Механика хаоса

16




Протокол допроса, иммиграционная служба, Мальта



Французскому полицейскому позволили присутствовать на допросе, но без права задавать свои вопросы.



Протокол



Имя: Хабиба ФАДЖИ

Миграционный полис: 087_FKG

Номер мобильного телефона: 214 73 260

(Несовершеннолетняя без сопровождения)

Дата рождения: 16.04.1999

Возраст (полных лет): 15

Место рождения: Сомали, Нижняя Шабелле, Эль-Дар

Семейное положение: не замужем

Этническая принадлежность: дигиль (мирифле)

Последнее место работы: домашняя прислуга (Триполи)



Сколько лет вашему отцу? Чем он занимается?

Моему отцу сорок два года. Он был сельскохозяйственным рабочим на ферме, на которую напали боевики. Они отбивались, но боевики захватили ферму. Владельца и его семью убили. Моего отца вместе с другими рабочими (примерно десять человек) взяли в плен и куда-то увезли. Где он сейчас, я не знаю.

Сколько лет вашей матери? Чем она занимается?

Моей матери сорок лет. У нее четверо детей, и она не работает. В тот день, когда на нас напали, мы вместе с матерью, братом и сестрами убежали из деревни и спрятались.

Вы знаете, где сейчас ваша мать?

В последний раз я видела мать раненой. Она лежала на обочине дороги и истекала кровью. Когда боевики увозили пленников из деревни, мать выбралась из нашего убежища, взяла с собой двух моих младших сестер и догнала их. Она умоляла боевиков отпустить ее мужа. Она держала на руках маленьких детей (двух и трех лет) и именем Аллаха Милосердного просила их оставить его в живых. Они в ответ дали по ней очередь из «калашниковых». Сестры умерли сразу, а мать упала на землю. Отец, он сидел в пикапе, закричал, и его оглушили прикладом автомата. Боевики заняли наш дом. Они праздновали победу. Пели, орали. Пили. Это был ужас. Примерно в три часа ночи они ушли. Мы решили вернуться домой. Они унесли с собой все, что могли унести. Я надеялась найти бабушку с дедушкой. Когда началось нападение, они были на рынке. Бабушку я нашла мертвой. Она лежала голая, вся в крови. Дедушка был еще жив, но ему оставалось недолго. Они отрубили ему руки и ранили в шею. Он не мог держать голову. Когда он увидел меня, то закричал, чтобы я немедленно убегала. Как можно дальше.

Каким путем вы попали в Ливию?

Мой брат сказал, что бежать надо на север. Мы пошли пешком. На шоссе до Могадишо старались не выходить. Как только слышали вдали шум мотора, прятались. В тот день мы видели множество груженых пикапов, которые ехали в ту и в другую сторону. Мы решили, что будет безопаснее идти ночью. И потом, ночью не так жарко. Двое суток мы почти ничего не ели. Один раз нам встретился грузовик ООН, но они нас не заметили. На третий день мы спрятались за колючими кустами и легли спать под акацией. Когда я проснулась, то закричала, потому что на меня смотрел какой-то мужчина. Не знаю, сколько времени он пробыл рядом с нами. Ему было лет сорок, свой пикап он оставил неподалеку. Он спросил нас, куда мы идем. Брат объяснил, что мы идем на север, в Ау-даль, к своему дяде, у которого своя животноводческая ферма. В этой области Сомали много хороших пастбищ. Мужчина вроде бы нам поверил и сказал, что едет в том же направлении. Он занимался торговлей; его звали Садиик. Мы ехали весь день и всю ночь. Брат сидел рядом с Садииком, но тот с ним не разговаривал. Я сидела в кузове, вместе с двумя козами. Иногда мы сворачивали на вади, чтобы сократить путь. Растительность вокруг начала меняться, мы приближались к горному району. Потом мы выехали на каменистую дорогу и скоро остановились возле небольшого дома. Мы вышли из машины. Ноги у меня ужасно затекли, и страшно хотелось пить. Садиик сказал, что это его дом. Он велел нам подождать, зашел в дом, а когда вышел, навел на нас пистолет, отвел в подвал и запер. Каждый день он приносил нам чай и по два сухаря. Только один раз дал котелок с рисом и немножко овощей. В тот день он сказал, что продаст нас в рабство. Мы думали, что он хочет продать нас пиратам или боевикам Аль-Каиды; мы знали, что у них свои базы дальше на севере, в горах. Брат с первого же дня начал царапать камнем дверь вокруг замочной скважины. Когда он уставал, я его сменяла. После того как мы узнали, что Садиик собирается нас продать, мы стали скрести дверь с бешеной силой. Однажды ночью нам удалось сбежать. Садиик спал и ничего не слышал. Мы пробрались через заросли колючего кустарника и вышли к высокой крутой скале, на вид неприступной.

