Локумтен

Тень от тучи накрыла обоз, от леса потянуло влажным холодом. Закапали первые капли дождя, и Филь перебрался к вознице на передок. Крупный дядька загородил его сбоку, а сзади его прикрыли бочки и солома. Надвинув капюшон вестницкого плаща на голову, мальчик приготовился встретить ливень.

Им было суждено сидеть под ним до центральных лабазов, откуда Филю требовалось прошагать через полгорода до замкового моста. Судя по виду тучи, мальчику предстояло явиться пред очами господина секретаря насквозь вымокшим.

Сильный ветер загудел в вышине, крупные капли дождя застучали и зашлепали по крупам лошадей, не пропуская головы и плечи седоков. Сверкнула молния, и гроза разразилась. Дождь полил ручьями. Поврежденная рука Филя заныла. Съежившись, он спрятал её под плащом, исподлобья глядя перед собой.

Спустя время его глаза, натренированные разбирать далекие детали в любую погоду, выловили из пелены дождя знакомые очертания. И тут он сообразил, что ему нет нужды мокнуть: он увидел, где можно переждать непогоду. Привлекая внимание возницы, Филь двинул локтем, сказал «Я дальше сам!» и скатился с телеги.

— В добрый путь! — раздалось ему в ответ.

Чавкая сапогами по раскисшей дороге, мальчик поспешил к хорошо запомнившемуся ему полусгнившему крыльцу.

«Вот неугомонная псина», — подумал он, останавливаясь в шаге от места, куда мог достать рвущийся с цепи мохнатый пес. А следом раздался крик, сотрясший изнутри ветхую хижину:

— Заткнись, гниль кладбищенская! На кого ты опять лаешь, наказание мое? Скотина ты безродная, хоть бы раз залаяла по делу!

Из двери хижины выглянула прежняя старуха всё в том же салопе. Завидев мальчика, она прищурилась. Её коричневое лицо сделалось как печеное яблоко, и Филь не мог понять, узнала она его или нет.

— Иди своей дорогой, человек хороший, пока я стражников не кликнула, — проговорила старуха хмуро. — Шатаются тут всякие!

Филя поливали струи дождя, и он неохотно сбросил капюшон с головы. Подлая бабка стояла под навесом.

— Я был у тебя, матушка, здесь прошлой осенью, — сказал он. — Пусти переждать грозу!

— Ври больше, — сказала она увесисто. — Не было тебя здесь.

Под носом и на подбородке старухи росли редкие седые волосы. Она повела в ожидании усами. Филь спросил её:

— Или не признаешь меня?

Бабка хмыкнула:

— Да как же тебя признаешь, касатик? В прошлый раз ты заявился мордатый, хоть и утомленный, а теперь истощенный и высохший, будто на рудниках служил. Где тебя носило? Гляжу, ты успел продвинуться от ночной клетки до имперского вестника, только кто поверит, что ты вестник, засмеют ведь!

Филь разозлился, но бабка вовремя напомнила, что на нем в самом деле значимая форма, тяжелеющая с каждой минутой от воды, и он решил поднажать:

— Коли видишь, что имперский служащий, то запусти! А что до моего вида, то пусть лучше надо мной смеются, чем плачут!

Хитрая старуха учуяла перемену его настроения.

— Что ж, заходи, милый! Но не обессудь, ты знаешь, как тут у меня.

В тесных сенях Филь заметил, что гнилая капуста осталась на месте, а бочка с солью успела исчезнуть.

— Куда соль подевала, матушка? — поинтересовался он.

— Продала, — сказала она.

Мальчик ухмыльнулся, припомнив её прошлые слова.

— Так ведь войны с сердарами не было!

— Некоторые люди хуже любого сердара, — вздохнула старуха. — Садись уж, коли пришел.

Филь уселся на длинную скамью за грубый стол. За восемь месяцев в хижине ничего не изменилось, а ведь с продажи соли бабка должна была получить немало денег.

— Это была племянника соль, — ответила старуха на невысказанный вопрос. — Натаскал с шахты и попросил сберечь до лучших времен. А тут на шахтах случился обвал, да такой, что проще выкопать новые, соль подорожала, и он продал её. Не дав мне за её хранение ни гроша!

