Непристойные предложения

– Вы можете быть удовлетворены, – сказал Гломг, когда Лирлд легко оттолкнулся от стола и поплыл в воздухе, как огромный одуванчик, к связкам оборудования под потолком. – А я вот – нет. Мне совершенно не нравится эта затея.

– Я друг и разумное суще… – снова начал Мэншип и снова чихнул. – Что за чертовщина с этой влажностью, – угрюмо пробурчал он.

– Что это было? – требовательно спросил Гломг.

– Ничего особенного, Советник, – успокоил его Шрин. – Существо уже так делало. Очевидно, это низшая форма биологической реакции, возникающей лишь периодически, возможно, примитивная форма впитывания глрнк. Однако даже при наличии очень богатого воображения невозможно представить себе, что это является хоть какими-то зачатками коммуникативных функций.

– Я не думал ни о каких коммуникативных функциях, – раздраженно заметил Гломг. – Я полагал, что это может предвещать дальнейшие агрессивные действия.

Профессор соскользнул обратно к столу, таща за собой моток люминесцентных проводов.

– Вряд ли. Чем такое существо может выражать и проявлять свою агрессивность? Думаю, что вы слишком рано пасуете перед неведомым, Советник Гломг.

Мэншип сложил руки на груди и погрузился в беспомощное молчание. Очевидно, что, кроме телепатического способа, его совершенно невозможно было понять. Но как начать передавать свои мысли телепатически, если ты никогда прежде этого не делал? Что для этого использовать?

Если бы его докторская диссертация касалась какой-нибудь биологической или физиологическом темы, подумал он с сожалением, а не Использование второго аориста в первых трех книгах «Илиады». Ну да ладно. Он был далеко от дома. Так что попытка не пытка.

Он закрыл глаза, предварительно убедившись, что профессор Лирлд не намеревался приближаться к нему с очередным устройством, наморщил лоб и наклонился вперед, пытаясь сконцентрироваться.

Проверка, – подумал он со всей возможной тщательностью. – Тест, тест. Один, два, три, четыре – тест, тест. Вы слышите меня?

– Мне просто это не нравится, – снова заявил Гломг. – Мне вовсе не нравится то, чем мы здесь занимаемся. Называйте это предчувствием, называйте это чем угодно, но я думаю, что мы пытаемся идти наперекор вечности, а этого делать не следует.

Проверка, – мысленно вопил Мэншип. – У Мэри был барашек. Тест, тест. Я инопланетное существо, и я пытаюсь вступить с вами в контакт. Пожалуйста, ответьте.

– Советник, – раздраженно возразил Лирлд, – давайте не будем об этом. Это научный эксперимент.

– С этим я не спорю. Но считаю, что есть тайны в этом мире, которые не дано знать флефнобам. Такие ужасные монстры, вроде этого, без слизи на коже, всего лишь с двумя глазами да к тому же плоскими, не способные или не желающие пмбфф, с практически отсутствующими щупальцами… Таких существ не следует беспокоить, пусть живут на своих отвратительных планетах. Есть предел любым научным занятиям, мой образованный друг, во всяком случае должен быть. Нельзя постичь непостижимое.

Вы слышите меня? – умолял Мэншип. – Инопланетное существо Шрину, Лирлду и Гломгу: это попытка телепатической связи. Кто-нибудь, пожалуйста, ответьте. Кто-нибудь!

Он подумал немного, а потом добавил:

– Прием. Конец связи.

– Я не признаю подобных ограничений, Советник. Мое любопытство столь же необъятно, как наша вселенная.

– Вполне вероятно, – зловеще ответил Гломг, – но есть вещи в Тиз и Тетзбахе, професор Лирлд, которые и не снились вам в вашей философии.

– Моя философия, – начал было Лирлд, а потом прервался, чтобы объявить: – Прибыл ваш сын. Почему бы вам не спросить его? Не имея результатов с полдесятка научных исследований, которые такие сановники, как вы, периодически пытаются запретить, он не смог бы проявить весь свой героизм межпланетного исследователя.

Сдавшийся на волю рока, но все еще любопытствующий Мэншип открыл глаза, чтобы взглянуть на очень узкий черный чемодан, окруженный целым ворохом напоминавших спагетти щупалец, который взобрался на стол.

