Непристойные предложения

– Хорошо! Давай вернемся к хромосомам и здравомыслию. Ты только что разделил половую клетку – скажем, сроба – на семь гамет вместо благопристойных двух, как делает любой другой разумный вид.

– Что ж, насколько мы понимаем своими слабыми умами, такова хромосомная диаграмма, выработанная Гогарти и его помощником Вольфстеном после длительного микроскопического исследования. Гогарти предупредил моего предка, нзред-фанобреля, что это лишь приближение. Согласно анализу, половая клетка несет сорок девять хромосом: по семь типов A, B, C, D, E, F, шесть типа G и одну типа H – последнего типа. Тип H определяет пол. В результате мейоза образуется шесть подвижных гамет, каждая из которых несет одинаковую группу из семи хромосом типов A-G, и седьмая, неподвижная гамета, несущая хромосомы A, B, C, D, E, F и H. Эту последнюю гамету Гогарти назвал женской, или H-гаметой, поскольку она не покидает тела плуха, пока не образуется полностью оплодотворенная клетка с сорока девятью хромосомами – из семи гамет, и поскольку именно она определяет пол. Разумеется, пол того плуха, в чьем теле она находится.

– Разумеется, – пробормотал Шлестертреп и осуществил долгую, задумчивую конъюгацию с бутылкой.

– Иначе быть не может, поскольку это единственная H-хромосома в готовой зиготе. Однако ты и так это знаешь. Обладая человеческим интеллектом, ты наверняка предвосхитил мои объяснения и восстановил весь процесс на основании упомянутых мной скудных фактов.

Влага собралась на макушке головы нашего цивилизатора и потекла по лицу, образуя причудливые узоры.

– Я тебя понял, – признал он, – и, само собой, сразу обо всем догадался. Но не думаешь ли ты, что тебе стоит продолжить, чтобы разложить все по полочкам в собственной голове?

Я поблагодарил его за неизменную человеческую учтивость.

– Итак, если цепочка начинается со сроба, он передаст одну из шести своих подвижных гамет мленбу, у которого гамета сольется с одной из мленбовых клеток A-G, образуя то, что Гогарти назвал двойной гаметой, или презиготой. Эта презигота будет нести семь пар хромосом A-G и в теле ткана – следующего в цепочке – объединится с подвижной гаметой ткана, сформировав тройную гамету с семью триплетами хромосом A-G. Процесс последовательно проходит через оставшиеся полы, всякий раз захватывая по одной семихромосомной гамете, пока не настанет черед блапа, который получает гамету с сорока двумя хромосомами – шестью А, шестью B и так далее, до шести G. На этой стадии шестерная гамета утрачивает реснички и в теле блапа сливается с неподвижной H-гаметой, формируя сорокадевятихромосомную зиготу, которая, разумеется, имеет пол блапа. Блап откладывает яйцо, откуда вскоре вылупляется детеныш блапа, которого родитель на протяжении десяти дней охраняет – по мере возможности – и обучает тому, что знает о выживании блапов. По истечении десяти дней недоразвитый блап начинает самостоятельно питаться и избегать опасности. По истечении ста дней он готов вступить в семью и участвовать в размножении.

– Можно назвать началом цепи любую точку, однако она всегда движется в одном направлении. Так, флин передает исходную семихромосомную гамету блапу своей цепочки, в котором она становится двойной гаметой; блап передает двойную гамету сробу, в котором она становится тройной; в данном случае процесс завершится на лианах гуура, дав гууровую зиготу. Гогарти был очень умным, даже для человека. Кстати, он предположил, что на самом деле мы – не семиполый вид, а семь различных видов, живущих в репродуктивном симбиозе.

– Да Гогарти был чертовым гением! Эй, погоди-ка! Сроб, мленб, ткан, гуур, флин, блап – всего шесть!

Наконец мы добрались до самого интересного.

– Именно так. Я – представитель седьмого пола, нзред.

– Нзерд, говоришь? И что делаешь ты?

– Я координирую.

В ответ на его вопль поспешно вошел один из роботов. Хоган Шлестертреп приказал принести ящик бутылок виски и поставить рядом со стулом. А также приказал роботу встать рядом на случай непредвиденной ситуации.

Все это было очень приятно. Моя информация произвела еще больший эффект, чем описывал мой предок, нзред-фанобрель. Нам, плухх, нечасто выпадает возможность вот так сидеть с животным другого вида и производить впечатление своим интеллектом, а не вкусовыми качествами.

