Лемминг Белого Склона

— Даже если умру, — заверил, ухмыляясь, колдун, — я вернусь из-за грани миров, чтобы посмотреть, так ли крепко слово Сигурда Кнудлинга, как о том говорят!

А потом вдруг присел, хлопнул в ладони и исчез. Только громадный ворон взмыл в небо, хрипло крича и удаляясь от Талборга.

— Ну, что поделать, — развёл руками Арнульф. — Нет с ним сладу!

— Сложно иметь дела с теми, — пожал плечами Сигурд, — чьи знания слишком обширны. Но скажи мне ещё вот что, Иварсон: не встречал ли ты на китовой тропе Харальда Белого Волка?

Седой несколько мгновений молчал. Потом вздохнул:

— Он остался на шхерах у Светлой Бухты. Кровавый орёл сидит у него на спине.

— Тяжка эта утрата, — в совершенной, свинцовой тишине проронил Сигурд.

— Не для тебя одного, достойный сын Сиггейра, — тихо заметил Арнульф, — уверяю тебя.

— Знаю, Седой, — столь же тихо молвил ярл, не глядя на собеседника. Потом воскликнул:

— Эй, викинги! Кого мучит жажда? Кто замёрз, утомился и голоден, как волк? И кто потешит нас на пиру сагой о славном походе? Добро пожаловать!

— ХЭЙ!!! — проревела стая в двадцать глоток.



В Талборге викинги сидели неделю до праздника Вентракема и неделю — после. Парни объездили весь остров, и всюду их сопровождал верный друг Торкеля, щенок Варф. Он отъелся, сидя под столом и ловя объедки на пирах, но, будучи из рода гончих, не терпел безделья. Торкель гонял его по топям Морскваттена, где парни безуспешно охотились на уток. Но больше всего им понравилось в Бьёрсаллире. Там, на хуторе Бражные Залы, варили пиво, знаменитое на весь Север. Там же Лейф Кривой Нос, обычно сдержанный, устроил драку из-за девушки, Бьярки не к месту впал в буйство берсерка, и друзьям стоило великих усилий его сдержать, а Торкель помочился в местном святилище, спутав его по пьяному делу с отхожим местом. Хаген же всю обратную дорогу блевал с перепою. Словом, хорошо погуляли!

Правда, первые дни было не до веселья. Друзья помогали ухаживать за раненными соратниками. Форни утверждал, что самая страшная опасность миновала, но глядя, например, на могучего гута Утреда Быка, с распоротой крестом грудиной, сломанными рёбрами и ключицей, или на Стурле, которому из-за раны в животе вырезали полтора альна кишок, слабо верилось словам лекаря. Да, Стурле выжил. Никто из бившихся с людьми Харальда не погиб: Хравен сейдман вытянул всех. «Я стал сильнее, чем был, — так он сказал тогда, начиная чёрный сейд, на обломках „Сокола“, на обломках тел его защитников, — я выведу всех».

— Чем ты заплатишь за стольких спасённых? — тревожно спросил Халльдор.

Хравен обвёл руками залитую кровью палубу:

— Мы заплатили вперёд, и весьма щедро!

Легче всего было с Лони Лепестком: ему просто отрезали ногу ниже колена и приделали деревянную, с широкой ступнёй. «Вдвое меньше станешь тратиться на обувь», — ухмыльнулся Торкель. «Гляди, чтобы твой пёс не погрыз мою деревяшку», — безразлично бросил Лони. Через три дня он уже бодренько ковылял, опираясь на трость да пощипывая служанок пониже спины. Арнульф возместил ему этот ущерб и дал слово, что всегда придержит ему место на корабле.

— Нет нужды, — покачал головой Лони, усмехаясь. — Мне тридцать пять зим — поздно ходить в викинги. Осяду здесь и буду заниматься хозяйством.

Он так и сделал: переехал весной на Большие Дворы в глубине острова, купил там скромное жильё, стадо овец и жил мирной жизнью, пока не помер. У него было семеро сыновей и красавица-дочь. Его сыновья, близнецы Арни и Форни, сражались в великой битве при Хлордвике на стороне Хруда Стальной Длани и пали там оба. Им тогда было по четырнадцать годков.

Стурле Скампельсон пять дней не приходил в сознание. Его брат Сигбьёрн дневал и ночевал у его ложа. Когда же Стурле открыл глаза и спросил, кто победил, Сигбьёрн плакал в голос.