– Что это такое? – спросил новоприбывший, выгибая копну своих презрительных глаз на стебельках над головой Мэншипа. – Он выглядит как аюрд с плохим гипплстатиком.

Он немного подумал, и добавил:

– Быстро прогрессирующим гипплстатиком.

– Это существо с астрономической единицы 649‐301‐3, которое я только что успешно телепортировал на нашу планету, – с гордостью сказал Лирлд. – Обратите внимание, Рабд, без какого-либо передатчика на том конце! Признаюсь, не понимаю, почему это сработало в этот раз, хотя раньше никогда не действовало. Видимо, это повод для дальнейших исследований. Однако же прекрасный образец, Рабд. И, насколько мы можем оценить, в идеальном состоянии. Можете пока его убрать, Шрин.

– Нет, Шрин, не надо этого делать… – Мэншип только начал возражать, когда огромный прямоугольник какого-то гибкого материала упал с потолка и полностью накрыл его. Через мгновение столешница, на которой он сидел, опустилась, а материал был пропущен под ним, собран и закреплен кем-то снизу. Затем, прежде чем он смог взмахнуть рукой, столешница внезапно взмыла вверх, что не только причинило ему боль, но и дезориентировало в пространстве.

Ситуация дошла до того, что его упаковали как подарок ко дню рождения. Время шло, а положение становилось все хуже и хуже, решил он. Что ж, хоть на некоторое время они оставят его в покое. И, похоже, они не намеревались уложить его на лабораторную полку за пыльные склянки с заспиртованными зародышами флефнобов.

Тот факт, что скорее всего он стал первым человеком в истории, установившим контакт с внеземной цивилизацией, не воспринимался как повод для гордости.

С самого начала, как он вспомнил, контакт получился довольно жалким, контакт того типа, когда странно раскрашенный мотылек контактирует с сачком коллекционера, – а вовсе не знаменательная встреча гордых представителей двух разных цивилизаций.

Вторая, и более важная проблема, выкрадывание человека через всю галактику могло привести в восторг астронома, социолога и даже физика, но не доцента сравнительного литературоведения.

Конечно, за всю свою жизнь он много раз предавался самым фантастическим грезам. Однако они были связаны, преимущественно, с присутствием, к примеру, на премьере Макбета, где покрытый испариной Шекспир требует от Бербеджа[8] не кричать, когда произносит: «Завтра, завтра, завтра» в последнем акте. «Дик, ради всего святого, твоя жена только что умерла, ты сейчас потеряешь королевство, лишишься жизни, не голоси как Мег в «Русалке», чтобы принесли еще эля. Философски, Дик, именно так нужно это произносить: медленно, печально и философски. И немного озадаченно».

Или он представлял себя одним из слушателей VIII века до нашей эры, перед которым стоял слепой поэт и произносил: «Гнев, богиня, воспой…»

Или желал быть постояльцем в Ясной Поляне, когда Толстой вошел в дом из цветущего сада, с блуждающим взором и тихо сказал: «Только что придумал потрясающий рассказ про вторжение Наполеона в Россию. И подумай только какое название! Война и мир. Ничего пафосного, ничего сложного. Просто Война и мир. Они все там в обморок упадут в Петербурге, вот увидишь. Конечно, это всего лишь маленький рассказик, но я, наверное, добавлю еще пару событий, чтобы хоть как-то расширить повествование».

Но путешествовать в своей пижаме на Луну или другие планеты Солнечной системы, или – в самый центр галактики? Нет уж, увольте, это точно не было блюдом меню, от одного названия которого у Клайда Мэншипа могли бы потечь слюнки. В этом отношении он не хотел взбираться выше, предположим, высокого балкона Виктора Гюго в Сен-Жермен-де-Пре или островов Греции, где пламенная Сапфо любила и, если ее иногда осеняла крылами муза, то пела.