– Он координирует! Может, им пригодится хороший экспедитор или диспетчер?

– Я выполняю все эти функции. Однако в основном я координирую. Дело в том, что мленб в первую очередь занят тем, чтобы добиться расположения подходящего сроба и отыскать ткана, которого он сам сможет полюбить. Ткан лишь ухаживает за мленбом, его самого привлекает хороший гуур. Я отвечаю за то, чтобы собрать этих индивидуумов в полную цепочку – цепочку совместимости, где замыкается круг полной приязни, цепочку, которая даст наиболее разнообразное потомство. После матримониального собрания, когда цепь сформирована, каждый пол начинает выделять исходную половую клетку с полным набором из сорока девяти хромосом. Хлопотное время для нзредд! Я должен убедиться, что все половые клетки развиваются с одной скоростью – в ходе цикла каждый пол пытается оплодотворить семь H-гамет, – и уничтожение индивидуума в середине цикла означает полное разрушение семейства, если не считать гамет, которые он уже передал во множественном состоянии. Иногда возможна замена съеденной особи другой того же пола, лишившейся своих членов семьи, при участии старшины пола.

– Тебе приходится вертеться, как я погляжу, – заметил Хоган Шлестертреп. – Но как рождается нзред, если тебя нет в чертовой цепочке?

– Нзред стоит вне цепи – и в то же время принадлежит к ней. Шесть полов, передающих гаметы друг другу напрямую, формируют цепочку; цепочка плюс нзред равняется семье. Выполняя собственную репродуктивную функцию, нзред может войти в цепочку на любой стадии, когда того требуют обстоятельства. Он может получить шестерную супергамету от ткана и передать исходную одинарную гамету гууру; он может оказаться между флином и блапом, между блапом и сробом, в зависимости от ситуации. Например, в Сезон Двенадцати Ураганов ткан не может летать и реализовывать свои репродуктивные отношения с гууром там, где тот укоренился; нзред заполняет данный пробел в цепи. Это весьма сложно объяснить на незнакомом языке – биологи из первой экспедиции сочли этот процесс чуть более сложным, чем митоз оплодотворенной плуховой яйцеклетки, но…

– Хватит, – скомандовал Хоган. – Оставшаяся унция рассудка может пригодиться мне для того, чтобы вышибить себе мозги. Меня больше не интересует, какую партию в этом безумном репродуктивном танце отплясывает нзред, и я определенно не желаю слышать о твоем митозе. У меня есть свои проблемы, и с каждой секундой они все неприятней. Скажи мне вот что: сколько потомков каждого пола дает один цикл?

– Это зависит от выживания всех родителей, от количества яиц, которые в некоторых случаях не проклевываются по причине избыточной вариабельности…

– Ладно! В конце безупречного цикла, когда дым развеется, – сколько у тебя будет детенышей-плухов?

– Плухх. Сорок девять детенышей.

Он откинул голову на спинку стула.

– Не так уж много, с учетом того, как стремительно вы покидаете этот мир.

– Это правда. Горькая правда. Однако в условиях, в которых мы живем, родитель не может отложить больше семи яиц – и никак не может вырастить больше семи детенышей так, чтобы все в полной мере усвоили его знания о выживании. Все к лучшему.

– Надо полагать. – Он извлек из одежды заостренный инструмент и взял лист белого материала. Через некоторое время я узнал его действия по описанию нзред-фанобреля. – Еще секунда, – сказал он, продолжая писать, – и я отведу тебя в проекционную, где ты увидишь недавнее стерео с человеческими актерами. Не слишком хорошее стерео – грандиозное в совсем узком смысле, – но оно даст тебе представление о том, что я буду делать для твоего народа по части культуры. Пока будешь смотреть, подумай, как помочь мне с сюжетом. Похоже на хромосомную диаграмму после мейоза родительской половой клетки, которую составил Гогарти?

Он сунул лист под мои сенсорные щупальца.





подвижные гаметы (ресничные)

– Весьма похоже, – ответил я, дивясь превосходству этих письменных символов над теми, что нам приходилось выцарапывать на песке или грязи.

– Хорошо. – Он снова начал писать. – Теперь, какие из ваших полов мужские, а какие женские? Я заметил, что ты говорил «он» и…

Мне пришлось перебить его.

