Лемминг Белого Склона

— Двести сорок восемь! — Крак подал хриплый голос, удивительно подходивший к его имени, да и к облику. — И это даже многовато за твою дыру — точно, мочевой пузырь йотуна!

— Захлопни клюв, Крак, — дружески посоветовал Арнульф, отсчитывая корчмарю тридцать полновесных золотых монет, — пустите эту птицу и пусть летит за мной…



— Сожгу во славу Локи этот сарай, — проворчал Крак вместо благодарности, когда они вышли наружу и направились на пристань, — ты ему переплатил, Орлиный волк.

— Слыхал, ты ищешь работу? — сходу спросил Арнульф.

— Истинно так.

— Твоя лодка при тебе?

— На пристани. В сарае.

— За долги не отобрали?

— Не должны. Заплатил за месяц вперёд, — уверил сын Траусти.

— Ты такой человек, что скорее заплатишь за лодку, чем за себя? — спросил Хаген.

— А что тебя удивляет, сынок?

— Я тебе не сынок, — резковато заметил Хаген.

— Уж пожалуй, — Крак оглядел парня с едва заметной ухмылкой, — ты староват, чтобы быть моим ублюдком. Будем знакомы! Крак сын Траусти со Скипея.

— Хаген сын Альвара по прозвищу Лемминг, — пожал протянутую руку, — из Равенсфьорда.

— Твой сын, Арнульф? — усмехнулся Крак. — Похож!

— Будем считать, — вернул усмешку Седой, — я его усыновил.

— А от меня тебе чего надо?

— А чего от тебя может быть надо? Мне нужен кормчий.

— Я слыхал, тебе нужен не кормчий, а корабль, ибо твой «Бергельмир»…

— Нет больше моего «Бергельмира»! — возвысил голос Арнульф, и Хаген вздрогнул от чужой боли, пронзившей воздух. — Я иду в Гравик за ладьёй и людьми. Ты со мной?

— Охотно, — без дальнейших расспросов кивнул Крак.



Тем же вечером шестивёсельный скейд, которой Крак любовно звал «Старухой», покинул Хединсфьорд и ходко устремился на северо-восток. В открытом море Крак поставил парус, и лодка ожила, несомая боковым ветром. Хаген спросил, не будет ли разумнее заночевать на шхерах, но сын Траусти даже не глянул в его сторону. Арнульф пояснил: мы спешим, если ветер переменится или, не приведи Кэльдана, утихнет, придётся грести, а я, мол, старенький, спину сорвал в Моховой Долине, так что оставим шхеры троллям — пусть пока там гуляют…

— А кроме того, — добавил Седой, — нас ведёт такой стернман, что не нужды беспокоиться.

Старик явно доверял Краку, да и сам Хаген залюбовался, как ловко островитянин обходится с кормилом и парусом. Попросился было помочь, но Крак буркнул:

— Завтра, как рассветёт. Нынче не такое время, чтобы ты лез мне под руку. Спи давай!

Хаген пожал плечами, накрылся с головой пледом и заснул, качаемый волнами, точно в люльке, а ночное море шептало колыбельную без слов. И впервые за много дней сон его был лёгок.





2


Через пару дней задул встречный ветер. Кормчий вертел парус то так, то эдак, стараясь приноровиться к дыханию Кэльданы, но к вечеру даже он устал. Арнульф заметил это:

— За вёсла! Правим к берегу. Как говаривал учёный муж Сигмунд Фроди: «Не можешь срать, не мучай жопу». Пристанем до утра на Норднесе.

Норднесом звался мыс на северо-восточной оконечности полуострова Сотисвэрд. Огромный меч, выточенный из гранита, врезался в море на четыре раста к востоку от Хлордвика. Сказание говорило, что в древние времена тут жил великан Соти, который никому не давал покоя. Потом его сразил Тэор: громовой молот раздробил тело йотуна в пыль, и только каменный клинок остался невредим. Так и возник полуостров Сотисвэрд — Меч Соти. На юге почва была не столь камениста, потому люди давно его заселили, но на севере, в бесплодных красно-серых скалах, могли жить разве что тролли — да ещё морские птицы, гнездившиеся там во множестве.

Потому морестранники весьма удивились, обнаружив на берегу костёр.

И человека, коптившего в дыму жирного тупика.

Завидев гостей, бродяга вскочил, наставив на пришельцев зазубренный гарпун. Багровые блики костра играли на молодом лице, отражались в затравленном волчьем взоре.


