Небо без звезд

– А почему именно мне?

Дед понял глаза от экрана. На его губах играла снисходительная усмешка.

– Что, никогда не видел мертвых?

Марцелл понимал, что дед его дразнит – так же, как поддразнивали юношу и все в Министерстве. Ходили слухи, что у него слабый желудок, – и тут уж он ничего не мог исправить. Марцелл решительно выпрямился, упрекая себя за недостаток самообладания.

– Не видел. Но это ничего. Просто… с отцом меня ничто не связывает. Его тело для меня не отличается от других… тел.

Отложив телеком, дед удостоил внука сочувственной улыбки:

– Твое волнение в порядке вещей. Помню, когда я впервые узрел покойника… О Солнца, я едва не лишился чувств.

– Да неужели? – изумился юноша.

Дед хихикнул, вспоминая:

– Представь себе. Я тогда работал в полиции, и инспектор послал меня в Монфер расследовать убийство рудничного мастера. Это был сущий ужас. Его выпотрошили шахтерской киркой. Все кишки вывернули на землю. Я как увидел его, клянусь, все планеты системы заплясали на орбитах.

Марцеллу стало дурно от одного описания, и он поспешил присесть к столу напротив деда.

– И что же вы сделали?

Генерал подался к нему, словно задумал поделиться страшной тайной:

– Я так стиснул зубы, что задний коренной треснул аж до самой десны. И провел остаток дня в Медцентре. Сказал там, что за обедом мне попался пережаренный кусок баранины.

Марцелл засмеялся, ему сразу полегчало.

– Со временем становится проще, – продолжал дед. – Насмотришься на мертвецов и постепенно перестанешь видеть в них людей, а начнешь воспринимать их как… просто тела.

В памяти Марцелла всплыло вдруг некое событие, случившееся почти три месяца тому назад. Он как наяву увидел пустые глаза деда после того, как тот забирал останки двенадцати мужчин и одной женщины, посланных патриархом убить королеву Альбиона. Повстанцы Юэсонии в конечном счете выиграли войну, но то покушение провалилось.

Марцелл знал, что погибшие солдаты для деда – не просто тела.

Особенно один из них.

– Но, grand-père[12], – судорожно вздохнув, начал он. – А как быть, если ты хорошо знал этого человека? Вдруг это кто-то из твоих близких?

По тому, как прищурился генерал, Марцелл понял, что ступил на топкую почву. Но отступать он не желал. Рано или поздно его дед скажет, что произошло. Должен ведь сказать?

Юноша попытался облизнуть губы, но язык был сухим, как песок.

– Естественно, я говорю не о своем отце, – пояснил он. – Его я едва помню. Но когда вы увидели тело командора Вернэ…

Взгляд деда мгновенно замкнулся. Словно штору задернули.

– Уже больше половины второго, – проговорил он, снова взявшись за телеком и мазнув пальцем по экрану. – Тебе пора в морг. Я отправлю сообщение инспектору Лимьеру, предупрежу его, что ты не успеваешь вовремя приступить к своим обязанностям на Восхождении.

Марцелл искал в глазах деда следы той открытой улыбки, которую видел минуту назад. Но от нее уже ничего не осталось. Она утонула в тени. Словно бы планета прошла перед Солнцем и заслонила его.

Марцелл с детства учился различать сложную мимику морщинистого, обветренного лица деда. Подобно первооткрывателю, составляющему карту причудливого рельефа неведомой земли, мальчик запоминал каждую складку, каждый мускул, мельчайшие их движения и значения этих движений. Он поднаторел в том, чтобы распознавать редкие мгновения открытости и откровенности и, что было важнее, слишком частые моменты, когда дед замыкался в себе. Буквально запирался на множество замков и засовов.

Сейчас засов был тяжел и неподвижен, словно бы отлит из пермастали.

Нельзя было произносить имени Вернэ.

– Разумеется, сударь, – сказал Марцелл, вставая. – Я сейчас же отправляюсь в морг, а оттуда на Зыбун. – Он сглотнул и двинулся к выходу. А уже возле самой двери оглянулся и добавил: – И прошу меня простить.

Генерал мотнул головой, задержал на внуке холодный взгляд темных глаз:

– За что?

Но Марцелл не ответил. Вышел молча.





