Локумтен

— У тебя еще осталась сестра!

Безумным взглядом девушка обвела двор. Ахнув, она подхватила Габриэль на руки и стремглав побежала с ней к мосту. За ними последовал Ирений. Очередной удар настиг их, когда они были у ворот. Мост упал, и все они оказались в воде.

Утро они встретили у развалин. От Хальмстема не осталось ничего, кроме одиноко торчащего посреди груды камней Хранилища. Кругом, куда достигал глаз, лежали разбитые глыбы. Не было больше ни стен, ни башен, ни замка, ни кузни с конюшней, ни парового молота, ни сада. Всё было снесено, поломано и искорежено.

Поисковая партия не прекращала работу до утра. Одного солдата достали из-под развалин живым, другим не повезло. Их тела укладывали на песок перед бывшим мостом. Мастера, как ни искали, найти не могли. Руфина, убитая горем, сидела у кромки леса и тихо плакала.

Вдруг радостный крик разорвал угрюмую тишину:

— Он здесь! Мастер живой!

На куполе Хранилища появилась черная согбенная фигурка. Постояв некоторое время, она распрямилась и, сильно припадая на правую ногу, двинулась к берегу. Руфина вскочила, не отрывая от неё взгляд, зажав себе рот ладонью.

Оставшийся в живых командор Почтовых отдал приказ, и двое солдат поспешили навстречу Мастеру вместе с теми, кто уже прыгал к нему по камням со всех концов развалин. Офицер тоже собрался идти, но тут ему на плечо опустился сокол.

Подбежав с Филем и Габриэль к кромке воды, Эша возбужденно воскликнула:

— Я даже представить не могу, какое наказание для него придумает император!

Стоя в двух шагах от неё, офицер развернул доставленное ему сообщение.

— Теперь ему придется наказывать самого себя, — сказал он. — Фернан умер этой ночью.





— 23 —




«Эша, Сотерис очнулся! Нам пора!»

Надпись на обратной стороне одного из рисунков Эши Фе,

Из архива семьи Фе



Эша прошептала что-то, склонясь над раковиной, и Врата погасли.

— Как ты всё-таки это делаешь? — спросил Филь, одновременно прогоняя дурное ощущение, будто упал с головой в крапиву.

Тут было куда теплее, чем у развалин Хальмстема. Тающего снега здесь не было, под ногами хрустела сухая каменистая земля. Слева от пустыря, где они оказались, раскинулась роща оливковых деревьев. Справа был чей-то виноградник. В спину им тянуло ветерком с покрытых лесами гор, а впереди, куда по холмам вниз сбегала узкая извилистая дорога, виднелся залитый солнцем город. Он совсем не походил на широкий разлапистый Неаполь.

Филь нахмурился: очертания пейзажа были знакомые, но мальчик не мог вспомнить, где это. Если б он только мог видеть с моря береговую черту! И тут по характерному мысу далеко справа он опознал эти земли: перед ними была Таррагона, каталонский порт.

— Это Каталония, арагонская провинция, совсем не Кампания! — выпалил он, поворачиваясь к Эше с Ирением. — Там, налево, должна быть Барселона. Вон тот мыс на юго-востоке называется Тортоза, а это море вовсе не Тирренское — это море Балеарское! Ты куда привела нас? Я же тебе всё рассказал!

Эша уперла руки в бока верхнего платья без рукавов поверх подпоясанного нижнего, разглядывая пейзаж.

— Кампания, Каталония, — сказала она, — какая разница! Или тут лютые звери водятся?

Она вопросительно оглянулась на Ирения, держащего в поводу лошадь, навьюченную серебром.

— На меня не рассчитывайте, я не знаю эти места, — ответил он.

Все трое были в одинаковой одежде, на чем настаивал Филь. Они не бросились бы в глаза в разноязыком Неаполе, но здесь, в Каталонии, Филь не был в этом уверен. Помотавшись по разным странам и городам, он давно усвоил, что лучше не дразнить местных гусей. Особенно его пугала обувь, пусть и прятавшаяся под длинной одеждой. Стоял конец февраля, снег в Кейплиге только начал таять, поэтому все трое были в сапогах. А в этой части Старого Света, насколько Филь помнил, их носили исключительно вельможи.

Хорошо еще, что он уговорил Эшу изменить её решение отправиться сюда в столь любимых ею штанах. Филь сомневался, что сие кончилось бы хорошо даже в Кампании, где проживало много аскеманов и бородатых византийцев, носивших настоящие штаны, а уж в этих диких местах!

Эша долго ругалась, потом схватила ножницы и через минуту превратилась в то облезлое чудо, которое Филь видел два с половиной года назад в Хальмстеме. Она сказала, что тогда она поедет как мужчина, во что иногда было трудно поверить, как сейчас, когда она стояла вытянувшись на носках и приложив ладонь ко лбу.

