Лемминг Белого Склона

— Ножом режь, задница учёная! — не выдержал Орм Белый.

— Металлом нельзя, — с дрожью в голосе пояснил Хаген. Он был уже на грани.

— Перо подойдёт? — Хравен склонился, протянул юноше роскошное перо ворона.

— Не доводилось ещё писать перьями на камнях, — глуповато захихикал юноша, получил от колдуна щедрый подзатыльник, коротко и благодарно кивнул, а затем вывел над золотистым кругляшом два слова тайными рунами двергов: ГАПАЛЬДР и ГИННФАКСИ.

— Что теперь? — деловито осведомился Хравен. — Окрасить кровью?

— Не теперь, — счастливо улыбнулся Хаген и, коснувшись рун, произнёс, — Хром'к'ашьянур!

Помолчал и тихо, умоляя, добавил:

— Ну пожалуйста, Хром'к'ашьянур, чего тебе стоит? Откройся, холм…

От входа снова послышались крики, свист стрел, проклятия. «Кто-то ранен, — подумал Хаген, — кто-то из наших ранен. Или убит. Из-за меня. Из-за…»

— Давайте сюда факела, все! — воскликнул Хравен. — Сложите у входа, кучей, и отойдите.

— Делайте! — гаркнул Арнульф, оглушая эхом. — Делайте, как он говорит!

Холм дрогнул. Заверещал пёс, ему снаружи ответили поселяне. Там, где Хаген начертил два незримых слова, скала скрежетала и расходилась, отверзая врата во тьму. Схватив последний факел, Арнульф сэконунг первым шагнул за предел мира смертных, увлекая остальных пронзительным пением рога. Последнее, что запомнил Хаген, была огромная лепёшка, которую Хравен скатал из огня потухших головней. Сейдман захохотал, закричал, опаляя себе лицо и одежду, а потом швырнул ослепительно-белый ком жара в лучников, тряся обожжёнными руками. Потом его подхватили и потащили прочь.

Далее — вонь горелого мяса, дым и мертвенная тишь.

И скрежет камня: то смыкались врата подземного мира.



Выход из пещеры нашёл Варф. Он просто нёсся в темноте, а Торкель бежал следом, не отпуская поводка, время от времени падая и грязно ругаясь. Вскоре отряд вышел на свет и свежий воздух, щурясь на тусклое солнце, вознося благодарности духам-покровителям. Затем одинокая скала сомкнулась. Арнульф же первым делом огляделся. Снял шапку, почесал в затылке.

— Да, Хаген, даже не знаю… Здесь тебя убить или ещё помучить?

Хаген ничего не ответил. Стоял, отряхивался да любовался видом.

Всюду, куда хватало глаз, стелилась равнина, поросшая вереском. Туман развеялся, ветер гнал позёмку. «Рановато для снега, — подумал Лемминг, — хотя, возможно, на этой пустоши — самое время». Дыхание неба освежало, не угнетало влажным холодом низин. Над вереском покачивались низенькие берёзы да осины, темнел можжевельник. И — ни дыма, ни огня, ни признака человеческого жилья. Дикая, просторная пустошь.

— Где это мы, хотелось бы знать, — проворчал Утред.

— Молвить не трудно, — усмехнулся вождь уголком рта, — добро пожаловать в Хейдаволлир. На бескрайние, бесплодные, забытые богами и людьми Вересковые Поля. В самое сердце благословенного острова Эрсей.



Первым делом Форни лекарь занялся осмотром раненых. Невстейн Сало блевал, но тут уж Форни был бессилен. Тем более, что от лучников со Скатербю перепало многим. Так, Самар Олений Рог и Модольф Беззубый поймали по стреле в плечо, красавчику Лони прошило щёку, а Хродгар снова получил в ягодицу и очень злился. Кьярваля спасли широкие штаны: наконечник запутался в складках неподалёку от его мошонки. Бьярки стрела ударила прямо в грудь, но ничего важного не задела, слегка оцарапав кость.

— Повезло, — заключил Форни, — видать, уже на излёте была.

Самому лекарю рассадило бровь, он же словно и не заметил. Сильнее всех повезло Слагфиду Охотнику: бьёрндалец исполнял повеление вождя, поливая наступающих «дождём Эрлинга» да отборной руганью, и сам же получил две стрелы в плечо, одну в бедро и ещё одну — в бок, не считая тех, что прошли по касательной. Форни, конечно, залатал его, как мог, но Слагфид потерял много крови, побледнел и впал в забытье. К вечеру поднялся жар, и всю ночь Охотника колотило в ознобе. Пару раз он приходил в себя, просил воды. Потом вдруг сказал:

— Я, верно, к рассвету помру. Оставьте меня здесь, на этой прекрасной пустоши, среди вереска и ветра. Тут так похоже на мой родной Бьёрндаль…

— Бредит, — усмехнулся Форни, — бывал я в Бьёрндале, ни разу не похоже.