Не знаю, сколько дней мы шли. По утрам я просыпалась, смотрела на окружающую меня природу и молилась Создателю, ее сотворившему. Утренняя молитва и красота пейзажей придавали мне сил. Мы выбирали небольшие сухие долины и старались не приближаться к селениям и группам кочевников. Мы не знали, что уже пересекли эфиопскую границу. В конце концов нас задержал эфиопский военный патруль. Они посадили нас к себе в джип и допросили. Мы очень ослабли, я едва могла говорить, но все же мы рассказали им нашу историю. Они спросили нас, куда мы направляемся, и мы ответили, что хотим в Европу. На самом деле мы в первый раз заговорили о Европе, но это было единственное на земле место, куда мы и правда мечтали попасть. Два жандарма предложили нам работу. Они сказали, если мы согласимся, они дадут нам денег на автобус до суданской границы. Нас разделили. Брат работал в поле, которое принадлежало одному из военных, и пас его скот. Меня отвели в дом ко второму, который находился неподалеку от города под названием Боло-Бэй. Так продолжалось несколько месяцев. Мы с братом виделись раз в неделю и обсуждали, что нам делать дальше. Он попросил наших хозяев, чтобы они каждый месяц выплачивали нам часть суммы на покупку билетов на автобус. После долгих споров они согласились; для них это был пустяк – один-два быра. Я работала с утра до ночи. Ни минуты отдыха. Готовила еду, стирала белье, убирала дом. Не могу сказать, что ко мне плохо относились, но и хорошим такое отношение не назовешь. От меня требовали работу, вот и все. Эти люди были не мусульмане, а православные христиане. У них мне наверняка было лучше, чем у пиратов. Однажды брат не пришел меня навестить. Я поняла, что что-то случилось. Хозяин сказал, что брат сбежал.

Вечером я достала пять банкнот, которые скопила, спрятала их в волосах и тоже убежала. Кое-как добралась до Аддис-Абебы. На улице мне повстречалась одна женщина, католическая монахиня. Она отвела меня в братство Святого Иоанна, где обо мне позаботились. Последнюю неделю я спала на улице и ела что придется: рылась в помойках, но там мало что найдешь. Я несколько дней прожила в братстве, отоспалась и немного отъелась. Потом монахиня дала мне билет на автобус до Хартрума, немного денег и бумажку с адресом одной своей суданской подруги. Когда я садилась в автобус, она обняла меня и сказала: «И яйцо когда-то встанет на ножки. Храни тебя Господь, Хабиба».

Подругу, о которой она мне говорила, я в Хартуме не нашла. Этот город внушал мне ужас, настолько он огромный. С другой стороны, зато никто не обращал на меня внимания. Однажды меня поймал бакалейщик, у которого я хотела стянуть пару фиников. Он пригрозил мне, что вызовет полицию. От страха я расплакалась. Он предложил мне работать у него, а спать в лавке, на полу. Каждый день мне давали один сухарь, иногда – одно манго и один лимон. Еще он заставлял меня делать с ним всякие вещи, но я осталась девственницей. Как-то раз, когда я стояла перед лавкой, я увидела брата. Я возблагодарила Бога. У меня оставалось немного денег, совсем чуть-чуть, несколько суданских фунтов, и я ушла из лавки. Брат отвел меня в квартал Аль-Азхар, где у него была хижина, которую он построил из подобранных досок. Он рассказал мне, что с ним произошло. Он познакомился с сомалийскими беженцами, такими же, как мы, они сказали, что знают проводника, который может устроить переход в Ливию. У брата были деньги, потому что он работал на рынке, а один раз, когда случилась стычка из-за воды, сумел кое-что украсть, но этого было мало. Он познакомил меня с проводником. Это был сомалиец по имени Джонни, у него вроде бы была своя парикмахерская в центре Аддис-Абебы. Джонни сказал, что поможет нам автобусом добраться до Триполи, но при условии, что на месте я соглашусь поработать на его друзей.