Её пришлось взять, потому что из всех троих только она умела открывать Врата, а никому постороннему доверить секрет «образовательно-обогатительного визита» (как выразилась Эша) Филь и Ирений не пожелали. От Руфины они знали, что новый император собирается взяться за чеканку монет из золотого бассейна, и это означало, что курс империала к аспру, составлявший уже один к пятнадцати, неминуемо упадет до обычного один к десяти.

Филь скорее отрезал бы себе ухо, чем прошел мимо такой возможности. Обратив сертификаты в серебряные аспры, он сложил деньги в шесть мешков, уговорил Ирения присоединиться к нему за пять процентов от прибыли и кликнул Эшу. Не раздумывая, та согласилась. Однако им пришлось ждать еще три с половиной месяца, пока Сотерис не отошел от осеннего шока и Открывающий Путь снова не заработал.

Хальмстем всё еще лежал в руинах, на его ремонт у Империи не было денег. А скорее, это у Флава не было желания думать об этом, ибо, по словам Руфины, он валялся на диване в Кейплигском замке и в ужасе глядел в потолок. Перешедший к нему по наследству секретарь Клемент был не в силах уговорить его заняться делами. Над фразой Флава «Дьявол меня побери, и что мне теперь со всем этим делать?» посмеивалась вся Империя. Это первое, что сказал Мастер, когда сполз с развалин и узнал, что его брат скоропостижно скончался.

Случилось то, чего опасалась Эша: устав стоять полусогнутым на куполе, Мастер открыл пенал с Арпонисом и воспользовался пальцем для активации жезла. Когда на голову ему посыпались камни, он протиснулся в дыру и скорчился на подвесе, который удерживал кубок Локи. Кубок упал в Сотерис, и тот сожрал его, выплюнув на поверхность только мутный потрескавшийся изумруд.

— Филь, — сказал Ирений, настороженно разглядывая город, — это место подойдет для того, что ты задумал, или лучше вернуться?


Эша скривилась: было видно, что идея вернуться ей не по душе. Филь сказал без особой охоты:

— Подойдет, тут есть богатые торговцы и надежные банки. Если только я вспомню банк, через который расплачивался отец. Но я не знаю ни каталонского, ни испанского и… и в Арагоне легко нарваться на неприятности, как говорил отец.

Эшу не устроило его объяснение. Она с подозрением прищурилась:

— Я впервые вижу тебя смущенным и не знающим, что делать. Что ты скрываешь?

Филь вздохнул. У него было мало желания вспоминать тот день.

— Когда мы с отцом были тут, они сожгли трех ведьм на площади, — выговорил он с трудом. — Площадь оцепили, нам было не выбраться, так что мы были от начала до конца.

Эша передернулась.

— Что значит «ведьм», каких ведьм? — спросила она. — Настоящих ведьм? Так их не бывает! Люди не летают по воздуху!

Филь возразил:

— Тем не менее сожгли! Двух девушек и старуху!

Ирений стал разворачивать лошадь.

— Всё понятно, пошли назад… Эша, зажигай Врата!

— Нет уж, я хочу посмотреть на этих дикарей! — возмутилась она. — Когда еще я попаду сюда? Ходьба туда-сюда тоже неполезна, так можно за неделю жизнь потратить!

Когда Эша учила Филя, как инициализировать раковину, она сказала, что каждый переход туда-сюда отнимает около сотой части отпущенной тебе жизни. Это было понятно. Что осталось непонятно, это как всё-таки зажигать проклятую раковину. Со слов Эши мальчик понял, что нужно будто умереть, а потом снова ожить. Услышав такое, он забросил раковину в сундук, решив, что когда придет пора умирать, тогда он к ней вернется.

Филь неохотно проговорил:

— Ладно, поехали в город, солнце уже высоко. Здесь хоть меньше риска, что обманут. В Неаполе можно на бегу остаться без штанов. Сам, бывало, ротозеев дурил. А как не дурить, когда приезжий богач раззявит рот и готов платить флорин за то, что стоит пять грошей!

Он улыбнулся, вспомнив о давних проделках. Ирений дернул повод, и они стали спускаться вниз по дороге к городу, на который наступала весна. Чем ближе подходили они к побережью, тем сильней цвели вокруг них миндаль, вишня и апельсиновые деревья.

Филь то и дело озирался, не веря своим глазам. В Хальмстеме едва сошел снег, в Кейплиге он еще лежал, а тут! Мальчик поймал себя на мысли, что всё же надо разобраться с раковиной как-нибудь поосторожней, чтоб не умирать.

У самой черты города они наткнулись на деревеньку. Кривые, из песчаника, дома оказались безлюдны, земли вокруг заброшены. Дикие травы заполонили собой улицы. Кладбище было сровнено с землей. От местной церкви остались жалкие обломки, разъедаемые плющом. Рядом проходил старый римский акведук, в котором журчала бежавшая с гор вода.