— У меня ничего нет, кроме жизни, — послышался ломкий юношеский голос, — но её просто так не отдам!

— Успокойся, добрый человек, — Арнульф положил копьё наземь и миролюбиво поднял руки, — мы такие же скитальцы, как и ты, и хотели бы погреться у твоего костра. Мы небогаты, но можем поделиться ячменной лепёшкой и можжевеловой настойкой!

С этими словами Хаген достал из дорожной сумки мех акавиты, преломил хлеб и протянул угощение ровеснику:

— Пожалуйста, убери гарпун: я не кит, а всего лишь Лемминг.

— Лемминг? — удивился парень, опуская оружие и принимая скромный дар.

— Меня так прозвали: Лемминг Белого Склона. Друзья зовут меня Хагеном, сыном Альвара. Как нам звать тебя? Как ты зовёшься меж друзей?

Парень резко откинул пряди со лба, хлебнул настойки, сплюнул вбок. Отсвет костра не мог разогнать ледяную мглу в его глазах.

— Никак не зовусь меж друзей, ибо нет у меня друзей, — голос дрожал струнами арфы — обида, холод и гнев, — а вы можете звать меня Торкелем, сыном Ульфа Серого.

— Ульфа Серого из Адальсфьорда? — двинул бровями Арнульф.

— Ты знал моего отца, добрый человек? — прошептал Торкель.

— Знал, — кивнул старик, — только я тебе не добрый человек. Я — Арнульф Иварсон.

Юноша пару мгновений бестолково хлопал глазами, затем преклонил колено:

— Честь для меня привечать у огня самого Седого Орла, сына Ивара Хромого!

— Для меня радость видеть сына Серого Волка, — сказал Арнульф, усаживаясь и грея руки над жаром, — старшего Волчонка я знаю, теперь и с младшим познакомился. Что же, славную тризну справили вы по Ульфу сыну Эйольфа? Как живётся твоему брату? И отчего ты тут сидишь один, словно бродяга или изгнанник?

— Славную тризну справили мы по нашему батюшке, — кивнул Торкель, — и поставили памятный камень на берегу фьорда. Каждый, кто идёт на Адальборг, может его видеть! А что же до моего брата и до того, почему я тут… — юноша вздохнул, приложился к меху, слегка поморщился, отломал крыло тупика, закусил. И, глядя ему в глаза, Хаген подумал, что, верно, не мяса вкус в пасти Волчонка, а горький пепел.

— Поведай нам сагу своей жизни, Торкель Ульфсон, — неожиданно подал голос Крак, усаживаясь рядом с Арнульфом и нарезая печёную грудинку — сперва вождю, после — себе, — ночь долгая, спать нас не тянет, а на твоём сердце гора горя. Часто станет легче, коли поделиться с другими своей печалью. Быть может, мы сможем помочь в твоей беде, а ты станешь полезен в нашем деле. Верно, Арнульф Иварсон?

— Послушай, Торкель, что поёт эта птица, — кивнул старик, — ибо поздно понял Крак сын Траусти, как важно чувствовать плечо побратима. Но лучше поздно, чем никогда.

— Нет больше старшего Волчонка, — тихо проговорил юноша, зябко кутаясь в плащ, — и никто не заплатил за его смерть. Ни серебром, ни золотом. Впрочем, — добавил он с горячей, хмельной злостью, — за Торольфа Храброго не возьму ни серебра, ни злата! Я возьму только жизнь…



Ульфом Серым звался один человек. Он жил на Граэнстаде — Дворе Серого в Адальсфьорде, что в Эстарики. В молодости он был викингом и ходил в банде Арнульфа Иварсона. Когда же голова его поседела, он осел в Адальсфьорде, взял там землю и построил усадьбу. К тому времени у него было двое сыновей от разных матерей. Старшего звали Торольф по прозвищу Храбрый, а младшего — Торкель. Торольф рано возмужал и был похож на отца. Первый раз он отправился в викинг, когда ему сравнялось тринадцать. Он хорошо показал себя на море и в битве, а к двадцати годам сам стал хёвдингом и получил боевой корабль. Он каждое лето ходил в набеги в дальние страны, прославился и разбогател, и от него многого ждали в будущем.

