Межлуние

«Ну, вот и все» — пронеслось в голове давы, и ее сердце сжалось от ужаса.

Первой заговорила Элизабет:

— Если ты не против, то можешь послужить нам в Илинии.

— Похоже, у меня нет выбора…

Графиня скромно улыбнулась: ответ ей понравился.

— Ты когда-нибудь бывала там?

— Нет, госпожа, — дрогнувшим голосом ответила девушка, проглотив комок в горле.

— Уверена, что там тебе понравится.

— Да, госпожа, — не поднимая глаз, ответила Аэрин.

— Мне нравится твое отношение. Вот увидишь, ты ни в чем не будешь нуждаться.

Не прошло и получаса, как они взошли по раскладной лестнице в гондолу, а графиня сердечно распрощалась со своими слугами, разделив с ними вино, приготовленное к этому случаю. Нубрийцы вытянули дирижабль за канаты из-под навеса и, запустив двигатели, поднялись на борт. Пока шла подготовка к полету, Аэрин крепко держалась за поручень обеими руками и смотрела в иллюминатор, но вот трап был поднят, причальный трос отцеплен и дирижабль поднялся в небо.

С высоты птичьего полета дава увидела брошенную повозку, навес, слуг, махающих им на прощание, и обрывающиеся вниз склоны предгорий. Увидела и прежнюю, счастливую жизнь, безжалостно сожженную и развеянную по ветру, память о которой она сохранит до ухода в безлуние. Тоска защемила сердце и дава, не в силах удержать слезы жалости к самой себе, попыталась отвлечься и прислушалась к разговорам нубрийцев. То и дело слышался звонкий девичий смех: в дирижабль вместе с Грандами, Аэрин и нубрийским экипажем поднялась симпатичная кухарка, жившая вместе с северянами.

Посмотрев вдаль, дава от неожиданности вскрикнула. К ней подошла Элизабет и проследила за взглядом девушки. По дороге внизу, поднимая клубы пыли, летел черно-красный отряд кирасиров.

— Они опоздали, — успокоила ее графиня.

Аэрин не знала, что из предусмотрительности, гуманных наклонностей или… человеколюбия, Элизабет подмешала в вино медленный яд, безопасный для вампиро, чтобы слуги, беззаботно пирующие внизу, не дожили до паноптикума инквизиции. Графиня решила использовать гражданскую войну как повод, позволяющий вернуться в родную Илинию, и не беспокоилась о том, какие воспоминания об их семье останутся в Эспаоне. Сумев вырвать даву из рук инквизиции и получив, таким образом, еще один козырь, она с легким прищуром обдумывала очередной коварный замысел и улыбалась своим мыслям.





Глава вторая




По гулким сводчатым залам прокатился, приглушенный расстоянием, звонкий удар колокола. Архиагент замер на месте, почувствовав, как невидимая волна прошла через тело, оставив после себя блаженный трепет, и, прислушиваясь к эху, поднял голову к витражам, через которые прорывались струи сине-золотых потоков утреннего света. Самой судьбою к нему был направлен своеобразный призыв вернуться к неприглядной реальности: несколько часов Тарлаттус бродил по мозаичному полу между колоннами, поддерживающими резные своды, и, вдыхая ароматы ладана, перебирал четки в дрожащих руках, стараясь обуздать эмоции, а они, как необъезженные жеребцы, постоянно выбрасывали из седла и норовили затоптать ослабевшего всадника.

С точки зрения Собора он сделал все возможное для задержания еретиков, пересекших границу Эспаона, и никто под Куполом, включая Тарлаттуса, не сомневался в их намерении безвозвратно покинуть Родину. Вручив секретарю кардинала зашифрованное письмо, он ожидал официального ответа из Вилона. Только Дон Родригес, имеющий гораздо больше сведений, был способен решить, мог ли архиагент поступить иначе в сложившихся обстоятельствах.

На первый взгляд казалось, что согласно долгу пора собираться обратно в столицу для доклада. Тарлаттус поступил бы согласно логике, но возросшее на благодатной почве сомнений мучительно-горькое желание добиться поставленной цели и обрести покой отравило его помыслы. Не находя для себя подходящего места, он в порыве страстей бросался из одной стороны в другую будто дикий скакун, впервые поставленный на привязь.

