Лемминг Белого Склона

— А зачем ты взял нас с собой? — повозка подскочила на ухабе, Хродгар сдержал ругательство. — Думаешь отдать нас им в учёбу, сэконунг? Думаешь, Ингольф плохо нас обучил?

Арнульф тихо засмеялся. Покачал головой:

— Разуйте глаза, мои волчата, навострите уши, но пасти откроете лишь тогда, когда вас спросят. Это ясно? Вас взял, ибо вам не поздно учиться быть вожаками.

— А Торкелю разве поздно? — спросил Хаген.

— А Торкель — такой же лоботряс, как и его отец, — вздохнул Седой, — вечная ему память.



Их встречали у ворот. Облачённые в доспехи стражницы почтительно опустили копья, невысокая толстушка затрубила в рог, а к повозке подошла, опираясь на красивый резной посох, пожилая госпожа в синем бархатном плаще, в расшитом головном уборе с серебряными височными кольцами, в окружении не менее пышной свиты. Протянула гостям перстнеукрашенную руку. Хагену вспомнилась бабушка, величавая Хрейна кона, королева народа сольфов. Та же стать, тот же взор. Только княгиня Башни Щита была повыше ростом.

Арнульф же поклонился, коснулся губами перстня на указательном пальце владычицы:

— Здравия тебе, Кьялла Модрон, и полную чашу в твой дом! Ты получила ли мою весточку?

— Здравия и тебе, Арнульф сэконунг, — милостиво отвечала владычица, — много радовалось моё сердце, когда дошла твоя весточка, ибо почитали тебя мертвецом. Но что говорить здесь — нынче готова трапеза, а у твоих волчат, думается, и голод волчий.

«Волчата» поклонились и проследовали за старшими, причём Хагену пришлось крепко закусить язык, чтобы сдержать ехидное замечание и дурацкую ухмылку: он себе на беду представил, как Торкель пускал бы слюнки на местных дев. Да и взгляды, которыми мимолётно обменялись Арнульф и Кьялла, не ушли от его внимания.

Обед больше походил на пир в честь дорогого гостя. Одни девушки подносили питьё в оправленных в золото рожках, украдкой бросая на юношей любопытные взгляды, другие играли на арфах и вистлах. Звуки причудливо сплетались, отражаясь от полукруглого свода просторного зала. Среди музыкантов Хаген заметил высокого длинноволосого юношу, который извлекал звонкие звуки, постукивая костяной колотушкой по черепу моржа. Легонько толкнул локтем Хродгара, показал на спиллемана:

— Наверное, он тут проходит учёбу.

— Всяко ему тут живётся, как в Чертоге Павших, — пробубнил здоровяк с набитым ртом, — чисто, прибрано, тепло, светло. Куча девок, да и кормят, пожалуй, трижды в день…

Сам же Хродгар не сводил взгляда с одной невысокой круглолицей девчонки со светлой косой вокруг головы, которая стояла подле владычицы, прислуживая ей. Когда Хаген шёпотом спросил его — что, мол, приглянулась, тот грустно проронил:

— Она похожа на мою Турид…

«Тебе все будут похожи на Турид, — подумал Хаген, — пока Кьярваль Хёкульброк не падёт от твоей руки», но вслух, конечно, ничего не сказал. Он вообще старался держать себя скромно, ел и пил мало, словно лишь из уважения к хозяевам, хотя готовили тут вкусно. Особенно ему понравились пирожки с малиной, ну прямо как в детстве, в полузабытом мире под Круглой Горой. Хродгар, напротив, даже не старался вести себя пристойно: неосмотрительно выпил с бочонок пива и тянул в рот всё подряд, чавкая и рыгая. Видать, заедал подсердечную тоску.

Под конец обеда Кьялла жестом отпустила прислужниц и обратилась к Арнульфу:

— Признаюсь, я мало что поняла из твоего письма, морской король. Ясно только, что тебе не помешает подмога в одном деле. Но, как тебе, пожалуй, ведомо, подобные обращения мы получаем ненамного реже, чем твои братья на Горе Лысого Черепа. И далеко не в каждом походе мы становимся на чью-либо сторону. Почему должны помогать тебе в твоём деле?