В то время Восточными Заливами правил Эгиль Эриксон из Сканесфьорда. Все почитали за лучшее платить ему дань или по крайней мере не навлекать на себя его гнев. Дошло до того, что он обложил податью жителей Сторвега к востоку от Бьёрндаля. Там жили дикари: оленеводы да охотники. Они платили пушниной. Эгилю нужен был надёжный человек, чтобы держать их в повиновении. Тогда ему посоветовали пригласить на это дело Торольфа, хотя были и другие желающие: Асбьёрн Короткая Борода, братья Торстейнсоны и всякие прочие. Но эти люди, хотя и долго служили Эгилю конунгу, не показались ему надёжными: знал он, что каждый из них не упустит случая урвать кусок шире собственного горла. Потому и согласился, чтобы Торольф собирал для него шкуры да меха с побережья.

Ульф Серый сказал на это:

— Думается мне, мало удачи тебе будет служить Эгилю конунгу, и нашему роду такое дело не принесёт счастья, но ты ведь всё равно поступишь, как считаешь нужным.

Торольф сказал:

— Не хочу печалить тебя, отец, однако такова моя воля.

Вот прошло три зимы, и Торольф хорошо справлялся с порученным: все при дворе короля щеголяли в соболях да песцах. Но песец — хитрый зверь и крадётся незаметно. Подкрался и к Торольфу. Тогда как раз умер Ульф Серый, и Торольф пригласил Эгиля конунга на тризну по родителю. Прибыли с королём и Асбьёрн, и братья Торстейнсоны, и всякие прочие. И славно гуляли в Граэнстаде восемь дней. А на девятый вечер Асбьёрн склонился подле короля и негромко молвил ему на ухо:

— Погляди-ка, в какой роскошной норковой накидке ходит Сигню, жена Торольфа! Погляди-ка, сколько золота и серебра в этом доме! Даже рабы носят меха. Думается мне, Волчонок таскает в пасти многовато добра мимо твоей казны! Не так было бы, когда бы данью сааров занялись сыновья Торстейна Толстого или любой твой покорный слуга.

— Не надобно теперь наушничать мне на Торольфа, — сказал Эгиль, но в тот вечер сидел хмурый, как окутанная грозовыми тучами скала на Хергенесе. Торольф заметил это и наутро подарил конунгу роскошную шкуру белого медведя да в придачу к ней — нарядную шубу на меху снежного барса:

— Желаю, чтобы ты здравствовал, Эгиль Эриксон, и твоя сиятельная супруга, ибо не знаю подобной благородной четы во всей Стране Заливов, да и за её пределами тоже не знаю!

Тогда Эгиль улыбнулся и обнял Торольфа, но задерживаться не стал, а отбыл пополудни.

— Как знать, мой господин, — шептал по дороге Асбьёрн, — сколько ещё барсовых да медвежьих шкур утаит этот герой! Позволь мне занять его должность на одну зиму, и я докажу, что у Волчонка морда в пуху.

— Поразмыслю над этим, — мрачно отвечал Эгиль.

А надобно сказать, что у Эгиля был сын Эрик, которого с малых лет прозвали Волчья Пасть. Он был дружен с Асбьёрном и молодыми сыновьями Торстейна. Кровь кипела у него в жилах, а голод славы и власти толкал на тропу ясеневых драконов. И так получилось, что однажды, когда Эйлиф конунг из Хединсфьорда бросил вызов Эгилю, и короли Эстарики схватились при Хергефьорде, Торольф был занят на востоке и не смог принять участие в той битве. Там пал Эгиль конунг, и говорили, что не обошлось без клыков Волчьей Пасти. Так это или нет, а битву при Хергефьорде владыки Восточных Заливов проиграли, хотя бы и с малыми потерями, коли не считать гибели конунга. Но их власть в Эстарики пошатнулась. В Скёлльваге спешно созвали тинг и решили, что пусть Эрик Волчья Пасть будет отныне правителем. А в советники молодой король назначил Асбьёрна Короткую Бороду.

Когда Торольф прибыл с очередной данью и был готов принести клятву верности новому конунгу, Эрик сказал так:

— Где ты был, Волчонок, пока мы бились при Хергефьорде? На что мне твоя пушнина, когда пал мой отец, а люди говорят, что не столь силён владыка Сканесфьорда?

— Честно служил я Эгилю конунгу, — ответил Торольф, кланяясь не слишком низко, — но коли слышу ныне такие речи, то не предложу дружбы его сыну. Возьми эти шкуры да меха как выкуп моей чести, а больше мне нечего тебе сказать, Эрик Эгильсон!

И отбыл из Сканесфьорда спешно, как только мог.

Недостаточно спешно.