Крылья бабочки

Трейси поднялась и вышла из-за стола, останавливаясь в нескольких футах от него. Он был закрыт и сосредоточен, таким Марко бывал, только если впереди ждало что-то серьезное. Внезапно она вспомнила их ночи в Италии: как страстно он любил ее, как бережно обнимал, когда она засыпала. Он умел быть нежным и любящим!

Я люблю тебя, Трейси. Ничего не бойся.

Но она боялась: и его, и за него. Ведь «это», возможно, произойдет сегодня. Возможно, его убьют. Возможно, схватит ФБР. Возможно… Были тысячи раскладов и все они не в его пользу. Разве может она просто смотреть, как он уходит? Разве может позволить ему уйти? После всего, что произошло, вместе им не быть. Трейси была не в состоянии принять правила, по которым жил Марко, ту звериную жестокость, с которой он расправлялся с врагами. Про то, что он может сделать с ней, если узнает обо всем: измена, предательство, пусть косвенное, но сотрудничество с полицией — его суд ни за что не вынесет ей оправдательный приговор. Но она обязана попытаться хоть что-нибудь предпринять!

Трейси посмотрела в сосредоточенное красивое лицо и, не выдержав, подошла ближе, беря его руки в свои.

— Поехали ко мне, я соскучилась.

Пусть это будет их последняя ночь вместе, конец их головокружительной любви. Она отчаянно хотела, чтобы Марко выбрал ее, а не свои «дела». Если он это сделает, значит, в нем есть еще, за что бороться. Значит, человек в нем еще живет!

Марко как-то странно посмотрел на нее, но Трейси не заметила, ожидая его решения, с силой сжимая твердые ладони. А он завороженно застыл: чем-то чистым, неиспорченным светилось ее лицо, заставив на миг позабыть правду и насладиться крупицами счастья, которое он познал, держа в объятиях именно эту женщину. Марко медленно привлек Трейси к себе, склонился, почти касаясь губ, мягких и податливых. Их вкус Марко никогда не забудет.

— Я люблю тебя, — выдохнула Трейси, позволяя сердцу на мгновение взять контроль над разумом. Но это разрушило волшебство их близости, заставило ненависть Марко вспыхнуть с новой силой. Ее признание казалось таким искренним и правдивым. Виртуозное притворство! Он-то прекрасно знал, насколько лжива ее натура.

— Я не поеду к тебе, у меня есть неотложные дела. — Трейси отпустила его руки: она проиграла в этой битве. — Но я отвезу тебя.

— Не нужно, я вызову такси.

— Нет, — он обнял ее за талию и повел к выходу, — ты поедешь со мной.

Они вышли на задний двор, где переговаривались Том и Эдди. Фил Леонелли курил в стороне, рассматривая что-то в телефоне. Трейси сразу же бросилась в глаза большая черная машина по типу микроавтобуса, но блестящая, новая, — если в ней что-то и перевозили, то явно не часто.

— Эдди, Фил, — позвал Марко. Они моментально среагировали: Фил нажал на ручку, и дверь бесшумно отъехала, открывая вид на просторный кожаный салон, потом вслед за Эдди забрался в кабину. А вот Том нахмурился — водителем всегда был он. — Запрыгивай, — весело бросил ему Марко. — У тебя сегодня будет другая задача.

Трейси стало страшно, а дурное предчувствие буквально ударило в грудь, ломая ребра. Она села в кресло и бросила короткий взгляд на Тома, устроившегося рядом. Его лицо ничего не выражало, но ей показалось, что он тоже боится. Марко занял сиденье напротив и, откинувшись на спинку, задумчиво посмотрел в окно. Когда он повернулся к ним, его глаза были пустыми и холодными. Страшными, потому что там внутри больше не было никого, с кем можно договориться. Там не было человека, способного на сочувствие и жалость. Там не было мужчины, познавшего любовь. Только зверь, жаждущий крови и смерти. Трейси сглотнула, впиваясь пальцами в сумочку — и смотрел этот зверь исключительно на нее. Машина тронулась.

