Ничего больше

Глава семнадцатая




– Это все кухня, – вставил я, когда она дошла до третьего пункта.

Первые две причины я пропустил. Я не мог перестать быть парнем, который глупо пялится на женщину. Раньше я считал себя исключением. В свою защиту могу сказать, что извинения она мямлила, поправляя лифчик. Было трудно не смотреть, как ее мягкая грудь двигалась то в одну сторону, то в другую.

– Это кухня свела нас с ума, – уточнил я, разбив два яйца в чашку и взбивая их ложкой.

Если она не хочет, чтобы я ее целовал, я не буду. И неважно, что мое тело горит желанием. Неважно. Я в норме.

Нора следила за тем, что я делаю. Ей нравилось, что после всего этого я продолжаю готовить завтрак. Я протянул руку и взял третье яйцо. Пока я смазывал маслом сковороду, она подошла и взяла пакет молока, добавила в миску по меньшей мере полчашки, открыла ящик для серебра, достала вилку и начала взбивать яйца. У нее получалось намного быстрее, и я отступил назад с небольшим поклоном перед мастерством шеф-кондитера.

Она оценила мой жест и рассмеялась, но, к моему сожалению, дождь снаружи почти заглушил звук ее смеха.

Затем Нора открыла пластиковый контейнер с нарезанными овощами. Добавила на сковородку горсть лука, потом перец и стала ждать, чтобы добавить яйца. С легкостью превзойдя меня на кухне, она прислонилась к столу и посмотрела на меня:

– Тесса – мой друг, и если между нами возникнут сложности, это может разрушить нашу дружбу.

Это причина номер четыре или пять?

– У нас обоих есть прошлое, – добавила она.

Седьмая или, возможно, восьмая причина, если вести счет порознь?

– И сколько у тебя доводов против, десять? – спросил я. – Или ты хочешь обсудить мое поведение и перечислить все причины, по которым мы не можем быть друзьями?

– Я не говорила, что мы не можем быть друзьями. Я имею в виду все это, – сказала она, описав перед собой круг руками.

Я мысленно представил себе, как Нора бежит рядом со мной и составляет подробный список причин. Я тоже мог бы добавить несколько пунктов, но мне хотелось высказаться не так сильно, как ей. Она все еще размахивала руками.

– Ты говоришь о воздухе? Азот и кислород. – Я решил немного сострить.

Она протянула свободную руку и зажала мне рот. Пронзивший меня, как стрела Купидона, взгляд говорил: «Заткнись, хренов прелестный мерзавец».

Как хорошо, что я не произнес этого вслух!

– Я говорю о ласках и петтинге. – Ее взгляд остановился на моих губах.

– Я не пойму, почему нельзя ласкать животных… – начал я, но ее рука вновь закрыла мне рот.

– Мы не можем заниматься этим, или все выйдет из-под контроля. Твоя бывшая подружка – моя соседка по квартире, она живет со мной и знает, где я сплю. – Она улыбнулась, и я подумал, что она шутит лишь наполовину. – Просто я думала, что мы можем больше не волноваться о нашем прошлом, – Тесса рассказала мне о вашем разрыве.

Ее глаза наполнились сочувствием…

Ненавижу, когда люди меня жалеют. Тем не менее я кивнул:

– Понятно. Я не знал, что ты думаешь и что чувствуешь. Я пытался порвать с Дакотой, – объяснил я.

Она кивнула.

– Я рада. Но давай останемся друзьями. Никаких прикосновений, никаких поцелуев, – предложила она, понизив голос, и отвернулась от меня, – и уж точно не хватать за бедра, не щекотать за ушами и не целовать взасос.

Она откашлялась и выпрямила спину.

Я тоже покашлял и поискал полотенце, чтобы вытереть вспотевшие ладони.

Ее слова застали меня врасплох, и я перенесся во времени на две минуты назад, когда играл роль героя-любовника. Она едва не застонала, когда голосом рокового соблазнителя я произнес: «Я тебя украду».

В голове прокрутился список романтических комедий, и ход моих мыслей изменился.