— Да помилует меня Фрейя Брюнаблика, — усмехнулся Седой, огладив усы, — чтобы я говорил, будто бы доблестные девы что-то мне должны, и не видать мне удачи, коли я стану требовать чего-либо от их владетельной модрон…

— Прекрати кривляться, — отмахнулась Кьялла с ответной усмешкой, — и говори по сути. Тебе тут кое-кто кое-чем обязан и благодарен, сам знаешь, за что.

— Не знаю, — возразил Арнульф с теплотой в голосе, — но ценю.

Хаген и Хродгар удивлённо переглянулись. А Седой пригубил вина из хрустальной чарки:

— Откуда вы привозите сей дивный напиток? Не с торгов ли на Эрсее? Да, там по осени кипят ярмарки, на которых можно много купить и продать. Особенно — рабов. И рабынь.

Замолчал, смакуя дар лозы. Кьялла модрон прервала тишину с лёгким нетерпением в голосе:

— Отсюда — с подробностями, сын Ивара Хромого!

— Мало стоят мои слова против слов того, кому выпало вкусить радостей доли невольника, — развёл руками Арнульф, — пусть расскажет тот, кто видел сам.

Хаген мало ждал, что придётся вести речи на этом пиру, но, догадываясь, что задумал вождь, быстро глотнул воды, перевёл дух и начал:

— Мне не пришлось долго хлебать горькое пиво неволи, но, думается, достаточно, чтобы составить мнение. Что сказать? Трэлю всюду мало счастья, но в Эрвингарде его вовсе нет. Купцы сбывают рабов гуртом, словно скот, и содержат немногим лучше. Кому с хозяевами везёт, а кому и не очень. Я служил на хуторе Грённстад, на зиму нас отправили работать в Моховую Долину. Сколько умерло там от холода? Сколько надорвалось? Я не считал. Сбился. Мы там были не одни, многие бонды желают взять земли в Мёсендале, которые надобно расчищать от камней и осушать. Иных же, как доводилось слышать, отправляют в округ Эйраскатер, чтобы они работали на тамошних медных рудниках. Как там живётся рабам? Как мертвецам в Нибельхейме, почтенная модрон!

Хаген смолк, отпил воды. Промокнул пересохшие губы. И прохладно усмехнулся уголком рта, глядя в тёмно-синие, властные глаза Кьяллы. Там замерло море — в ожидании шторма.

— Впрочем, это ничего не значит по сравнению с тем, как на Эрсее обходятся с девушками. Парней хотя бы не насилуют… И мечутся на сене в горячечном родильном бреду лани ожерелий, коим не повезло стать честной супругой доброму мужу. И подыхают, как подзаборные суки. Чьё бы сердце не содрогнулось? А многих отгружают на Эстервег. Чтобы они за морем кувыркались на шёлковых простынях с тамошними владыками, пока не появятся первые морщины… Какова их участь после — не мне вам говорить. Но что могу сказать — и что имеет значение — так это счёт. Количество. Больше десятка кнорров и коггов ушло на восток за две недели. Забиты под завязку — на два альна осадка… Сколько рабынь на борту кнорра? Пять дюжин? Меньше? Больше? И сколько их уходит за всё время осенних торгов?

— Юноша складно говорит, — заметила одна из советниц модрон.

Другая же, высокая черноволосая госпожа, нехорошо прищурилась:

— Только один вопрос. Откуда доставляют этих девиц? Что ты можешь об этом поведать?