Трейси, как испуганный зверёк, замерла, не смея отвести глаз от Марко. Его ледяной враждебный взгляд вызывал озноб, липкой колючей дрожью разбегавшийся по телу. Она вскинула руку к груди, нервным жестом отыскивая бриллиантовую подвеску, — ее не было. Короткий взгляд в окно, и последняя надежда растаяла: они съехали с дороги. Ее явно везли не домой.

— Куда мы едем? — упавшим, безжизненным голосом спросила Трейси, понимая, что, скорее всего, это место будет последним, что она увидит в этой жизни.

Марко моргнул и каким-то нечеловечески быстрым движением выхватил из-за спины пистолет. Выстрел разорвал тишину, — даже глушитель не смог целиком и полностью поглотить страшный звук. Трейси закричала, а Том только шире распахнул глаза, потом его голова безжизненно повисла, разглядывая стеклянным взглядом расплывшееся на груди алое пятно. Прямо в сердце — идеальное исполнение.

Но Трейси некогда было жалеть Тома — дуло пистолета теперь смотрело на нее. Она поняла: это конец. С предателями Марко Мариотти безжалостен и беспощаден.

— Есть что сказать, детка?

— Марко… — одними губами прошептала она и закрыла лицо руками, давясь глухими рыданиями. А потом машину сильно тряхнуло со странным хлопком, будто взорвалась шина.

— Эдди, тормози! — резкий крик Марко испугал Трейси еще больше. Он грубо схватил ее за блузку, притягивая к себе. — Сука ты, любимая, — Марко впился в ее рот, до крови кусая губы, затем ногой ударил по двери и выбросил Трейси из машины. Доля секунды — падение, боль в груди и сильный удар головой. Затем взрыв, мощный, оглушительный, опаливший все вокруг огненным дыханием. И тишина…

Свет в конце тоннеля

В палате интенсивной терапии госпиталя Маунт-Синай, за плотно закрытой белой дверью, в которую входить разрешалось исключительно персоналу больницы и нескольким посетителям, получившим специальное разрешение, находились двое. Если подойти ближе и прислушаться, то можно было расслышать приглушенные голоса. Один — взволнованный, звучавший громче. Другой — тихий, спокойный.

Трейси изо всех сил старалась убедить Шэрен, что она в порядке. Три сломанных ребра, сотрясение второй степени, множественные ушибы она в расчет не брала. Да и подруга больше волновалась о ее психологическом состоянии, нежели о физиологии: молодое здоровое тело быстро восстановится, а вот душевные раны исцелить не так просто.

— Я не сильно утомила тебя своей болтовней?

— Нет, продолжай. Сейчас мне хочется молча слушать, — вымученно улыбнулась Трейси. Она видела, как нервничает и переживает Шэрен, но все равно держится, пытаясь отвлечь от произошедшего и не задавать вопросов. Потому что в жизни Трейси и так теперь были одни вопросы. Она ведь только начала поправляться: сознание окончательно прояснилось, а тошнота и рвота, вызванные сильным сотрясением, понемногу отступали, только глубокие вздохи по-прежнему давались тяжело, вызывая тупую боль в груди. Легко отделалась — как сказала одна из медсестер. Наверное, агенты ФБР думали так же, иначе объяснить их ежедневные допросы было нельзя.

— Мэтти сейчас говорит исключительно по-французски, — продолжала Шэрен. — У меня ощущение, что второй язык ему нравится гораздо больше, чем первый.

— Неудивительно. Французский — любимый язык папочки, — поддержала Трейси, отмечая, каким внутренним светом светилась подруга. Шэрен была счастлива в браке, она любила и была любима. «Когда же я свернула не туда?» — подумалось Трейси. Почему ее любовь, не менее настоящая и сильная, обернулась несчастьем? Почему всё стало не просто сложно, ведь сложно бывает у всех, а опасно. Смертельно опасно.

В дверь постучали и вошла медсестра — Трейси выдохнула: хорошо что не ФБР. Снова. Когда были разрешены посещения — начались допросы. Агенты приходили не просто каждый день, Трейси видела их по несколько раз в сутки. Если бы она осталась одна, то, наверное, не выдержала бы, но Трейси была не одна. Брендон стал ее адвокатом, представлял интересы и не позволял давить или запугивать свою клиентку.