Поездка была ужасной. Это был никакой не автобус, а раздолбанный грузовик. Нас было человек пятьдесят – мужчин, женщин и детей, мы все ехали в кузове. Жара стояла страшная, мы умирали от жажды. Путь был долгий. По-моему, мы два или три раза забирались на территорию Египта. Грузовик ехал не по прямой, а зигзагами, виляя туда-сюда по обе стороны границы. Наконец он остановился, и мы вышли. День клонился к закату. Среди пассажиров большинство составляли сомалийцы, но были также эритрейцы и два суданца. Нам сказали, что дальше мы пойдем пешком. Проводник боялся патрулей. Вечером мы легли спать во временном лагере. К брату подошел человек, работавший на Джонни, и сказал, что придется доплатить, потому что на границе возникли проблемы. В Хартуме брат уже заплатил им 600 долларов, и у него осталось всего 150. Он отдал из них половину.

Границу мы пересекли пешком, глубокой ночью. Переход занял почти три часа. Утром за нами приехал ливийский грузовик. Когда подошла моя очередь садиться, ливиец преградил мне путь и сказал, что я не заплатила за место. Они с братом удалились за грузовик и долго о чем-то спорили. Хорошо, что брат смог дозвониться по мобильному до Джонни. Тот был у себя в салоне и скомандовал, чтобы меня пропустили. Ливиец сказал, что в Триполи я должна во всем ему повиноваться. Я пообещала, что пойду к нему в услужение. Посреди пустыни наш грузовик сломался. Неподалеку стоял старый минивэн, а в нем – мумифицированные трупы наших собратьев по несчастью. Я не хотела показывать, как мне страшно, но в душе плакала горькими слезами. Я была уверена, что и мы умрем здесь, рядом с этим грузовиком. Брат не отходил от меня ни на шаг. Если бы не он, я бы не пережила тот день. Голова у меня раскалывалась, болел живот, меня трясло и очень хотелось пить. В Сомали брат работал механиком в автомастерской. Он помог водителю починить грузовик. Когда мы услышали, как после многих неудачных попыток мотор заурчал, мы завопили от радости. Я тоже вопила вместе с другими, вопила и плакала.

В конце концов мы доехали до Куфры, но остановились в предместье, потому что в центре города шли бои между племенами тубу и зувайя. Полыхали дома, было много убитых и раненых. Часть населения бежала из города. Из Египта прибыл конвой – несколько огромных грузовиков, которые перегородили нам все входы и выходы. Они повсюду расставили вооруженных часовых, и те стояли на страже и днем и ночью. Как-то я увидела, что брат о чем-то разговаривает с одним контрабандистом. Брат сказал, что он египтянин, но, по-моему, это был катарец. Вечером брат велел мне обрезать волосы и переодеться в мужскую одежду. Египтяне искали двух парней для работы на кухне. Я остриглась, и брат купил мне штаны и рубаху. Мы оба готовили египтянам еду. Через две недели дорогу разблокировали. Брат договорился с контрабандистами, что они переправят нас в Триполи. В пути мы узнали, что они поставляют оружие эмиру Триполи, исламисту. Как только мы сошли с грузовика, брат позвонил по телефону, который ему дал Джонни-парикмахер. За нами приехал какой-то человек, который отвез нас на ферму неподалеку от аэропорта. Там уже находилось человек сто сомалийцев. Когда главарь контрабандистов увидел меня, то начал орать и ругаться. Ему обещали женщину, а привезли тощего мальчишку. Брат рассказал, кто я на самом деле. Главарь приказал мне снять рубаху и показать ему грудь. Я так и сделала, и он засмеялся. Через три дня меня отправили на кухню, готовить еду для команданте Мусы. Он ждал, пока у меня отрастут волосы, а ему надоедят две его тогдашние наложницы. У команданте Мусы мы прожили три месяца. Потом брату позвонил проводник и сказал, что мы переправляемся следующей ночью. За переход мы заплатили две тысячи долларов. За каждого. Платил мой брат. Откуда у него были деньги, я не знаю.