— Что ты ревёшь, как наша корова Пеструшка, — напустился на него Стурле, — думал уже прикарманить мою долю, когда я помру? Селёдки тебе с хреном, а не мои сто гульденов!

Братья Тенгильсоны поправились быстрее прочих: они просто потеряли много крови. Правда, Тьодар с тех пор заикался и стал глуховат, а Тьостар до конца жизни прихрамывал, но все, и сами братья прежде всего, считали это большой удачей.

Хуже было с Рагнвальдом Жестоким: он-то не терял сознания ни от боли, ни от кровопотери. Руку ему собрали заново, кость срослась, а вот сухожилия восстанавливались ещё долго. До конца зимы он не пользовался рукой, да и позднее не вернул мастерство владения оружием в полной мере, как ни упражнялся. Это дорого ему обошлось, о чём ещё будет сказано.

Впрочем, Рагнвальд оставался одним из самых умелых и страшных бойцов Севера.

Дочь Сигурда ярла, Солнечная Асгерд, ухаживала за раненным кузеном. Орм страдал от головной боли. Края раны Форни зашил, хотя для этого пришлось остричь волосы на левой стороне, отчего благородный муж имел вид жалкий и ничтожный. Асгерд его жалела, и это было для него невыносимой пыткой, хотя он лишь улыбался снисходительно. На пиру в день Бараньей Головы Орм сидел одесную от своего славного дядюшки, был весел и пил не меньше прочих, кривясь украдкой. Асгерд подносила ему маковый настой с вином от головной боли: не имела сил смотреть на страдания брата. Бьярки вздохнул:

— Эх, кто б за мной так ухаживал!

— Это всё неспроста, — заметил Торкель, — она явно любит Орма иначе, чем положено сестре!

— Думается мне, то не наша забота, — отрезал Хаген, и больше о том не говорили.

На пиру Арнульф повелел Фрости Сказителю и Хагену рассказать об их походе. Точнее, говорил Фрости, а Хаген украшал рассказ потешными подробностями да висами. Люди восхищались, ужасались и давались диву, слушая, как скрипели вёсла на драккарах, как пела сталь и танцевала смерть, как вился дым над Эрвингардом, как ревели рабы, пьяные от внезапной свободы, и как они выкупали эту свободу по самой высокой цене. Слушали, как викинги сражались с драконами да мертвецами, как чародей Хравен являл высокое искусство чар, как Хаген Лемминг увёл войско в холмы Эйраскатер, спас всю стаю от неминуемой гибели. С ужасом слушали об участи Кьятви Мясо. Плакали, слушая повесть о том, как братья хоронили братьев на мокшах Мёсендаля. Леденил сердца рассказ Хагена о поединке Арнульфа и Харальда Белого Волка. Потом у Фрости кончились слова и настало безмолвие.

А затем, спустя пять ударов сердца, под расписным сводом пиршественного чертога взорвался штормовым прибоем единый, стоголосый возглас одобрения, покатились по столу кольца да монеты — драгоценный огонь прилива. Людям пришлась по душе та повесть. Её позже записал по памяти придворный скальд Сигурда ярла, Стигвард сын Ларса, озаглавив её в честь Ньёрун Чёрной «Дева под стягом дракона, или Сага о падении Эрвингарда». Ныне та рукопись хранится в святилище Эрлинга на острове Эрлингсей.

Сам же владыка Талсея слушал сагу с каменным лицом. Взор его был подобен забранному железной решёткой окну темницы, а редкие улыбки — инею на лезвии ножа. Хаген подумал, что мало удачи сидеть в гостях у такого кольцедарителя, и что ему ничего не стоит сломать закон гостеприимства. Позже он поделился теми мыслями с Арнульфом. Тот лишь усмехнулся:

— Коли широкая грудь Сигурда ярла не вмещает коварства, то пусть он лопнет. Он прекрасно понимает, что в час Рагнарёк первым падёт его любимый племянник, его Бальдр брони. Мы будем тут гостить ему на зло. Стерпит, презренный. В конце концов, — ворчливо добавил Седой, — ему уплачено две тысячи гульденов…

Тогда Хаген уверился, что старый вождь обезумел. То было печальное открытие.

На том же праздничном пиру Бьярки напомнил Унферту, чтобы тот рассказал об ормингах.