Так что вторую просьбу доблестного стрелка не исполнили. С первой тоже возникли трудности: воду Арнульф, как мы помним, приказал оставить на Эйраскатере, никаких водоёмов поблизости не обнаружилось, пришлось собирать в шлемы редкий снег. Это было одно из самых дурацких занятий, какими приходилось Хагену заниматься в жизни, но внук королей не роптал. Он был виноват и знал это, хотя никто ему и слова не молвил по выходу из скалы. Хаген переживал свою оплошность ровно до тех пор, пока Арнульф не сказал:

— Могло быть и хуже. Всё равно я думал идти через Хейдаволлир. Может статься, мы срезали несколько переходов пути. В этом случае Лемминг очередной раз оказался весьма полезен мне лично и спас все ваши волосатые задницы. Теперь главное понять, где именно мы находимся.

С этими словами Седой поднялся и пошёл искать Хравена.

Колдун был плох. Он лежал на спине, тупо уставившись на небо. Борода, и без того курчавая, завилась от прикосновения пламени ещё сильнее. Ладони покрывали ожоги. Форни промокнул их мочой, смазал салом и перевязал, да только будет ли с того толк, пока было неясно. Хравен не двигался, не говорил и не дышал. В его глазах остановилась вечная безлунная ночь.

— Задал ты им жару, — заметил Арнульф.

Хравен не ответил. Казалось, вождь, подобно чародею, беседует с трупом.

— Сдаётся мне, ты не самый бестолковый из знатоков тайного знания, — продолжал Арнульф, — откуда бы ты ни прибыл. Нет моего желания беспокоить тебя понапрасну, да только есть одна служба, которую никто, кроме тебя, не сослужит.

— Огонь — это не моё, — невпопад проговорил Увесон, — но я постараюсь тебе услужить.

— Надобно разведать, где мы очутились. Хейдаволлир тянется с запада на восток больше чем на два раста, не хотелось бы плутать без нужды. Коли твои птицы заметили бы заснеженные горы к северу отсюда… Нордафьёлль, вечная мерзлота, ледники. Возьмёшься?

— Взялся бы, кабы тут водились птицы, — столь же безучастно отозвался колдун, — а так — самому придётся… Есть ли у кого шаманский бубен или маультроммель?

— У Фрости есть волынка.


— Порвали мою волынку, как юную девственницу в брачную ночь, — мрачно сообщил Фрости.

— Ну, тогда это займёт больше времени, — сказал Хравен, а больше ничего не говорил, только жуткие звуки горлового пения извергались в ночь из его рта. Никто не подходил к нему до самого утра. Дурное дело — мешать шаману камлать, это знает каждый.

Хаген тоже сидел в сторонке. Завернулся в добротный плащ тёмно-синего сукна, сунул в рот холодную трубку, глядя на прочих — и не замечая их. На него снизошло тяжкое оцепенение. Шерстяная поддёвка согревала хуже, чем огонь, кружка похлёбки да тесный круг друзей. Пальцы, стопы и лицо немели, но шевелиться не хотелось. Вообще. Хотелось вот так и сидеть здесь, среди вереска и трав, слушая вой ветра, обрастая снегом и мхом, обращаясь понемногу в камень, вроде тех, которыми усеян Мёсендаль. Идти куда-то? Говорить с кем-то, о чём-то?

Делать что-то?

Стремиться?

Куда бы. Некуда. И здесь неплохо…

— Знаешь, Хаген, то, что ты сделал сегодня, это было… жутко.

Торкель присел рядом. Его щенок уснул возле костра. Волчонку не спалось.

— Что именно? — уточнил Хаген. — То, что я сделал в холме, или — вне холма?

— Всё, — честно сказал Торкель, безуспешно пытаясь прочитать хоть что-то на лице соратника, — и то, и другое. У парней будут к тебе вопросы. Тебе бы лучше придумать ответы.

— Когда мы выберемся и разделим добычу, я расскажу ровно столько, сколько мне дозволено, — пообещал Хаген. И добавил ровным голосом:

— Никто здесь не может меня ни в чём упрекнуть. Я всё сделал верно. Должен был проверить, есть ли подземный проход, и как он открывается. Должен был попробовать.

— Это единственное, что тебя беспокоит? — резко бросил Торкель. — Твоя догадка? Твоё умение, твои знания, твои… Хочешь всем доказать, какой ты умный и сведущий во всём на свете? Конечно, коль уж ратоборец из тебя ведомо какой, раз уж ты не можешь похвастать сноровкой воинской… Но неужто ты не подумал о других? О том, что сейчас умирает Слагфид, о том, что нас могли перебить, как куропаток?..

