и переоделась я за это время бессчетное количество раз. Пока наконец-то он не выбрал мне светло-голубое платье с длинными рукавами, без вырезов с пышной юбкой и какой-то меховой кофтой белого цвета. Похожа я была на Снегурочку в детском саду и точно не на взрослую девушку, которую впервые куда-то пригласили.

— Мне не нравится! — упрямо заявила я.

— А что тебе нравится? — оторвался от газеты.

— Мне нравилось красное платье и черное со шлейфом.

— Они тебе не подходят! — как отрезал и уставился в свою газету.

— А мне нравятся. Вот в этих тряпках детсадовских я никуда не пойду.

— Это не тряпки, а красивое платье как раз для твоего возраста, — спокойно, как удав и читает дальше, даже перелистывает.

— Мне не двенадцать, а шестнадцать! Раньше в этом возрасте замуж выходили!

— Ну раньше в этом возрасте и ума было побольше.

— Мне не нравится! Пошли отсюда. Буду в том, что есть!

— Ну и будь в том, что есть. Те вызывающие платья я тебе не куплю. Ты в них на уличную девку похожа.

— Каждый раз, когда я надеваю то, что мне идет вы называете меня уличной девкой! Почему?

— Потому что так и есть и вещи ты выбираешь безвкусные и убогие.

Даже не смотрит на меня, газету свою переворачивает. Ну и черт с ним, и не надо мне никаких подачек его. Подарков дурацких, которые он не мне, а себе дарит. Я направилась к примерочной и услышала голоса продавщиц.

— Это его дочка что ли?

— Нет, я дочку видела. Она блондинка, а эта рыжая притом натуральная.

— Может внебрачная. У таких, как он, точно по двести любовниц есть. Все они на несколько семей живут.

— А может это… его любовница и есть?

— Та нет. Вы ее видели? Пигалица. Он на нее даже не смотрит. Выбрал ей шмотки поскромнее. Точно дочка. Или родственница какая-то.

— Кто их поймет олигархов этих. Мог и молоденькую себе заиметь.

— Только не эту. Не того полета птица.

В эту секунду мне захотелось броситься к ним и патлы повыдергать или в челюсть заехать вешалкой. Не того полета птица значит? Я психанула и схватила первое попавшееся черное платье с вставками сеточкой, глубоким декольте и разрезами по бокам и туфли, которые еще раньше присмотрела на высоченных шпильках, не забыв по пути прихватить комплект нижнего белья и даже чулки. Никогда в жизни все это не надевала, но сейчас надену. Чтоб эти курицы обломались.

Зашла в примерочную, стянула с себя голубой убожество и долго возилась с кружевным лифчиком, чулками, которые скатывались обратно на колени калачиком, и я тихо материлась и даже вспотела. Но в конце концов я с ними справилась, и они прилипли к моим ляжкам как полагается.

Затем натянула платье. Оно обепило мое тело, как перчатка. И материал тянущийся, на кожу похож, только эластичный грудь обрисовал, ноги, короткое еле задницу прикрывает.

Напялив туфли, при полном параде, я вылезла из примерочной и стараясь не растянуться на полу, вышла к Баскому. Ноги предательски подгибаются и каблуки похожи на ходули циркачей. Наверное, я выгляжу, как недобитый кузнечик, но мне плевать и дойду в них чего бы мне это не стоило. Разговоры стихли. А я подошла поближе и выдернула у Барского газету. От неожиданности у него приоткрылся рот, и он уставился на меня как-то слегка ошалело. Осмотрел с ног до головы, а я нагло спросила, поворачиваясь то боком, то спиной, то передом.

— Ну, а это нравится, Захар?

Прищурился и впился взглядом в мое лицо. Глаза злые, колючие как острые льдины. И я понять не могу от чего так злится. Иногда он вдруг словно становился кем-то другим и сквозь его спокойствие прорывался этот бешеный зверь… и я еще не поняла что именно его будило в нем. Что и когда я делала не так… особенно если молчала.

— Сняла все. Быстро. Как шлюха выглядишь.

— Да? И это не такое?

— Ты где это взяла? Ты в зеркало себя видела?

— Видела! Мне нравится. Я хочу это платье!