— Мэм, нужно выпить таблетки, — женщина протянула ей пластиковую крышечку с тремя разноцветными пилюлями.

— Что это? Болеутоляющее?

Медсестра улыбнулась и, налив стакан воды, подала его Трейси.

— Не буду, — она отвернулась к стене.

— Мэм, доктор Варшавский велел…

— У меня от них голова кругом, не хочу, — прервала Трейси.

— Мне придется сказать об этом врачу.

— Говорите, — устало махнула рукой Трейси. Молодой настойчивый терапевт — меньшая из ее проблем. Проблем, о которых невозможно было не думать. Даже сейчас, проводив медсестру взглядом и улыбнувшись Шэрен, тут же возобновившей рассказ, Трейси погрузилась в себя, перебирая в памяти последние два дня.


А ведь она старалась говорить властям правду. О своих отношениях с Марко Мариотти, о теневой стороне его бизнеса, о которой она, по сути, не знала ничего, а каяться в том, что открывала для него фирмы-однодневки, не собиралась. Трейси не знала подробностей, не знала наверняка, чем они будут заниматься. Просто оказывала юридические услуги. Верили ей? Этого она тоже не знала.

Трейси подробно рассказала о дне, когда погиб Марко: о ее приезде в особняк в Дитмас-Парке, о том, как он, сославшись на занятость, предложил подвезти ее домой, о том, как выбросил из машины. Единственное, о чем она умолчала — убийство Тома Гана. Нет, специального агента Фредерика Косты. Трейси не знала, скрыл ли взрыв смертельное пулевое ранение Тома (даже мысленно произносить его настоящее имя было тяжело), но все равно придерживалась своей версии, каждый день ожидая, что ее обвинят во лжи. Пока никаких обвинений ей не предъявили.

Трейси не была уверена, что так останется и впредь, но по-другому поступить не могла. Правда о гибели Тома ему самому ничем не поможет, не изменит его ужасной судьбы. Скрывая ее, Трейси пыталась защитить репутацию и память Марко, не хотела своими губами обличать его чудовищный поступок, хотя знала наверняка: какими бы сведениями ни обладали власти, сколь серьёзные ни имели на руках доказательства — предъявить обвинение было некому, судить было некого, а пока вину не докажут в суде — человек невиновен. Марко Мариотти погиб невиновным, по крайней мере, в глазах широкой общественности.

— Ты меня совсем не слушаешь, — не укоряя — волнуясь, заметила Шэрен. С того дня, как разрешили навещать Трейси, Шэрен не раз замечала, как подруга уходит в себя и подолгу молчит с отсутствующим видом. Это не могло не настораживать. Трейси стала другой. И Шэрен не была уверена, что когда-нибудь увидит ее прежней, но надеялась, что скорбная тень, залегшая в глубине глаз, и печальная улыбка, кривившая уголки губ, со временем исчезнут. Время ведь лечит?..

— Прости, я… я просто задумалась.

— Может, расскажешь мне, — Шэрен нежно погладила ее руку, — о нем?

О нем…

Трейси почувствовала, как горький ком подступил к горлу, мешая говорить, дышать… Жить.

— Да, — выдавила она. — Но не сейчас. Я… я просто не могу. Просто не могу, — прошептала Трейси, закрывая глаза, пряча свои чувства, но они просачивались болью в сердце и солеными слезами сквозь ресницы.

— Милая моя, — Шэрен сжала ее руку: если бы она могла принять на себя хотя бы часть ее страданий, облегчить боль, то сделала бы это. — Плачь, не держи это в себе. Плачь, и станет легче.

Шэрен не знала, когда это произойдет, но надеялась, что это время обязательно наступит.