— Как волков, — поправил Хаген мертвенным тоном, не глядя на собеседника, — как зарвавшихся лесных убийц. Знаешь поговорку, Волчонок: таскал волк, да в капкан угодил? Или лучше припомнить иную поговорку: собаке — собачья смерть. Хочешь вечно жить? Очнётся Хравен, спроси его, как это сделать, он тебя в драугр превратит.

Торкель открыл было рот, но передумал отвечать, плюнул под ноги и поднялся.

— Хэй, сын Ульфа, — бросил Хаген ему в спину, — коли есть желание проверить, хорош ли я в танце бортовых лун, то я всегда готов сплясать. Хоть здесь. Места много.

Волчонок обернулся. Положил руку на изголовье меча. Длинные спутанные волосы, красивые, словно у девушки, сияли отсветами костров. В глубине прищуренных глаз играли янтарные огоньки. Хаген залюбовался побратимом и подумал, что, верно, Торкель пошёл в отца и брата. Что это уже не тот худосочный волчонок, которого подобрали на Северном Мысе, это — молодой, поджарый волк сражений. Что Асбьёрну Короткой Бороде не слишком повезёт, если сей зверь повстречается ему на узкой тропе.

И что, пожалуй, жаль будет убивать Торкеля сегодня. Да и Арнульф не одобрит.

— Места много, — процедил сын Ульфа, — но бортовых лун у нас нет, да и вообще никакой луны нет. А то повыли бы. Всей стаей.

— Варф выл бы лучше всех, — усмехнулся Хаген.

— Не бери в голову и не держи зла на сердце, — вернул улыбку Торкель, — ибо тебе лучше всех ведомо, какой я лоботряс. Просто очень холодно.

— Что тебе молвить, добрый мой друг, — грустно проронил Хаген, — дальше вряд ли будет теплее. Сияние золотой славы — не греет. Это холодный и мрачный путь.

— Ну так и хватит тут зад морозить, — пробасил Хродгар, присевший рядом по большой нужде, — идём к огню. Захочешь — расскажешь потом, не захочешь — никто не допрашивает.

— Здесь не задержусь, — осклабился Хаген, — зловония с меня хватило в Мёсендале. Кстати, дать тебе сухого мха? Нет ничего лучше, чтобы подтереться. У меня немного осталось…

— Гляди, Тур, жопу не напрягай, — добавил Торкель, — стрелы нечем будет ловить.



Хравен пролежал хладным трупом до самого рассвета и даже чуть дольше. Потом поднялся, кряхтя и отряхиваясь, да направился к вождю: держать ответ.

— Уж не знаю, какие фюльгъи тебе покровительствуют, Арнульф сэконунг, — с трудом ворочая языком, выговорил чародей, — а только знаю одно: не хотел бы с ними соперничать. Этот горный ледник, о котором ты говорил, этот Нордафьёлль, где-то в полутора растах к северо-востоку отсюда. Скоро его станет видно. Если б не туман, ещё вчера бы заметили.

— А белый сокол? — осторожно спросил Арнульф.

— Его не видел, — словно извиняясь, поклонился — или пошатнулся? — Хравен, — так далеко мой дух не забредал.

— Идти сможешь?

— Было бы на кого опереться…

Хаген и Торкель без лишних слов подставили колдуну плечи. Лейф Кривой Нос и Фрости вели Слагфида. Охотник раздумал помирать и бодро ковылял, опираясь на соратников. Рана не кровавила и даже, по уверению Форни, не гноилась, хотя стрелка всё равно трясло.

— Ничего, на морозе быстро схватывается, — уверил лекарь, — отлежишься в тепле пару дней и станешь как прежде. У нас будет пара дней, а, Седой?

— День, — отрубил вождь, — не больше. Вперёд, братья! Сегодня будем ночевать под закопчённой крышей в Эльдене, коли не промешкаем…

…Ветра носились по плато Хейдаволлир до полудня, разгоняя хмарь. Отряд продвигался неспешно, но уверенно. Не останавливаясь на привалы — лишь короткие передышки: закусить да хлебнуть воды, которая, впрочем, скоро закончилась. Это, однако же, мало кого взволновало: на ту пору было нежарко. Факелов тоже не жгли: сухой вереск быстро прогорает, как и всякая трава, да и сильно ль согреешься пылающей головнёй? Все спешили убраться из этой северной пустыни, продуваемой злыми ветрами.

Шагали, сурово сомкнув уста. Ни песен, ни разговоров. К чему тратить силы?