Голос у женщины был приятный, завораживающе-низкий, как урчание крупной кошки. Хаген вздрогнул: сколь опасна была та красота! — и осторожно произнёс:

— Трудно здесь что-то сказать уверенно, почтенная госпожа. По одежде судить сложно: платье так изнашивается, что порою нельзя прочитать узор, да я в том и не силён, не стану врать. Судя по внешнему виду — девушки там были отовсюду: и с островов, и с фьордов, и с Большого Пути, может, ещё из Алмара или даже из юго-западных краёв… — задумался, напрягая память и мимо воли почёсывая в затылке, и добавил, — а коли судить по выговору, то, конечно, больше всего на Эстервег отправилось северянок. Но, опять же, говорить нам пришлось немного…

— Ты по виду и по речи не был рождён рабом, — сказала Кьялла, — как же ты оказался в неволе?


— Долго рассказывать не стану, просто скажу, что работал на одном хуторе в Боргасфьорде, на нас напали викинги Атли Ястреба, всех, кого не убили, продали на Эрсее. У меня там была невеста. Альвёр дочь Сульдара. Её сожгли заживо. Простите мне эти подробности, — спохватился Хаген, — я не хотел проявить неуважение…

— Нечего тут прощать, — милостиво кивнула Кьялла, — пусть теперь твой король ответит, не вознамерился ли он часом разграбить Эрсей?

— Твоя проницательность, Кьялла модрон, сравнится лишь с твоей красотой, — расплылся в улыбке Арнульф, — именно таков мой замысел. И, думается, ваша помощь не будет лишней.

— Подобные слухи долетали до нас, — проговорила владычица гневным рокотом прибоя, — но не так велика наша сила, чтобы тягаться с хёвдингами на Эрсее. Теперь мы видим, что нашёлся тот, кому по плечу это большое и славное дело! Сколько человек тебе нужно?

— Столько, сколько несёт боевой корабль.

— Оставайся под нашим кровом, Арнульф Иварсон, со своими людьми. Мы будем совещаться и утром дадим ответ!



Хаген высказал нижайшую просьбу посмотреть знаменитый здешний храм Фрейи. Хродгар подумал и присоединился. Тогда Кьялла приказала позвать того парня, что играл на моржовом черепе, чтобы тот был провожатым для сверстников.

Парня звали Хёрд. Он был родом с острова Альдей. Его отец был главным музыкантом при королевском дворе в Альдастейне. Старших сыновей ему удалось пристроить на хорошие места, но Хёрд был младшим, а какова доля младшего сына — нет нужды говорить…

— Вот и сижу тут с семи годков, — рассказывал Хёрд, водя гостей по залам и переходам замка.

— Как тебе тут живётся? — спросил Хаген. А Хродгар сочувственно добавил:

— Тяжко, пожалуй, удержать селёдку с штанах, когда вокруг столько наживки!

— Нет, не очень, — отмахнулся Хёрд, — густо растёт здесь сладкая малина нарядов, и, коли подойти к делу с умом и чувством, можно отведать этих ягод, — осклабился, подмигнул парням, — если у вас есть голод до мёда лип ожерелий, то это можно устроить!

— Я не прочь, — усмехнулся Хродгар, почёсывая в промежности, — а ты, братец-лемминг?

— Воздержусь. Я бы лучше провёл вечер за книгой, коли здесь имеется бокенсаль.

— Здесь роскошный бокенсаль, — похвастал Хёрд, — как раз при храме. Идём, покажу!

— Тебя Торкель засмеёт, когда узнает, — предупредил Хродгар.

— Торкелю я выбью зубы, потому что он лоботряс, — добродушно молвил Хаген и обратился к провожатому, — а что это за инструмент, на котором ты играл? Никогда не видел подобного!

— Арфу и вистлы, волынку и лютню я уже освоил, — самолюбиво хмыкнул Хёрд, — а та штука, о которой ты говоришь, называется ростунг-скёлль[49], потому что сделан из черепа моржа. Дорогой инструмент, но хорошо звучит в просторном зале, не так ли?

— Звучит прекрасно, — похвалил Хаген, — особенно в умелых руках. А если сделать подобное из черепа овцебыка, звук, наверное, будет глуше и ниже.