Часть третья

Любовь, смерть, слова





1




Американское посольство, Триполи, Ливия

В предбаннике апартаментов команданте Мусы слышались звуки выстрелов и грохот взрывов, которым вторил шум рвущихся снарядов, с регулярными промежутками доносившийся со стороны аэропорта. Его охранники открыли для себя новую версию игры «Рухнувшие небеса» и целыми днями воевали с пришельцами с другой планеты, попивая чай. Они сидели, уткнувшись в свои планшеты, и вопили как резаные. На улице стемнело, но они этого даже не заметили. В саду включилось освещение. В окне кабинета команданте повисла луна.

Муса сидел в полумраке один и размышлял о революции. Он думал о том, что дала ему революция. Гораздо больше, чем он мог предположить в самых смелых своих мечтаниях. После всего, что он претерпел, это казалось немыслимым, хотя порой у него закрадывалась противная мыслишка, что живым ему из этой чертовой резиденции не выбраться.

Одной из причин его страха были дроны.

Они сеяли смерть повсюду, непредсказуемые и беспощадные. Пока что la Muerte[21] была у него в подчинении и повиновалась ему, как хорошо выдрессированная собака, но он чувствовал, что она ведет себя все самоувереннее.

Ему часто снилось, что с небес спускается exterminator[22], чтобы заживо его испепелить.

Просыпаясь в холодном поту, он неизменно вспоминал 1990-е. Ему было тогда очень плохо. Противный ком в животе, внезапные приступы тошноты, желание умереть… Казалось, каждую клетку его тела сводило судорогой так, что ему хотелось выблевать собственные кишки. Все врачи, к которым он обращался, включая приехавшего из Нью-Йорка специалиста из организации Human Rights Watch, ставили ему один и тот же диагноз: посттравматическое стрессовое расстройство.

Его тело вновь и вновь переживало арест и все, что за ним последовало. В особенности то, что за ним последовало.

Однажды вечером – это было в начале 1990-х – его схватили на улице Каира на выходе из хаммама. Ищейки Мубарака гонялись тогда за «Братьями-мусульманами». Его запихнули в машину, били кулаками и дубинками. Потом погрузили в самолет. Высадили на незнакомом аэродроме (лишь позже он узнал, что это был аэропорт Тираны) вместе с еще тремя «братьями».

«Я бежал из Ливии в Египет, чтобы вступить в Братство.

Я мог бы всю жизнь служить мелкой сошкой в полиции Каддафи и следить за иностранцами.

Такими, как Гримо и ему подобные.

Сколько времени я потерял, угождая этим сраным колониалистам. Шутил с ними, добывал им виски и бритвенные лезвия… Но в тот день в Каире я отдал бы все, лишь бы снова стать их холопом, чистить им сапоги и исполнять любые их прихоти. Хоть всю жизнь…»

Тирана. Аэропорт был окружен солдатами из спецподразделения армии США в черной полевой форме. Муса увидел на горизонте розовый луч зари. Он еще не знал, что вскоре потеряет представление о смене дня и ночи. Стояла страшная жара. Его пихнули в спину, он слетел с трапа и побежал, не понимая, что его несет прямо в пасть транспортника С-17, который только что сел и ждал в самом конце рулежной дорожки. Двигатели плевались горячим воздухом (словно предупреждая, что вскоре морские пехотинцы будут заставлять его «греться» под выхлопной трубой своих внедорожников – после того, как вытащат из ванны с ледяной водой). С-17 тотчас поднялся в воздух. Официально он и не садился на этот аэродром.

Салон самолета был оборудован для «ведения допросов». Лупить его дубинками начали сразу, едва самолет оторвался от земли. Мусу раздели догола, избили в кровь, сломали ему ключицу. Он не спал уже двое суток. На голову ему надели мокрый мешок. Они наносили ему удары железной палкой в самые чувствительные места, а потом засунули в мешок для трупов, наполненный льдом, и за запястья подвесили к перекладине. Это было только начало.