Глава 4

Шатин





«Тысяча восемьсот тридцать два очка для Восхождения. Четырнадцать жетонов».

Механический голос щипача отдавался от хлипких стен мертвецкой Медцентра: Шатин сканировала «пленку» первого трупа. Тело принадлежало женщине под сорок лет, возможно фабричной работнице. Скончалась она, судя по почерневшей культе бедра, от гнили. В Трюмах чаще всего умирали от гнили. В Валлонэ из-за недостатка медикаментов даже мелкий порез или царапина запросто могли воспалиться и почернеть. А уж когда гниль проникнет в кровь, то надежды, считай, нет.

Щипач пискнул, сообщив, что очки и жетоны успешно сняты со счета, и Шатин двинулась дальше, поднырнув под носилки, чтобы датчики движения не активировали микрокамеры охраны. Она столько раз занималась этим невеселым делом, что точно помнила, где они расположены. Все тридцать семь штук.

Задержав дыхание, девушка обошла то, что осталось от ноги несчастной покойницы, и оглядела протянувшиеся перед ней длинные ряды трупов, ожидавших, пока их утилизируют – проморозят и истолкут в порошок. Занятие на целую вечность. Мертвых тел тут было столько, что на некоторые носилки их уложили сразу по два. Шатин заметила мужчину вовсе без пальцев на ногах и сразу поняла, что это работа отцовской шайки «Клошаров». Ясное дело – не хотел отдавать долги. Все трупы уже начали разлагаться: плоть подгнила, рты и глаза запали – хотя, насколько знала Шатин, пролежали они здесь меньше суток.

Обычно очки для Восхождения и жетоны снимались со счетов через тридцать часов после смерти: за это время Министерство успевало зарегистрировать кончину и удалить досье из Коммюнике. Отец Шатин много лет назад сообразил, что эти очки и ларги можно перехватить и сбыть тем, кому они нужнее, и поручил это неприятное занятие младшей дочери.

«Ох, – подумала девушка, – если бы работники морга, внося сюда трупы, хотя бы закрывали им глаза. Ужасно, когда мертвецы таращатся на тебя, словно умоляя о пощаде».

Шатин перешла к следующему телу – молодой женщины, вернее даже девушки, – и поднесла щипач к ее запястью, к почерневшему квадратику «пленки». Устройство моргнуло, анализируя данные.

«Пятьдесят два очка для Восхождения, четыреста двенадцать жетонов».

Услышав цифры, Шатин моргнула и присмотрелась к девушке, старательно избегая взгляда открытых невидящих глаз покойницы. Она была худой – среди третьего сословия редко попадались толстяки, – но стопы и щиколотки умершей опухли, раздулись, как будто весь жир с тела стек вниз. Руки и ноги были сплошь в багровых пятнах, а характерный след на шее наводил на мысль, что кто-то пытался ее задушить.

Шатин сжала губы, сдерживая тошноту. Симптомы были ей знакомы. Она видела такое у молодых женщин, стоявших перед борделями крови.

У девушки на носилках набралось мало очков для Восхождения, – может быть, она, как и Шатин, презирала назначенную Режимом работу и сама пыталась пробиться в этом мире. Пропагандируемый Министерством «Честный труд за честный шанс!» явно ее не вдохновлял. Только она, вместо того чтобы воровать и мошенничать, как Шатин, продавала питательные вещества из своей крови. Ход ее мыслей, в общем-то, был понятен. На ларги можно приобрести какую-никакую еду. А это означает, что ты и твоя семья доживете до завтра. К сожалению, очень многие девушки – как и эта – перегибали палку. Слишком много крови продавали борделям. Не понимали, что все это до поры до времени.

Нечестный труд за бесчестную смерть.

Шатин пробрала дрожь, и она поспешно отвела глаза от лица девушки, совсем еще юного. К счастью, щипач как раз издал гудок, и можно было переходить к следующему трупу.

Шатин погладила ладонью полу плаща, ощутив, как приятно оттягивают карманы краденые безделушки. Это было нужно ей, чтобы убедить себя: сама она ни за что не закончит свои дни, как эта девушка, лежащая сейчас в ветхом здании морга перед стервятницей, крадущей заветные ларги.