Профессор Боулз, с другой стороны, или другие фанатики с физического факультета, никогда не расстающиеся с логарифмическими линейками, вот те бы отдали все, чтобы оказаться на его месте! Стать объектом фактического эксперимента, уходящего за все грани вообразимого, за грани любых теорий, принятых на планете Земля, увидеть технологии, гораздо более продвинутые по сравнению с земными… Эти фанатики с радостью бы согласились на это безобразие даже в обмен на вивисекцию, которая, как угрюмо предполагал Мэншип, и завершит это празднество. И не только согласились бы, но и почли за честь отдать свою жизнь за науку. Физический факультет…

Мэншип внезапно вспомнил донельзя странную башню, сплошь утыканную серыми антеннами-диполями, которую физический факультет водрузил на близлежащем поле. Он наблюдал из своего окна в Каллахан-холле, как эта конструкция не по дням, а по часам растет – странное освоение денег, выделенных правительством на исследования в области радиации.

Только вчера вечером, когда конструкция сравнялась по высоте с его окном, он понял, что она выглядит, скорее, как средневековая осадная машина для разрушения стен вокруг городов, нежели чем как современное устройство связи.


Но теперь, когда Лирлд рассказал, что односторонняя телепортация никогда раньше не работала, Мэншип начал догадываться, что эта недостроенная башня, тыкавшая в окно его спальни своими неровными электронными надстройками, была частично виновна в том ночном кошмаре, который он сейчас переживал.

Послужила ли эта башня необходимым дополнительным звеном связи с машиной Лирлда, неким эфирным соединением или заземляющим проводом, или чем-то там еще? Если бы только он немного знал физику! Восемь лет высшего образования оказались недостаточными, чтобы сказать что-то определенное в этих обстоятельствах.

Он стиснул зубы до того, что прикусил язык, поэтому пришлось прекратить умственные процессы, пока боль не прошла, а по щекам не потекли слезы.

Что с того, что он был уверен в том, что башня сыграла важную, пусть и пассивную роль в его перемещении сквозь межзвездное пространство? Что с того, что у него были бы знания о мегавольтах и ампер-часах и много о чем еще, если эти знания никак не могли бы помочь ему в этой совершенно невозможной ситуации?

Нет, он все так же оставался бы безобразным, плоскоглазым, лишенным интеллекта монстром, выбранным случайным образом из самого отдаленного уголка галактики, окруженный существами, для которых его подробные знания различных литературных шедевров астрономической единицы 649‐301‐3 показались бы (будь они чудесным образом переведены) не чем иным, как шизофреничным салатом из слов.

В своем отчаянии он безнадежно щипнул материал, в который был упакован. На кончиках пальца остались два крошечных фрагмента.

Света было недостаточно, чтобы осмотреть их, но тактильные ощущения не оставляли повода для сомнений. Бумага. Его завернули в огромный кусок материала, очень похожего на бумагу.

Это логично, подумал он, действительно логично в этих странных обстоятельствах. Так как отростки флефнобов, которых он видел, состояли исключительно из тонких щупалец, на концах которых были или глаза, или треугольные окончания, и так как им требовались выступы на лабораторном столе, чтобы закрепляться за них, клетка из бумаги с их точки зрения была вполне пригодной преградой к бегству. Их щупальцам просто не за что было зацепиться, а мускульной силы было, очевидно, недостаточно, чтобы разорвать тонкие листы.

Но именно это он и сделает! Мэншип не считал себя силачом, но думал, что в экстренном случае сможет вырваться из бумажного пакета. Это была успокаивающая мысль, но в тот момент ничуть не более полезная, чем крупица ценного знания о башне, торчавшей рядом с его квартирой.

Если бы можно было хоть как-то донести эту информацию до Лирлда и его группы. Может, тогда они поймут, что текущая версия лишенного разума ужаса из гиперпространства, которой придерживались флефнобы, имеет ряд подкупающих интеллектуальных качеств, и, возможно, они смогли бы придумать способ отправить его обратно домой. Если бы, конечно, захотели.

Вот только он не мог передать им эту информацию. Все, что ему оставалось, по какой-то непонятной причине, особенно удивительной из-за противоположных эволюционных путей развития людей и флефнобов, – это получать информацию. Поэтому бывший доцент Клайд Мэншип тяжело вздохнул, еще больше ссутулил плечи и флегматично подготовился к приему сигналов.