– Следующим шагом в нашем договоре будет предложение дружбы с бонусами, после чего, прежде чем согласиться, мы будем спорить секунд тридцать, – сказал я. – А месяц спустя один из нас влюбится, и это все запутает. Еще через месяц у нас будут идеальные отношения или полная катастрофа. Золотой середины не существует. Это бесспорный факт, не раз доказанный кинематографом.

Мне нравилось, что я могу быть с ней полностью откровенным. Она не раз становилась свидетелем моих промахов и, наверное, к этому привыкла. Другого опыта у нее не было, и вряд ли она возлагала на меня большие надежды. Нора смеясь кивнула. Ее омлет подрумянился, и в кухне стоял изумительный аромат. Она переложила омлет на тарелку и вдохнула исходивший от него пар.

– По рукам. – Нора заправила выбившуюся прядь волос за ухо. – Мы можем обойтись без этой байды и остаться друзьями. У меня нет времени на разборки с двадцатилетними девушками, которым в первую очередь не стоит пить на публике.

Она сказала это так по-взрослому, что я почувствовал себя ребенком, которого отчитывает мама.

– Я строю карьеру в процветающем городе и не хочу все испортить из-за хорошенького мальчика-студентика.

То, что она назвала меня «мальчиком», задело мое и так уже раненое самолюбие. Мне вот-вот стукнет двадцать один, и у меня больше общего с людьми возраста моих родителей, чем с «мальчиками» из колледжа. В кампусе меня дважды останавливали студенты, принимая за преподавателя. У меня взрослый вид. Это правда, и мама так говорила.


Тьфу! Я постоянно ссылаюсь на маму, может быть, я действительно еще ребенок? Это несколько обидно.

Я думал, что Нора воспринимает меня как своего ровесника, но оказалось, что для нее я просто малолетка для развлечения.

– Значит, френдзона. – Я улыбнулся ей, и она кивнула.

С этих пор и Норе, и Дакоте я буду только другом.

Я не допущу никаких недоразумений.

Ни за что.





Глава восемнадцатая




Я не слышал о Дакоте уже две недели. После того как посреди ночи она ускользнула из моей кровати, Дакота не давала о себе знать, не отвечала на мои звонки и на эсэмэски. Возможно, я зашел слишком далеко, докучая, когда она явно не хотела разговаривать, но мне хотелось убедиться, что с ней все в порядке. И сколько бы я ни напоминал себе, что это больше не мое дело, поверить в это не мог. Или мое сердце не хотело с этим смириться. Может, и то и другое. Я достаточно неплохо знал Дакоту и понимал, что, если ей нужна независимость, она ее добьется и никто не сможет этому помешать.

Непривычным было лишь то, что на этот раз она хотела освободиться от меня.

С тех пор как мы с Норой решили остаться друзьями, я дважды виделся с ней, но говорил только раз. Друзья без поцелуев. Друзьям не до поцелуев, и они о них не думают.

Я продолжал над этим работать. Нора приходила к нам так же часто, но уходила раньше, а я возвращался из кофейни позже обычного. Я задерживался и помогал Поузи закрывать заведение. В последнее время моя напарница работала и за себя, и за Джейн, так что я не мог не прийти на выручку. Казалось, Поузи разрывается на части. Я не хотел быть назойливым и лезть в ее жизнь, но я хорошо чувствую людей. За долгие часы работы рука об руку мы крепко подружились. Она все больше рассказывала о своей жизни, пока мы мыли тарелки и очищали от молотого кофе все уголки и щели «Мельницы».

Мне нравилось находиться в ее компании. Я был одинок и впитывал наши разговоры, как губка. Вникая в детали жизни подруги, я чувствовал большую сопричастность этому огромному миру. Она родилась и выросла здесь – коренная жительница Нью-Йорка. В ней было то, что миллионы людей в этом городе стремятся имитировать. Ее семья жила в Квинсе. Когда ей было пятнадцать лет, ее мама умерла. Лайла и Поузи переехали в Бруклин к бабушке.

Приятно поговорить с кем-нибудь о всякой чепухе и послушать рассказы о чужой жизни, выслушать чужие мнения и мысли, когда не хочешь обдумывать собственные.

Я не хотел думать о Дакоте, не хотел скучать по Норе. Если мне нравятся сразу две девушки, я плохой человек?