«Кончай ныть. Ты выбрался из трупного мешка и из башни авиабазы Баграм. Ты – команданте Муса, способный перехитрить американцев. Ты знаешь их, а они знают тебя. Они отпустили тебя, и ты вместе с ними воевал против Каддафи. Теперь вы – одновременно друзья и враги. Это все игра. Ты проигрываешь, а потом выигрываешь. Продолжай втирать журналистам, что резиденция посла не подверглась никаким разрушениям. Кстати, что он говорит, этот американский посол, окопавшийся в своем бункере на Мальте? Он заявил, что не надо сгущать краски и что ты сохранил все здания в полной неприкосновенности. Тебе повторили это несколько раз».

Муса задернул шторы, чтобы не видеть луну, напоминавшую ему задницу белой женщины. Затем гаркнул своим подчиненным, чтобы прекратили гонять игрушки, и задумался о том, что будет делать дальше.

«Скоро придется выбирать между Исламским государством и Аль-Каидой. Пока что я играю на двух досках. А эти придурки из Эз-Зинтана требуют все больше. Я отдал им Саифа, а теперь они хотят свою долю от нефти и остального».

Но его тревоги улеглись, стоило ему вспомнить про вечеринку, на которую он пригласил друзей. Он хорошо подготовился.

Будет девушка, исполняющая танец живота в новом стиле.

Она будет выступать с закрытым лицом (эту идею ему подсказал один старый, еще черно-белый шпионский фильм). Они в это время будут обжираться и обсуждать бизнес.

На ужин будет индейка.

Запасы курятины в морозилке иссякли. Зато американец привез с собой несколько индеек, словно собирался праздновать Рождество в Триполи до скончания века. Муса приказал негритосу приготовить из индейки наггетсы. «Все негритосы – лодыри, но жарить мясо в сухарях они умеют».

Он также подумал, что будет отвечать на вопросы, которые ему обязательно зададут.

– Твое гостеприимство тянет на пять звезд, – сказал Амайаз Вероломный, явившийся в светлом льняном костюме. «За кого он себя принимает, за Омара Шерифа?» Под костюм он надел сорочку в тонкую полоску, подчеркивающую смуглость щек. При виде этого человека с аккуратно подстриженной короткой бородкой, одетого с почти аристократической элегантностью, никто не догадался бы, что перед ним – настоящий дикарь в тюрбане, держащий в страхе всю пустыню.

– Еще индейки?

– Да, индейка вкуснее курицы, – кивнул Али Великолепный. – А уж твои соусы… Просто супер.

– И их хватит на тысячу лет. Кетчуп, острый с чили, с красным перцем, перечный, гуакамайя, табаско…

Они разговаривали, ели, молчали. Наевшись, улеглись на диваны в кабинете – переваривать съеденное. Муса обещал им «расслабуху». И он их не обманул. Перед каждым на столике стояло блюдо с индейкой, несколько салатов, набор приправ и стакан чая.

С тех пор как Муса занялся спекуляцией римскими статуями, ежедневно вывозимыми из Лептис-Магны, он позволял себе некоторые размышления о доисламском прошлом. В эти минуты он сам себе казался чуть ли не наследником древнеримских полководцев, правивших Триполитанией. Это были вредные (поэтому он никогда не озвучивал их), если не бредовые мысли, которые могли дорого ему обойтись, но они его успокаивали. Так же, как счет на его имя в турецком банке и визиты Гримо. Левент позаботился обо всем. «Левент даже говорил, что один бывший сотрудник «Сотбис» готов основать инвестиционный фонд для поддержки нашего бизнеса».

В глубине кабинета была натянута полупрозрачная тюлевая штора, отгородившая танцовщицу и трех музыкантов. Горели свечи в медных светильниках. Повинуясь ритму скрипичных стаккато и глиссад, танцовщица постепенно срывала с себя покрывала. Черный бархатный бюстгальтер, с которого свисали, позвякивая, серебряные шарики и кораллы, почти не скрывал ее пышных форм. Веб-камера задержалась на ее груди, увеличив изображение, затем спустилась ниже, к тазу, животу и бедрам, которые словно жили отдельной от остального тела жизнью. Муса дождался, когда музыка зазвучит громче, и заговорил о проблеме доставки оружия через южные области.

– От французов житья не стало, – сказал Амайаз. – Я уже запретил своим воюющим братьям передвигаться конвоями. Приходится опасаться дронов.

– Дроны! – вздохнул Муса. – Хуже мух! Берутся неизвестно откуда. Оглянуться не успеешь, а он уже влетел к тебе в окно!