Между делом он аккуратно и любовно расправил на себе пижаму, – не потому что был латентным портным, восторгавшимся текстурой ткани, – а из-за агонизирующей ностальгии. Он вдруг понял, что эта недорогая зеленая одежда донельзя стандартной выкройки – единственная вещь, напоминавшая о его мире. Это был единственный так называемый сувенир, оставшийся от цивилизации, породившей Тамерлана и терцину[9]. Вот именно эта пижама, кроме его бренного тела, – единственная связь с Землей.

– Меня заботит лишь одно, – комментировал сын Гломга, исследователь, и так как его голос звучал громко, было понятно, что бумажный барьер ничуть не влияет на возможность Мэншипа слушать. – Я могу привести сюда этих инопланетных монстров или оставить их в покое в их собственном мире. Если все сводится именно к этому, то, конечно, я предпочту оставить их в покое. Я просто хочу сказать, что не боюсь бросить вызов вечности, в отличие от моего папы, а с другой стороны, я не могу поверить в то, что ваши исследования, профессор Лирлд, приведут к открытию чего-либо по-настоящему важного.

Он помолчал, затем продолжил:

– Надеюсь, что не затронул ваши чувства, сэр, но я действительно так считаю. Я – практичный флефноб, и верю в практичные вещи.

– Как вы можете говорить, что мы не в состоянии открыть ничего важного? – несмотря на извинение Рабда ментальный «голос» профессора, каким его слышал мозг Мэншипа, дрожал от негодования. – Ведь самая грандиозная задача, стоящая перед флефнобской наукой, – это полеты к отдаленным частям галактики, где расстояние между звездами просто громадны по сравнению с относительно плотным расположением звезд в галактическом центре.

Мы можем путешествовать между пятьюдесятью четырьмя планетами нашей системы и недавно добились того, что смогли посетить соседние солнца, но даже полеты в отдаленную часть галактики, населенные подобными образцами, остаются на сегодняшний день лишь мечтами, какими еще два века назад были полеты за пределы атмосферы.

– Верно! – резко прервал его Рабд. – А почему? Потому что у нас нет кораблей, способных на такие перелеты? Это не для вашей срепетной выпухоли, профессор! Потому что с момента разработки привода Бульвонна любой корабль флота флефнобов, любое коммерческое судно вплоть до моего трехтурбинного прогулочного катера, способно долететь до таких отдаленных мест, как астрономическая единица 649‐301‐3, к примеру, и вернуться обратно, даже не разогревая двигателей. Но мы этого не делаем – и по вполне разумной причине.

Клайд Мэншип слушал или принимал сигналы настолько усердно, что два полушария его мозга, казалось, с силой терлись друг о друга. Он был очень заинтересован в астрономической единице 649‐301‐3 и во всем, что могло без особого труда или пусть даже с каким бы то ни было трудом долететь до этой единицы, годился и метод транспортировки, далеко превосходящий все земные стандарты.

– А причина, конечно же, довольно практична, – продолжил молодой исследователь. – Умственное истощение. Старое доброе умственное истощение. За двести лет решения любых проблем, связанных с путешествиями в открытом космосе, мы даже не пмбффили каким-либо образом эту проблему. Все, что нам нужно сделать, это отлететь ничтожные двадцать световых лет от поверхности родной планеты, и тут же наступает ментальное истощение. Самые разумные члены команды начинают вести себя как умственно отсталые дети, и, если не повернуть обратно, они лишаются рассудка, их ментальное истощение поделит такого флефноба на ноль.

«Все понятно, – восхищенно подумал Мэншип. – Проще простого! Телепатическая раса типа этих флефнобов… Ну конечно же! Привыкшие с самого рождения постоянно находиться в ментальной ауре своего вида, полностью зависеть от телепатии в общении, так как никогда не было необходимости вырабатывать какой-либо другой метод… Какими одинокими, какими бесконечно одинокими в этом космосе чувствовали они себя, когда их корабли достигали той точки, откуда уже невозможно было поддерживать связь с родным миром!»

А их образование… Мэншип мог только гадать, какой системы образования придерживались существа, столь сильно отличавшиеся от его вида, но, без сомнения, это должен быть высокоуровневый и непрерывный умственный осмос, взаимный умственный осмос. Однако все работало: их система образования, скорее всего, делала ставку на участие индивида в группе. Когда чувство вовлеченности критически истощалось из-за стоящего на его пути барьера или огромного межзвездного расстояния, психологическое разложение флефноба становилось неминуемым.