Хотя на самом деле я сомневался, нравится мне Нора по-настоящему или меня просто к ней влечет. Я не слишком хорошо ее знаю, чтобы сравнивать отношение к ней с моими чувствами к Норе…

То есть к Дакоте.

Вот черт, запутался!

Трудно ли мне быть вдали от них обеих? Я любил Дакоту несколько лет и знаю ее, как никто другой. Она – моя семья. Половина моего сердца принадлежит ей.

С Норой – другая история. Она нерешительная, и горячая, и холодная, бесспорно, сексуальная и кокетливая. Она привлекала, вызывала любопытство, и приходилось напоминать себе, что мы убили наши возможные романтические отношения, не дав им начаться, и я не собираюсь хандрить – ведь я потерял то, что не было моим с самого начала.

Две недели я избегал девушек, соглашался на вечерние смены, посещал дополнительные семинары и смотрел с Тессой кулинарные шоу. В последнее время она завела привычку включать телевизор, и я всегда делал домашнее задание на фоне шума. Иногда я тоже поглядывал на экран, но никогда не увлекался этими передачами (возможно, как и Тесса).

Однажды вечером, когда мы смотрели «Кексовые войны», зазвонил мой телефон, валявшийся рядом с нами на кожаном диване. На экране высветилось «Хардин». Тесса машинально обернулась на звук и увидела надпись. Глаза сверкнули, но Тесса тут же снова уставилась в телевизор, закусив пухлую нижнюю губу.

Она ужасно несчастна, и это невыносимо. Хардин тоже мучается, причем заслуженно, но меня это тоже бесит. Не знаю, какую гору должен сдвинуть Хардин, чтобы заслужить ее прощение. Но, черт побери, я уверен, что он скорее воздвигнет гору, если понадобится, целый ряд гор, и высечет на них лицо Тессы, чем согласится жить без нее.

Такое отчаяние, такая мучительная, испепеляющая страсть мне незнакомы. Мои чувства к Дакоте глубоки… это всегда была тихая любовь, она и теперь такая. У нас случались трудности и ссоры, но в девяти случаях из десяти мы вдвоем противостояли всему миру. Вынув меч из ножен, зарядив пушку, я был готов сражаться с врагом, который пересечет черту. Чаще всего нашим противником был ее отец, самый большой и омерзительный тролль. Я провел много ночей, спасая свою принцессу из дома с желтыми стенами и потертыми занавесками, на которых была нарисована Золушка. Я карабкался по грязному, обожженному солнцем сайдингу, открывал пыльное окно и уводил ее в безопасный мир, где были теплые шоколадные пирожные и ласковый голос моей матери.

Когда Картер умер, в их доме настали трудные времена. И Дакоту не могли утешить даже самые вкусные сладости, дружеские разговоры и крепкие объятия. Мы делили и горе, и радость. Но чем больше я думал и сравнивал наши отношения с теми, которые наблюдал вокруг себя и о которых читал в книгах, тем яснее понимал, что, хоть мы с Дакотой и были семьей, мы все же оставались лишь детьми.

Разве кому-нибудь придет в голову провести всю жизнь с тем, кто защищал его в детстве? Или такой человек – лишь ступенька на пути к цели. А когда необходимые уроки усвоены, от него следует освободиться, ведь впереди новая высота? Когда-то мне казалось, что Дакота – это и путешествие, и пункт назначения, но теперь я начинал понимать, что был для нее лишь трамплином.

Знал ли я, Лэндон Гибсон, дилетант в делах любви, о чем говорил?

На телефоне включился автоответчик, и я схватил трубку. Я перезвонил Хардину, и тот сразу ответил.

– Привет, – сказал я, глядя на Тессу.

Она натянула шерстяное одеяло до подбородка, словно от чего-то защищалась.

– Я собираюсь заказать билет на самолет, прилечу в следующем месяце, – сказал он так громко, что Тесса услышала.

От голоса Хардина ее передернуло. Она встала и вышла из комнаты, не сказав ни слова. Я прошептал, чтобы она не могла меня услышать:

– Я не думаю, что это хорошая…

– Почему? – перебил он. – Что происходит, где Тесс?

– Она ушла в свою комнату, едва услышав твой голос, она вздрогнула, как будто на нее кто-то закричал. – Я знаю, что это резко, зато честно.