Не смотря на взятые обязательства перед клиром, тревогу и нежные чувства, притягивающие его к Кармеле, Тарлаттус не хотел возвращаться к ней, пока проблема с бегством Аэрин не завершена надлежащим образом, и тем более прислуживать палачам, поскольку испытывал вину за те преступления, которые ему пришлось совершить ранее. Возможно, если это не голос разума, то, по крайней мере, совести: он боялся и противился мысли дальнейшему попиранию закона и морали и, тем не менее, разве кто-то освободил его от обязанностей супруга? Кто, если не он, клявшийся в верности, должен заботиться о безопасности жены?

Обессилев от споров с самим собой, Тарлаттус рухнул на скамью и в отчаянии схватился за голову. Бессонная ночь, плавно перешедшая в утро, довела его до грани, за которой, если выражаться словами еретиков, зияла бездонная пропасть безлуния. Такова горькая ирония сегодняшнего дня — одним еретикам и преступникам повезло немного больше, чем другим, узурпировавшим власть.

Непростительное бездействие, порожденное неуверенностью, на этот раз сыграло в жизни архиагента неожиданную роль. Прими он поспешное, необдуманное решение, и все могло бы получиться иначе.

Архиагент вздрогнул, когда послышались тихие шаги и голос секретаря:

— Прощу прощения, Брат, кардинал ожидает вас в исповедальне.

Клирик поднял лицо навстречу косым лучам света.

— Есть какие-нибудь известия?

— Мы нашли карету с мертвым возничим.

— Позвольте, угадаю? Его отравили?

Писарь удивленно поднял брови.

— Я это предвидел, — усталым голосом пояснил клирик.

Оскорбленный в лучших чувствах собеседник поджал губы. Разумеется, видеть уготованную смертным судьбу, позволено лишь Святым Ликам.

Они в молчании прошли по длинному коридору, наслаждаясь хоровым пением, и лестнице, чтобы ступить на скрадывающий шаги бордовый ковер малого зала. У дальней стены возвышалась изящная кабина, украшенная тканью в тон ковра. Указав на низкую скамью, виднеющуюся через открытый проем, секретарь покинул его общество. Тарлаттус без энтузиазма закрыл за собой дверцу, и присев, скользнул взглядом по резной перегородке между кабинками исповедальни. В полумраке не было видно того, кто сидел на расстоянии вытянутой руки.

Все, кто хоть раз побывал в окрестностях Хенеса, знал о нравах человека, носящего дзуккетто и трепетно почитающего Святой Лик Смирения. Совокупность места проведения и обстоятельства встречи предвещала тяжелый разговор.

— Кардинал Туний Саргоский, архиагент Тарлаттус…


И умолк, услышав вежливый кашель.

— Расскажите мне, сын мой, что именно привело вас в Хенес?

Этот первый, и далеко не последний вопрос с самого начала задал формат общения, даже отдаленно не напоминающий исповедь. В интеллигентно завуалированной и официально задрапированной форме от Тарлаттуса требовали отчет о причинах визита.

— Меня отправили в Свободный Поиск.

— Разве вы не отпросились сами? — сохраняя спокойствие, уточнил кардинал и, не дождавшись возражений, добавил:

— Ваш истинный путь пролегал в тени, отбрасываемой Грандами. С их исчезновением, порочность замыслов оголилась до неприличной очевидности. У меня есть основания считать Хенес неподходящим местом для розыска еретических рукописей, поскольку тут, как вы знаете, хранится изъятая и запрещенная к распространению литература. Я знаком со всеми доверенными Себастьяна и вы не входите в их число.

— Кардинал Туний, я….

Тарлаттус, не желая оправдываться, замолчал и наклонился вперед, скрывая свое лицо. Конечно, никаких улик против него не было, однако обличающий тон говорил сам за себя: Туний откуда-то знал о тайном задании Дона Родригеса. Архиагент не думал, что его ложь так быстро раскроется. Если об этом задании узнает председатель Священного трибунала — Себастьян де Анкарри, впадающий в ярость при малейших подозрениях в готовящемся заговоре, то по возвращению в Вилон архиагента могли ждать чертоги паноптикума. От этой мысли на лбу выступила испарина, и перехватило дыхание. На обязательном в таких случаях допросе рано или поздно вскроется история Кармелы. Неужели все было зря, и он погубил их обоих?!