– Я использовал эти обозначения лишь по причине ограниченности либо неполноценности английского языка. Я понимаю, что это чудесный язык, и когда вы его придумывали, у вас не было повода учесть плухх. Однако у вас нет местоимений для ткана, гуура или блапа. Мы все самцы по отношению друг к другу в том смысле, что передаем оплодотворяющие гаметы; и все мы самки в том смысле, что откладываем развитую зиготу. В то же время…

– Помедленнее, парень, помедленнее. Мне нужно сделать из этого сценарий, а помощи от тебя никакой. Вот схема твоей семьи, верно? – Он вновь сунул мне лист.

определяющая пол неподвижная гамета, которую «оплодотворяет» супергамета, составленная шестью подвижными гаметами – по одной от каждого из шести полов






– Да. Только нзреда ты поместил не совсем…

– Послушай, Пьер, – рявкнул он, – так я это себе представляю. А я представляю себе это именно так. Что до любовной истории, хм, дай подумать…

Я ждал, пока он воздавал должное этой странной штуке под названием сценарий, который требовался для получения стерео, которое, в свою очередь, требовалось для того, чтобы у нас появилась культура и цивилизация. Скоро, скоро у нас будут жилища, совсем как это могучее укрытие, в котором я сидел. Скоро мы получим трубчатое оружие вроде того, которым воспользовался робот, когда я пришел…

– Как насчет этого? – внезапно спросил он. – Учти, это не готовый продукт – я импровизирую, просто примериваюсь. Сроб встречает мленба, ткан теряет гуура, флин получает блапа. Звучит? Только не могу впихнуть сюда нзреда.

– Я координирую.

– Точно, ты координируешь. Так оно и есть. Сроб встречает… Помолчи! Тебе полагается изредка говорить «да». – Он пробормотал несколько слов роботу, и тот подошел к моему стулу. – Бронзо отведет тебя в проекционную. А я еще подумаю.

Больно ударившись о пол, я приготовился следовать за роботом.

– Выходит жесткая любовная история, – рассуждал за моей спиной Шлестертреп. – Так и вижу. Вроде трехмерных шахмат, где все пешки бегают как попало, а королева возникает из киберпространства и скрывается в нем. Интересно, есть ли у этих картофельных ростков религия. Доброе, благочестивое стерео никогда не повредит… Эй! У вас есть религия?

– Да, – ответил я.

– И в чем же она заключается? То есть во что, так сказать, вы верите? В двух словах, философию отложим на потом.

Выждав период времени, на мой взгляд, равнявшийся «изредка», я очень осторожно ответил:

– Да.

– А? Хватит ломать комедию. Только потому, что я велел не спорить со мной, когда я думаю вслух… Не валяй дурака, когда я задаю прямой вопрос!

Я извинился и попробовал объяснить мою кажущуюся дерзость с позиции незамысловатых условий, в которых живем мы, плухх. В конце концов, когда всполошенный ткан предупреждает семью, что в ее направлении мчится стая стринтов, никому в голову не приходит воспринять послание иначе чем буквально. Для нас коммуникация – в первую очередь способ передать информацию, существенную для выживания: она должна быть четкой и определенной.

Человеческая же речь, будучи продуктом цивилизованной расы, – словно дерево, несущее множество различных плодов. И, как мы обнаружили к нашему прискорбию, найти среди них пригодный в пищу бывает нелегко. Например, эти разрушающие ум непостижимости, которые люди называют каламбурами…

Шлестертреп отмахнулся от моих объяснений.

– Тебе жаль, и я тебя прощаю. Итак, во что вы верите по части жизни и смерти?

– Мы ни во что не верим, – медленно объяснил я, – поскольку еще ни один плух не вернулся после смерти, дабы поведать нам о ее возможностях. Однако по причине трудностей, с которыми мы сталкиваемся в единственной известной нам жизни, а также в силу ее прискорбной краткости, нам нравится думать, что нас ждет хотя бы одно дополнительное существование. И потому мы не столько Верим, сколько Надеемся.

– Для животного без языка ты весьма болтлив. И на что вы Надеетесь?

– На то, что после смерти мы окажемся в огромном мире, состоящем из мелких морей, болот и гор. Что весь этот мир будет покрыт розовой травой, которая так нам нравится. Что со всех сторон, куда ни кинешь оптический орган, не будет никого, кроме плухх.

– И?

– Больше ничего. Такова наша Надежда: обрести – в этой жизни или в следующей – землю, где будут только плухх. Дело в том, что плухх – единственные существа, которые точно не едят плухх. Мы думаем, что будем очень счастливы в одиночестве.