Близкая молния озарила хижину, одновременно раздался оглушительный удар грома. Старуха от страху присела. Вместе с ней, казалось, присела хижина. Дождь замолотил в крышу с удвоенной силой.

— У-у, какой! — сказала бабка, проморгавшись. — Ничего, скоро, значит, перестанет. Пойду-ка я собаку в сени запущу!

Поджидая старуху, Филь скинул на лавку волглый плащ, разглядывая одинокую комнату, закоптелую, низкую и пустую. В прошлый раз он глазом не успел моргнуть, как его выволокли отсюда.

Дождь стихал, когда старуха снова появилась в комнате. Она тащила за ошейник пса.

— Переждал? — спросила она неприветливо.

Пес молча оскалил клыки. До Филя дошло, что бабка выжидала, пока ливень утихнет, а теперь выставляла его вон, не желая выпускать из лап оставленный им здесь в прошлый раз вещмешок.

— Матушка, где мои вещи? — спросил он поднимаясь.

— Какие вещи, милок, ты о чем? — ответила старуха.


Пес зарычал. Намотав плащ на руку, Филь приготовился сунуть его псу в зубы, если тот бросится, и решил не церемониться.

— Бабка, верни мой мешок, а то хуже будет!

Старуха секунду прикидывала расстановку сил, но на открытую драку не решилась.

— Продала, всё как есть продала! — запричитала она. — Времена нынче тяжелые, а сеть ты мне так и не починил, да еще новую дверь ставить пришлось после твоего визита. Так что не обессудь, касатик, а только вещи твои разошлись, чтобы покрыть мои траты!

Бабка врала, как сивый мерин, это было ясно как день. За один Арпонис она могла сменить не только дверь, но и поставить новый плетень. Мальчик сжал кулаки, и тут его больную руку задергало так, что он скривился.

Более не сказав ни слова, он вылетел на улицу, желая поскорей сдернуть с руки мокрый плащ. Видимо, теперь до конца жизни ей суждено реагировать на сырость и непогоду.

Удрученный он поплелся в город: поездка не задалась с самого начала. Впереди его тоже ждало мало хорошего: головомойка от секретаря Клемента, ночевка у лабазов и возвращение в Катаоку.

Однако не в натуре Филя было долго предаваться тоске. Едва тучи очистились и над городом выглянуло солнышко, он повеселел. А когда в небе вспыхнула гигантским мостом радуга, мальчик радостно засвистел и прибавил шагу. Чему быть, тому не миновать, не голову же ему снесут? А потом можно полазить по рынку и попытаться заработать, пусть с единственным золотым. Пока не откроешь рот, туда ничего не попадет!

Предчувствие неизбежной удачи подгоняло его, и он не заметил, как очутился за замковым мостом, куда его пустили, записав имя и цель визита. За дверью, куда прошлый раз стучался префект, в приемной сидел мужчина в военной форме.

На его кителе, слева на уровне груди, красовалась эмблема — пять зеленых листочков, тянущихся к падающей на них капле воды, заключенной в сферу. Всё вместе было заключено в герб традиционной формы, над которым была вышита корона.

Сверившись с длинным списком на столе, офицер отыскал в нем имя мальчика, бросил на него заинтересованный взгляд и дернул за шнурок звонка. На звонок спустя продолжительное время явился другой военный, помоложе и в мундире с той же эмблемой.

— На рынке творится бедлам, — сказал он с порога. — Корабли с солью разбились у мыса Бока!

Офицер за столом сдержанно улыбнулся:

— Это неправда, «Заря Тайдеры» обогнула мыс благополучно, через два дня будет в Унсете. Её капитан — мой сосед, он переслал своей дочери весточку с птицей. А его посудина будет сама как два разбившихся корабля. — Показав на Филя, он сказал: — Против имени этого малого стоит пометка «не оставлять без присмотра». Доставь-ка его к г-ну секретарю!

Чувствуя себя арестованным, Филь зашагал следом за военным.

Этот замок был куда теснее хальмстемских просторов. Мальчик уже бывал здесь, но всё равно подивился длиннющим коридорам с узкими бойницами окон, а также дверей в неизвестные помещения, коих тут было великое множество.

Когда Филь потерял уже счет бесконечным ступеням, военный завел его в небольшой мрачный кабинет. Стенные панели в нем были из мореного дуба, потолок обшит ими же. Удобная мебель разнообразием красок тоже не радовала. Даже оконный переплет двустворчатого окна был дубовый.