Следуя акведуку, путешественники вышли на широкую дорогу и, пройдя мимо просторного амфитеатра, вошли в шумную Таррагону. Первый же ресторанчик, встретившийся им по пути, предлагал отведать кальсотс — специально обжаренный сладкий лук-порей. Филь сразу вспомнил его вкус, потому что перемазался им в прошлый раз с головы до ног. Хозяин ресторана не знал ни итальянского, ни латинского, но быстро догадался, что от него требуется.

Через минуту они сидели с повязанными на груди слюнявчиками за маленьким деревянным столом на тесной многолюдной улице. Ожидая кушанья, Эша во все глаза глядела на спешащих мимо людей. Ирений не так отчаянно крутил головой, но было заметно, что ему здесь тоже интересно. Впервые за два с половиной года, очутившись в знакомом мире, Филь ощутил себя хозяином положения.

Когда перед ними выросла гора кальсотс, обжаренных до угольно-черного состояния, мальчик первый запустил в них руку. Одним движением содрав с лука обгоревшую шкурку, он макнул пучок в соус, запрокинул голову и целиком отправил его в рот. И расплылся в улыбке, наслаждаясь позабытым вкусом. Они поглотили угощение в пять минут, безбожно заляпав слюнявчики черными от угля и рыжими от соуса пятнами.

В портах редко принимают чужую медь, но серебро и золото — всегда. Ирений расплатился с хозяином серебряным аспром, на что тот, взвесив монету на ладони, притащил кучу медной сдачи. По его ухмылке можно было понять, что он надул их минимум втрое, но переживать по этому поводу Филь не собирался. Их ждали дела поважнее.

— Честно говоря, пока я жевала твой лук, — сказала Эша, когда они отвязали лошадь и тронулись дальше, — мне страшная мысль пришла в голову: неправильно ты, Эша Фе, живешь. Интереса у тебя в жизни никакого, драм с мужчинами не наблюдается, скучная ты, Эша, и вспомнить тебе будет нечего в глубоком маразме. Потому я иду сейчас и завидую, что ты в своем возрасте успел повидать столько, сколько мне, наверное, уже не успеть.

Вместо Филя ответил Ирений. Не глядя на Эшу, он сухо произнес:

— Тебе следует думать о том, что, сделав выбор в этом мире, ты вынуждена жить с этим выбором.

Девушка вспыхнула и надулась. Это походило на продолжение какого-то старого спора, Филю сразу стало неинтересно. Щурясь от бьющего в глаза солнца, он прокладывал дорогу сквозь толкотню и давку, держа Эшу за вытянутую руку, чтобы не потеряться в толпе. Следом шагал Ирений с конем.

Эту часть города Филь начинал припоминать. Она была рядом с портом, а значит и место, куда они направлялись, было где-то неподалеку. Здесь нередко встречались вельможи в бархате и кружевах, которым обычный люд живенько уступал дорогу, исподлобья поглядывающие на прохожих офицеры в железных нагрудниках и шлемах и нарядно одетые хорошенькие девушки. Филь ощущал, что многие оглядываются им вслед, и оттого чувствовал себя крайне неловко. Им следовало поторапливаться, чтобы закончить то, что задумано, и убраться отсюда, пока ничего не случилось.

Вскоре положение стало еще затруднительней, Филь чуть было не потерял Эшу. Но тут налево от них мелькнул затененный широкими карнизами переулок. Карнизы были полотняные, с вышитыми на них кривулинами на непонятном языке. Кривулины Филь узнал. Выдохнув облегченно, он свернул в переулок и постучался во внушительную дверь.

В полутемном помещении у конторки стоял черноволосый пейсатый юноша с нашлепкой на голове. Филь вытащил из памяти немногое, что помнил из того, как его отец общался с этими людьми. Жестом дав понять, чтобы Ирений с Эшей остались у двери, он поклонился и сказал по-итальянски:

— Мне нужно обменять некоторое количество серебряных иноземных монет на флорины.

Юноша смерил всех троих взглядом, подметил шесть увесистых мешков у ног Ирения, и подвинул к Филю перо с бумагой.

— Сколько именно? — тихо поинтересовался он.

Филь молча написал сумму. Юноша немедленно повернулся в сторону приоткрытой малозаметной двери слева от него.

— Мэтр, это к вам!

Произошел короткий обмен репликами на незнакомом языке, затем из двери показался согбенный старичок с острыми, как жала, глазами. На голове у него тоже была черная нашлепка. Филь похвалил себя за настойчивость, с какой просил Ирения не брать сюда холодное оружие — взгляд старичка, казалось, их раздевает.

— Это большая сумма, — едва слышно произнес он. — Приходите через три дня, обменяем с обычной комиссией.

Филь махом растерял деловитость: оказалось, он напрочь забыл, как тут делаются дела. Старичок не отрывал от него пронзительных черных глаз.