— Некто могущественный предложил вам помощь в обмен на ворованную книгу? — С явным осуждением в голосе спросил Туний.

— Нет, я бы никогда не пошел на это, — вздрогнул Тарлаттус, судорожно сглотнув.

— Вы считаете, ваш ответ убедил меня? — уточнил кардинал.

«Судя по вопросам, он подозревает конкретного человека в искушении и подкупе агентов. На каком основании?» — задумался клирик.

— Ваше Высокопреосвященство, я никогда не был наемником.

— Искреннее раскаяние докажет крепость Вашей веры, тем самым, уравновесив вину, — не меняя тона, упорствовал кардинал.

Тарлаттус не был готов исповедаться. Все зашло слишком далеко, чтобы раскрывать правду и просить о милосердии. Признание в лицемерии и злонамеренном использовании Собора в личных целях опускало архиагента на самое дно, на один уровень с еретиками, заслужившими позорное клеймо. Клирик боялся смотреть в сторону перегородки и, застигнутый врасплох, в спешке искал выход из сложившейся ситуации.

— Начните говорить, и вам станет легче, — не отступал Туний.

В его голосе появилась особенная нота, говорящая о возмущении, вызванном упрямством агента. Пауза в разговоре затянулась, и в тишину кабинки прокралось хоровое пение.

— Вы боитесь мести? В обмен на имя я могу предложить вам сто эскудо дублонами и сан диакона. Вы также сможете остаться здесь под моей защитой.

Тарлаттус лихорадочно перебирал четки и смотрел в точку перед собой.

«Остается одно. Если меня раскроют, то придется…» — от незавершенной мысли у архиагента по спине пробежал холодок. Самоубийство не являлось решением всех проблем, зато надежно защищало Кармелу от обвинений в ереси. С приходом к такому умозаключению к архиагенту вернулось самообладание.

— Если дело в ином, тогда, зачем вы вернулись в Хенес? Хотели уплыть в Илинию без разрешения фециалов?

Шнурок, объединявший четки, порвался, и на ковер посыпались бусины. Тарлаттус не нашелся с ответом и принялся собирать костяные шарики. Вежливый кашель напомнил об ожидающем ответ собеседнике.

— Я здесь из-за моего честолюбия, — произнес архиагент, с каким-то отрешенным видом убирая четки в карман.

— Продолжайте.

— Кардинал Туний…

В этот момент перед глазами у Тарлаттуса мелькнуло видение бездыханной девушки с потеками крови на шее. Клирик прижал пальцы к переносице и зажмурился: он поставил под угрозу жизнь Кармелы и не сможет обрести спокойствие пока Аэрин на свободе. Осознавая в полной мере, что у него нет, и не будет второго шанса с правом на жалость, Тарлаттус оказался перед выбором — или он покоряется чувствам и, находя в них утешение, продолжает терпеть невыносимо отвратительную жизнь, вздрагивая при каждом стуке в дверь, или воспользуется представившимся случаем. При самом негативном развитии событий ему придется распрощаться с Родиной и попытаться сохранить любовь на расстоянии. Не идеальный вариант решения проблемы, но все-таки он лучше, чем приставленное к виску пистолетное дуло.

— …Позвольте мне завершить начатое и продолжить преследование еретиков.

Высокопреосвященство молчал какое-то время, обдумывая предложение архиагента.

— Ради чего, сын мой?

— Среди них дава из вилонского ковена.

Кардинал тяжело вздохнул.

— Почему ты не сказал мне об этом? «Будь здесь кардинал, ты бы получил сорок плетей и пожизненное заточение в келье», — произнес другой, до боли знакомый голос.

— Дон Родригес… Как… Как вы здесь оказались?!

— Когда я услышал о Свободном Поиске, у меня появились сомнения в твоей честности и основания для дополнительной проверки. Теперь мне не в чем подозревать тебя.

— Дон Родригес, поверьте, ваше предложение значит для меня гораздо больше, чем мешок эскудо, — выдавил шокированный Тарлаттус.

— Неужели?

Тарлаттус зажал в кулаке бусины четок.

— Простите, если вас оскорбил мой поступок. Я и представить не мог…