— У нас этот народ зовётся оркнеасами. Они живут в западных землях, за Тремя морями. То дикий и жестокий народ. Они похожи на людей и в то же время — отличны. Часто их называют Детьми Змея: кровь у них холодна, глаза — точь-в-точь как у гадюки, а на груди растёт чешуя. Теперь оркнеасы присмирели, но некогда, примерно семьсот двадцать или семьсот тридцать лет назад, они начали большие вторжения на наши земли. Предводитель их взял себе громкое звание императора, или, на их языке — Куара. Возможно, отсюда выводится северное слово «кьяр» с тем же значением. Звали его Булдур, а прозвище у него было, кстати, Седой.

Тут все засмеялись, глядя на Арнульфа. Тот кивнул:

— Да, это мой славный предок! Не верите? Могу чешую показать…


Когда хохот поутих, Унферт продолжил:

— Триста лет оркнеасы разоряли наши края, что на Юге, что на Севере. Но большей частью, конечно, на Юге. Там они надолго засели. Потом короли и мудрецы собрались на Железный Совет, где решили объединить усилия тех стран, что остались непокорёнными. Боргос, Альвинмарк, Керим, Хвитафьёльд и Хокеланд. А чуть позднее к восстанию присоединились и владыки Страны Заливов. Это был последний союз людей, альвов и двергов. И, кажется, больше подобного не будет. Впрочем, оно к лучшему: не приведи Господь, чтобы появилась новая опасность, подобная той, да и скверное дело для ионитов искать подмоги у язычников…

Запала недобрая тишина. Унферт понял, что последние слова были явно не к месту, и спешно продолжил:

— Как бы там ни было, захватчиков отбросили назад, за Три моря, потом перешли в наступление на их же землях, уничтожили без счёта чудовищ и богомерзких тварей, а все следы пребывания оркнеасов на землях нашего Эльдинора вычистили, словно гной из раны. На Юге, во всяком случае. Потому что теперь кажется очевидным, что руины на Эрсее остались с тех времён — поселение ормингов, которым не лежалось в могилах…

— На Севере их ещё называют утенгеманами, Людьми Пустоши, — добавил Фрости. — Когда они пришли во фьорды, то им не сразу оказали сопротивление. Напротив — признали их владычество. Тогда правил, коли память мне не изменяет, последний король из рода самого Эрлинга аса. Адальбард сын Адильса. Прозвали того владыку Проклятым, а его легендарную крепость на Форнесе, светозарный Эльдингард, стёрли в пыль. И поделом! Как ещё чествовать конунга, что превращает свой народ в рабов и корм для мечей, торгует своими людьми, как скотом, и лижет сапоги заморским нелюдям, дабы упрочить свою власть и урвать жирный кусок?

При этих словах Сигурд ярл нахмурился пуще прежнего, а Орм Белый заметил:

— Однако с тех пор в Стране Заливов не было единого правителя, не так ли?

— А есть ли у Страны Заливов хоть какая нужда в едином правителе? — огрызнулся Фрости.

— Возможно, такая нужда настанет на нашем веку, — прогудел один из советников Сигурда.

Фрости хотел было что-то возразить, но Арнульф коснулся его локтя и шепнул:

— Не ты ли обещал держать скакуна дерзости за оградой благоразумия?

— Прости, вождь, — обезоруживающе улыбнулся Сказитель, — я тебя обманул…



За пару дней до отъезда произошёл разговор, которого Хаген страшился, как мы всегда страшимся неизбежного.

Волчата отправились на вересковую пустошь в глубине острова охотиться на зайцев. На ночлег устроились там же, на хуторе Хейденгард. Хозяин выделил им сарай, где обычно жили батраки, так что никто никому не мешал. Поужинали, открыли бочонок бьёрсаллирского пива, припасённый на этот случай, разлили. Раскурили трубки. Точнее, нацедили пива в братину, а трубку Хагена пустили по кругу. Всё у них было общим в тот вечер.

— Сдаётся мне, — начал Хродгар, затянувшись, — мы чего-то не знаем о тебе, братец Лемминг.

— Спрашивайте, — развёл руками Хаген. Он широко и открыто улыбался, хотя и вовсе не радовался необходимости лгать в глаза соратникам.

— И с чего бы нам начать? — ехидно прищурился Торкель. — Ну хотя бы с того, откуда тебе столько известно о тайнах Нижнего мира?

— О каких-таких тайнах? — невинно осведомился Хаген.