Посередине кабинета стоял массивный стол, за которым сидел одетый во всё черное господин секретарь. Его нос бороздил лежащий перед ним документ. Подняв голову, он жестом отпустил «конвоира».

— Доброе утро, — не предвещающим ничего хорошего голосом проговорил г-н секретарь. — Милости просим к нам, маленький разрушитель и расхититель казны. Как ты себя чувствуешь?

— Доброе утро, — пробормотал Филь, изрядно оробев. — Хорошо чувствую.

— Вот и славно, — сказал г-н секретарь, поднимаясь из кресла. — Ты умудрился вывести из себя высшее должностное лицо Империи и, клянусь Одином, здоровье тебе не помешает. Мы терпеливо ждали твоего появления у нас!

Одна стена кабинета оказалась раздвижная. Толкнув её в сторону, г-н Клемент препроводил Филя в наполненную светом залу с мозаичным паркетом, где было три высоких окна. Середину залы занимал квадратный стол с бумагами и книгами поверх развернутого чертежа неизвестного механизма. Над столом, разглядывая чертеж, склонился кудрявый рыжий вельможа.

— Сир, он здесь! — доложил г-н секретарь.

Вельможа развернулся, быстрыми шагами пересек комнату и остановился перед Филем. С прошлой осени император, казалось, еще больше раздался вширь. Встал он так близко, что, споткнись, он неминуемо раздавил бы Филя в лепешку. Мальчик попятился.

— Стоять! — приказал ему император. — Тебе отсюда не сбежать, мелкий махинатор.

Мальчик возмущенно вскинул голову: кто из них больший махинатор, это еще вопрос! Филь никого не грабил на разнице курсов.

— Как твоя рука? — спросил его вельможа.

— Болит, — признался Филь.

— Так тебе и надо, — сказал император. — Будешь знать, как лазать, куда тебя не просили. Вы с семьей Фе воистину нашли друг друга. Те молчат, как рыбы, про то, что тетка одолжила им настоящий кубок, хотя знают, что Империя осталась без символа власти. Ты пускаешь по ветру сотни империалов, едва успев покинуть столицу.

Мальчик вспыхнул: «Ну, это не лезет уже ни в какие ворота! Будь он хоть сам Один, а считает он плохо…»

— Да без меня вы до сих пор бы искали, куда подевался настоящий кубок! — не смущаясь, сказал Филь. — Моя помощь обошлась казне в восемнадцать золотых за почтовые услуги плюс мое жалование, которое на сегодня составило шестьдесят семь аспров. Если желаете, я верну остаток за следующие четыре месяца. Серебром, — добавил он, вспомнив мошенническую проделку императора и решив, что в крайнем случае заложит Арпонис.

Вельможи вылупились на него, словно не в силах поверить, что он осмелился вступить в спор. Боясь, что его прервут, Филь торопливо продолжил, горя желанием заодно отвести угрозу вопроса, почему он раньше не рассказал, что видел кубок Локи в руках Флава.

— Кубок было нужно незамедлительно найти, вот я и поспешил! Я думал, что вправе нанять почтовых до Хальмстема, но нанял их только до Меноны, испугавшись цены. В Хальмстеме я собирался спросить у Мастера, что за кубок он приносил тогда в Хранилище…

— Но вместо этого сам полез в Хранилище, — прервал его г-н секретарь. — Зачем?

Филь вспомнил, что тот же вопрос задавала ему Руфина, и сообразил, что эмпарот не смог пробиться сквозь его последние минуты: видимо, гадский Сотерис наложил свою лапу.

— Хотел убедиться, что мне не показалось, и кубок в самом деле в Хранилище, — объяснил Филь не мудрствуя. — Так что я своими ногами сохранил казне двадцать семь золотых.

Лицо императора сделалось свекольного цвета, глаза вылезли из орбит.

— Глупец! — заорал он, надвигаясь на мальчика. — Мне плевать на почтовых! Мой личный эмпарот после этого слег, а встав, потерял половину своих умений! Или ты думаешь, это легко — ковыряться в мозгах людей, когда они без сознания? Эмпароты в Империи стоят дороже всего, а этот был лучший!