Но все это было неважно. Существовали межзвездные корабли! Существовали транспортные средства, которые могли доставить Клайда Мэншипа обратно на Землю, обратно в Университет Келли, к той работе, которую он желал закончить, чтобы, наконец, стать профессором сравнительного литературоведения: Сравнение стиля и содержания в пятнадцати типичных корпоративных отчетах для миноритарных акционеров в период с 1919 по 1931 гг.

Впервые внутри него пробудилась надежда. Но мгновение спустя она валялась на спине и массировала подвернутое колено. Предположим, говорил его внутренний голос, предположим исключительно ради дискуссии, что он сможет каким-либо образом выбраться из этого места, что, судя по всему, является маловероятным, а потом найти те космические корабли, о которых упоминал Рабд… Возможно ли, кроме как в диком и воспаленном воображении, представить себе, что он, Клайд Мэншип, у которого все валилось из рук, механические навыки которого заставили бы усмехаться неандертальца и хихикать питекантропа, возможно ли было поверить, сардонически завершал его внутренний голос, что Клайд Мэншип сможет управлять различными устройствами в инопланетном космическом корабле и всякими-разными приспособлениями, которые столь необычные существа как флефнобы, по всей видимости, установили в свои суда?

Клайд Мэншип угрюмо признал, что вся эта затея казалась практически неосуществимой. Но он потребовал от своего внутреннего голоса убраться ко всем чертям.

Это все знал Рабд. Рабд мог доставить его обратно на Землю, если бы, во‐первых, Рабд нашел это предприятие выгодным и во‐вторых, Рабд смог бы с ним общаться. Ну ладно, что интересует Рабда больше всего? Вполне вероятно, что степень его невосприимчивости к умственному истощению довольно высока.

– Если вы дадите ответ на этот вопрос, профессор, – убеждал ученого Рабд. – Я буду так радоваться, что выгружу весь свой глрнк. Именно поэтому мы столько лет торчим здесь, в центре галактики. Это практическая проблема. Но когда вы перетаскиваете эту Крм’ом забытую бесформенную протоплазму из ее норы, расположенной за полвселенной отсюда, и спрашиваете меня, что я о ней думаю, то могу лишь сказать, что ваши занятия полностью осушают меня. Для меня в этом эксперименте нет ничего практичного.

Мэншип почувствовал ментальные колебания, свидетельствовавшие о том, что отец Рабда кивает головой:

– Вынужден согласиться с тобой, сын мой. Непрактично и опасно. И думаю, что смогу убедить остальных членов совета взглянуть на все моими глазами. Слишком много уже потрачено на этот проект.

Резонанс их мыслей несколько стих, и Мэншип решил, что они покидают лабораторию.

Он слышал, как Лирлд в отчаянии повторял: «Но… но…» Затем в некотором отдалении Советник Гломг, по всей видимости, отпустил ученого и спросил своего сына:

– А где же маленькая Тект? Я думал, что она будет с тобой.

– Она на посадочной площадке, – ответил Рабд, – контролирует погрузку на корабль всего необходимого. В конце концов, сегодня ночью мы начинаем наш спаривательный полет.

– Прекрасная самочка, – сказал ему Гломг едва слышным голосом. – Ты должен быть очень счастливым флефнобом.

– Знаю, папа, – подтвердил Рабд. – Не думай, что я этого не понимаю. Самое большое число глазных щупалец на этой стороне Ганзибоккля, и все мои, все они мои!

– Тект – очень теплая и интеллектуальная самочка флефноба, – с воодушевлением отметил его отец на большом отдалении. – У нее столько превосходных качеств. Я не хотел бы, чтобы ты вел себя так, словно возможность спаривания должна сводиться к числу глазных щупалец у самочки.

– Ах, папа, вовсе нет, – уверил его Рабд, – все совсем не так. Спаривание – очень серьезный и важный для меня вопрос. Я осознаю всю полноту ответствености… значительнейшей ответственности. Да, сэр. Весьма значительной. Но тот факт, что у Тект более ста семидесяти шести обильно покрытых слизью щупальца, каждое из которых заканчивается милым ясным глазом, не причинит ни малейшего вреда нашим отношениям. Совсем напротив, папа, совсем напротив.