— Неплохо ты соображаешь в музыке! — одобрил спиллеман.

— А ты здесь только играть выучился? — спросил Хродгар. — Или драться — тоже?

— Отнюдь! Учат и владеть оружием. Это может показаться странным, но Фрейя, покровительница скъяльд-мэйяр, это не столько богиня любви, как думают многие, сколько божество военных союзов, юношей и девушек, едва покинувших отчий порог. Впрочем, глядите сами!

Святилище оказалось и впрямь роскошным. Просторный круглый зал освещался через застеклённые стрельчатые окна. Дощатый пол выстелен коврами, белёные стены — вышитыми картинами. На одной Фрейя верхом на вепре с золотой щетиной вела гневную беседу с великаншей Хюндлой, на другой — ехала над Лесом Мрака на колеснице, запряжённой кошками, на третьей — парила над полем битвы в окружении валькирий, а ветер трепал соколиные перья на её плаще. Были и такие картины, где Фрейя бесстыдно предавалась любовным утехам, занималась колдовством, пировала в своём небесном чертоге в окружении павших витязей. Длинное полотно изображало обряд: юноши и девушки приносили клятвы, окропляя своей кровью алтарь богини.

Но больше всего запомнился Хагену идол прекрасной ваны над храмовым камнем. Умелец вытесал из белого мрамора высокую, властную и пленительную женщину. На плечах её лежал длинный плащ, отороченный перьями хищных птиц. Белое манящее тело плотно облегала сверкающая кольчуга. Ожерелье переливалось самоцветами на пышной груди. Золотые локоны вольно свивались волнами, источая сияние. Сладкая угроза сочилась из уст, полуоткрытых в улыбке. Синие глаза затягивали в морскую бездну.

— Воистину, это не богиня разврата и плотских утех, — прошептал Хаген, — это богиня свободы и судьбы молодого героя.

А про себя добавил: «Но — не моей судьбы».

Хродгар же рассмеялся странно и невесело:

— Ясно теперь, чего это скъяльд-мэйяр так взволновались от твоего рассказа! Вождь наш очень здорово придумал искать у них помощи.



Больше ничего важного в тот день не случилось. Хёрд познакомил Хродгара с чашницей Кьяллы модрон, милой круглолицей Альвхильдой, и знакомство это было весьма близким, к немалому обоюдному удовольствию. Хаген же, как и хотел, провёл остаток дня и полночи в бокенсале за мудрёной книгой Карла Младшего сына Гудстафа со страшным названием «Размышления над „Сказанием о Людях Пустоши“, „…о Трёх Священных родах“ и о судьбах Севера». От этого чтения у юноши распухла голова, но он рассудил, что лучше голова, чем пузо или то, что ниже. Мало что понял, кроме того, что этот Гудстафсон гораздо глубже постиг древнюю премудрость, нежели его наставник, Сигмунд Фроди, которого часто поминал Арнульф. Остаток ночи Хаген размышлял о том, какие божества отбрасывают тени, под которыми живут народы Севера, и не сами ли люди удлиняют эти мрачные тени себе на беду.

А спать он не спал. Решил, что коли Халльдор наколдует западный ветер, то выспаться можно будет и на борту. Там удобно, как в кресле-качалке.



Наутро Кьялла сообщила хорошую новость:

— Мы тут посовещались, и я решила, что, коли ты, Арнульф Иварсон, будешь предводителем в этом походе, то и нам будет удача присоединиться, чем бы ни кончилось это дело. Снарядим драккар и отправим сразу за тобой. Ты подождёшь нас на Хаугенбрекке?

— Идите сразу на Киль, — сказал Седой, — кто поведёт соколих?

— Одна босоногая девчонка, которую некогда спас один бородатый герой, у коего тогда было поменьше седины в голове, — поклонилась та самая черноволосая госпожа, что вчера выспрашивала Хагена о девицах.

— Благодарю тебя, Ньёрун Чёрная, — кивнул Арнульф, — добычей не обижу.