— Не ёрничай, — хмуро бросил Хродгар. — Отвечай по порядку. Как ты разговаривал с этим карликом-цвергом… как его звали? Квулух, да? На ихнем языке?

— Где ты, кстати, его выучил? — спросил вдогонку Лейф.

— Вы мне, пожалуй, не поверите, — вздохнул Хаген, — но я всё равно расскажу так, как считаю нужным. А потом сами решайте, что из этого правда, а что — нет.

И повёл речь, заранее заготовленную и отшлифованную, как новенькую лодочку по фьорду в погожий летний день.

— Я родился в Заливе Воронов, почти на границе с Чёрным Лесом, в маленьком поселении Келленруп у подножия Скирфирстайна. На той горе раньше добывали камень, но теперь мало охочих найдётся бродить по тем склонам. Отчего? Сказать нетрудно: в те времена, когда мой дед ещё был юношей, там обосновались дверги. Все видели двергов?

— Я не видел, — грустно сказал Бьярки.

— Не беда, увидишь, — бросил Хродгар, — дальше давай!

— Так вот, — продолжал Хаген, отирая с усов пивную пену, — король тех двергов звался Скирфиром. Он заключил сделку с людьми из Келленрупа, чтобы те не брали камень с горы и поставляли двергам всякую снедь, а те в свою очередь обещали платить тройную цену серебром. И стало по сему. Летом дверги добывали в недрах горы серебро, а зимой уходили через колдовской проход обратно в Хвитафьёльд, к себе на родину…

— Ты-то здесь каким боком, братец-лемминг? — нетерпеливо перебил Торкель.

— Погоди, Волчонок, — усмехнулся Хаген, — всему своё время.

Подданные Скирфира не только по чести платили поселянам за еду, но и вообще помогали им, чем могли — а могли многим. Замостили старую разбитую дорогу, обустроили новые колодцы, ковали поселянам крепкий рабочий инструмент, ну и всё такое прочее. Скирфир, король под горой, обещал свою дружбу до тех пор, пока на западном склоне растёт сосновый лес. И было так до тех пор, пока конунг земли Хеднинг не пошёл войной на своих южных соседей из Коллинга. Большая битва случилась как раз на вершине Скирфирстайна. В разгар сражения из горы вышло воинство двергов во главе с самим Скирфиром и стало на сторону хеднингов, и лишь это спасло их от полного поражения. Прикрывая союзников, пал Скирфир конунг, а коллинги, отступая, подожгли лес на западном склоне, чтобы спастись от преследователей.

Так и закончилась дружба между нашими народами.

Тогда как раз родился ваш покорный слуга. Мой отец погиб в битве в рядах ополчения, мать унёс мор, но дверги сжалились и взяли меня в горы на воспитание. Альвар — так звали моего приёмного отца из двергов. Он был великий мастер и славный муж. От него-то я и узнал многие из, как ты, Торкель, высказался, «тайн Нижнего мира».

Когда мне сравнялось одиннадцать, дверги ушли из Скирфирстайна, а я отправился к людям Заливов. Долго бродяжничал, то тут, то там, затем осел в Боргасфьорде на дворе Сельхоф. А остальное вам и так ведомо…

Замолчал. Попросил жестом братину, шумно хлебнул — горло пересохло, сводило от полусказочной полуправды, першило от презрения к самому себе. Горчило — от невозможности, неуместности правды. Потешные висы, хе! Потешная прядь. Её он вычитал в какой-то книге — уже здесь, на Севере, а прочее выспросил у бывалых людей и домыслил по ходу дела. Кто проверит? Уже много зим пустеют залы под Скирфирстайном, давно уж брошены дворы Келленрупа, жители разошлись кто куда после той войны… Славный совет дал Арнульф сэконунг! Назвался выходцем из Равенсфьорда, Залива Воронов — изволь знать историю малой родины…

Братья молчали. Ждали. Братья были терпеливы — даже лоботряс Торкель.

Хаген взял трубку, подоткнул пальцем пепел, задымил. И сказал напоследок:

— А что до языка, на котором я не вполне учтиво беседовал с беднягой Квулухом, то его я также изучил, как мог, от моих подгорных благодетелей. Это так называемое Изначальное наречие. Им редко пользуются в обиходе, да и вообще мало кто его нынче помнит. К чему бы? Дверги давно уже говорят на Скельде, хотя и с отличиями. Цверги же, как видим, его не забыли и поныне, только не знаю, к добру или к худу.