Следующий труп был мужским и много старше двух первых. Кожа вокруг глаз сморщилась и обмякла много лет назад. В длинных темных волосах и бороде блестела седина. А кончики пальцев были черными, с множеством мозолей. Наверное, шахтер? Из тех, кто чуть ли не всю жизнь проводит под землей, добывая драгоценные металлы и минералы для обрабатывающих фабрик.

Он был в лохмотьях, заскорузлых от въевшейся пыли. Шатин пришлось сдвинуть ему рукав, чтобы добраться до «пленки». Она терпеть не могла дотрагиваться до мертвецов.

Она приставила щипач к «пленке» и стала ждать, отвернувшись к стене, чтобы не смотреть на него. Подсчет что-то затянулся, и девушка снова повернулась, проверяя, точно ли устройство касается «пленки». И тут счетчик тихонько запищал, объявив: «Ошибка. Ноль очков. Ноль жетонов».

Шатин отскочила от покойника, чуть не выронив машинку. И приказала себе не смотреть туда. Уговаривала себя двигаться дальше, поскорее закончить работу и уйти, но не удержалась. Взгляд ее как магнитом притягивало к этому человеку.

К заключенному.

Точно, каторжник! Только арестованным и сосланным на Бастилию полностью обнуляли счета. Она лишь сейчас заметила цвет его рваной, протертой одежды. Голубая арестантская роба. Ну точно, бедняга скончался на Бастилии. Умер осужденным.

Но как он попал сюда?

Поскольку на спутнике Латерры умирали многие, там имелся собственный морг, и трупы обычно утилизировали прямо на месте. Все знали, что пожизненный срок на Бастилии – это совсем недолго. Условия жизни там были еще хуже, чем в Трюмах.

Шатин обошла носилки, прижимаясь к их краю, взглянула с другой стороны.

Она прекрасно понимала, что делать этого не следует, но руки словно бы действовали сами по себе. Она должна была увидеть все своими глазами. Узнать наверняка.

Медленно закатав другой рукав, Шатин судорожно ахнула при виде аккуратного ряда серебряных пупырышек на руке мужчины. Такие татуировки делали в тюрьме.

Пожизненное клеймо. Даже те, кто отбыл срок и дожил до освобождения, были помечены навсегда.

Шатин так и подмывало коснуться метки. Ощутить кончиками пальцев ее выпуклость. Представить, каково чувствовать, как эти металлические бородавки впиваются тебе в плоть. Интересно, похоже ли это на вживление «пленки»? Конечно, этого ощущения Шатин не запомнила. Ей, как и всем детям из третьего сословия, еще в младенчестве имплантировали «пленку» в левое предплечье и подключили к ней вставленный в ухо аудиочип.

Она медленно протянула дрожащую руку к покойнику. Но едва кончик пальца коснулся первого бугорка, как зашипела, открываясь, дверь мертвецкой и в коридоре раздались шаги.

Девушка зашарила взглядом по тесному моргу, прикидывая, где можно укрыться. Однако здесь не было совсем ничего. Ни занавесок, ни шкафов, ни ящиков, в которых доставляли трупы. И куда ни повернись, попадешь под микрокамеру.

Шаги стали громче.

У Шатин часто забилось сердце. Если поймают на мародерстве, носить ей и самой тюремную татуировку до конца дней.

Оставалось лишь одно.

Она вскочила на соседние носилки, потеснила девушку из борделя крови и легла рядом, спрятав щипач в рукаве плаща. От прикосновения холодной шелушащейся кожи к тыльной стороне ладони Шатин тут же вся пошла мурашками, а к горлу подступила желчная горечь. Но она не закрывала глаза, таращилась в потолок, не шевеля ни единым мускулом и силясь воспроизвести застывший на всех этих лицах ужас.

Краем глаза она видела двух вошедших в морг мужчин. Один был облачен в зеленый хирургический комбинезон: медик-киборг с имплантированными в лицо электронными микросхемами. Другой был в хрустком белоснежном военном мундире с серебристыми титановыми пуговицами – министерский офицер.

Что, интересно, делать представителю второго сословия в морге для бедняков?

– У меня записано, что он умер от обморожения, – равнодушно, голосом пустым, как глаза трупов, произнес медик. – Весьма сочувствую вашей потере.

– Не стоит, – холодно ответил второй. – Эта потеря – настоящий подарок для Латерры.