– Для быстрой халтуры маловато. Жаль, что вы не верите в бога, который требовал бы от плухх живых жертвоприношений. Но, надо полагать, ваша жизнь и так достаточно трудна. Иди смотри стерео. Я что-нибудь придумаю.

В проекционной я вкрутился в стул, который подтолкнул ко мне робот, и пронаблюдал, как он и его товарищи вставляют блестящие цветные полосы в пять длинных предметов в форме мленба, приделанных к стенам и потолку. Само собой, с тех пор я узнал, что они называются «пленка» и «проекторы», соответственно, но тогда все было для меня новым, и странным, и чудесным. Я весь обратился в оптические щупальца и слуховые шишки.

Само количество вещей, которыми владеют люди! Их методы записи столь многолики и разнообразны – например, книги, стерео, карандаш-бумага, – что я считаю людскую память эволюционным пережитком, который уже атрофируется и вскоре будет вытеснен неким записывающим аппаратом, напрямую подключенным к мыслительному процессу. Им нет нужды хранить в уме Книги чисел, каждому заучивать девятитысячелетнюю расовую историю, постоянно пересматривать выводы, сделанные из древних событий, чтобы привести их в соответствие с нынешними. При мысли об их потрясающих возможностях мое эго почти исчезает.

Внезапно в комнате потемнело, и крошечное белое пятнышко выросло в полноцветную, полнозвуковую, полнозапаховую и немного осязаемую проекцию, которую мы все теперь так хорошо знаем. По каким-то причинам люди, производящие эти стерео, почти полностью игнорируют чувства вкуса, бротча, давления и григго, хотя запахи в некоем приближении стимулируют вкус, а внимательный индивидуум может во время эмоциональной сцены испытать вполне удовлетворительный бротч. Полный цвет – да; очевидно, люди используют только три основных цвета вместо существующих девяти, поскольку считают это цивилизованным упрощением. Я полагаю, что сама пресность сочетаний синего, красного и желтого служит добровольным ограничением, бросающим вызов людским специалистам.

Когда человеческие фигуры словно ожили передо мной, я начал понимать, что Хоган Шлестертреп имел в виду под «сценарием». Сценарий – это история одного или нескольких индивидуумов в некой культурной матрице. Тогда я подумал: каким образом Шлестертреп собирается превратить в сценарий убогую жизнь плуха? Он почти нас не знал. Я не догадывался о чудесном человеческом чувстве – воображении.

Сценарий, увиденный мной в тот потрясающий первый день нашей цивилизации, был посвящен двум человеческим полам. По одному представителю каждого пола (мужчина, Луис Трескотт, и женщина, Беттина Брамвелл) выступали в качестве героев фильма.

Сценарий рассказывал о попытках Беттины Брамвелл и Луиса Трескотта воссоединиться и отложить яйцо. Эту пару ждало множество тяжелых испытаний, но в конце концов они преодолели их, воссоединились и приготовились размножаться.

По некому недосмотру сценарий заканчивался до собственно акта откладывания яйца, однако можно было надеяться, что он вскоре осуществится.

Таким было первое увиденное мной стерео. Цвета стали ярче, а звуки странного процесса, называемого музыкой, – громче, потом все потускнело и затихло. В комнате зажегся свет, роботы занялись проекторами. Я вернулся к Шлестертрепу, дрожа от нового знания.

– Ну да, – сказал он. – Неплохо. Совсем неплохо, с учетом бюджета. Слушай, у меня есть идея стерео. Ей нужно выкристаллизоваться, и все такое, но это идея. Какого животного вы, жуки, боитесь больше всего?

– Ну, в Сезон Двенадцати Ураганов стринты и сосущий плющ причиняют нашей расе значительный ущерб. В другие ураганные сезоны – которые для нас наиболее опасны – трицефалопсы, бринозавры или гридники…

– Не нужно перечислять мне все свои проблемы. Переформулирую вопрос: какого животного вы больше всего боитесь прямо сейчас?

Я надолго задумался. При обычных обстоятельствах подобный вопрос дал бы мне пищу для размышлений на два дня; но Великий цивилизатор переступал с ноги на ногу, и я загригговал его нетерпение. Требовалось принять решение; возможно, дети, я совершил ошибку, но помните, мы могли вообще лишиться благ цивилизации, если бы я потратил больше времени на установление того, какое животное в этот сезон съело больше всего плухх.