***

Трейси, пододвинув кресло к окну и обняв колени, наблюдала за кипевшей на улице жизнью, за видневшимися вдали зелеными верхушками деревьев, которые ласково перебирал ветер, за облаками стремительно проносившимися в сторону горизонта. Только конец августа, а осень уже вовсю хозяйничает, особенно ночью, когда тепла не хватает, и прохлада будит даже самый крепкий сон, колючей дрожью проходясь по ногам, заставляя кутаться в легкую простынь. Но сладко заснуть всё равно не получается: приходится просыпаться и плестись за теплым одеялом. Возможно, когда спишь не в одиночестве, всё по-другому. Возможно…

Трейси с трудом удалось убедить родных и друзей, что с ней всё в порядке, и единственное, что сейчас необходимо — время. Она хотела разобраться в себе, оплакать потери и решить, как жить дальше — и всё это в одиночестве. Мужчины поняли ее с полуслова, с женщинами было сложнее: мама и Шэрен названивали каждый день. Их забота и внимание были безумно приятны, но сбивали, заставляя сжимать волю в кулак и бодро отвечать, что у нее всё хорошо, потому что иначе они бы снова сорвались, бросив семью, которая нуждается в них не меньше. Но хорошо не было. Станет ли когда-нибудь? Трейси не знала, но сейчас ощущала острую потребность остаться одной: без вопросов, жалости и даже любви.

Когда отпала необходимость собирать себя, становясь сильной — становясь прежней, — Трейси разваливалась на куски, рыдая. Она много плакала: по Марко, Брендону, по себе самой.

Брендон… Он понял ее сразу, и после выписки они не виделись. Но она точно знала, что только благодаря ему агенты из бюро оставили ее в покое. И то, что она все еще адвокат — тоже его заслуга. Она действительно легко отделалась, пусть и не без ущерба для репутации: ее имя мелькало в прессе — конечно, гибель известного бизнесмена — новость лакомая, а явные намеки на их с Марко роман (в исключительно деловые отношения никто не хотел верить) делало ее даже пикантной. Несколько раз к ней в палату пытались проникнуть журналисты, но пока Трейси давала показания, к ней не подпускали никого, кроме самых близких родственников и друзей, которым можно безоговорочно доверять. А потом внимание газетчиков переключилось на волну преступлений, захлестнувшую Нью-Йорк. Трейси догадывалась, что происходит: мафия делит вотчину Марко. И она была рада, что в этой войне до нее никому нет дела. Просто женщина, обычная любовница, никто в их мире. В жестоком, диком, преступном мире мужчин.

Порыв прохладного ветра бросил в распахнутое окно несколько слетевших с деревьев высушенных листьев. Трейси обняла себя за плечи, почему-то вспомнив зиму и Аспен. Сколько всего произошло за это время. Как круто поменялась жизнь. Они с Брендоном изменились и больше никогда не будут прежними, а Марко…

Море

Солнце

И я. Это комплексная сделка.

А Марко больше не было. Трейси снова заплакала, тихо и горько. Она ведь всё знала про него, и всё равно какая-то часть ее души невозможно тянулась к нему. Её сердце вопреки всему безумно любило этого мужчину. Помиловал бы он её, сложись всё по-другому? Трейси не знала, да и было ли это важным? Главное, что, когда встал выбор жизнь или смерть, Марко выбрал жизнь. Её жизнь. Он спас её, защитил на голых инстинктах, подарил будущее. Значит, ненависть не до конца отравила его, и человека в нем было больше, чем зверя, так часто владевшего его душой. Значит, Марко погиб именно тем мужчиной, которого она полюбила несмотря ни на что.

Стук в дверь нарушил тишину, и Трейси, нахмурившись, вскинула голову: настолько чужеродным показался этот звук в квартире, насквозь пропахшей одиночеством. Она утерла рукавом слезы и пошла открывать, без опаски и нервозности — Трейси устала бояться.

— Привет, — Брендон, опершись плечом о косяк, с привычной хитрой улыбкой рассматривал ее, словно не было прошлого и красных от пролитых слез глаз.

— Зайдешь? — вместо приветствия спросила Трейси.

— У меня билеты во Францию, вылет через два часа.

— Зашел попрощаться?

— Нет, — он демонстративно вскинул руку, — в Париже мы будем как раз к завтраку. Ты же любишь горячие круассаны.

— В Париже?! — Брендон кивнул. — Вот так просто: взять и уехать?

— Так просто: взять и уехать.

— А работа? — Не её — его. Сама Трейси не знала, как будет жить дальше, не то что работать. И уж точно она не была уверена, что хочет оставаться в Нью-Йорке. Все это она озвучила Максу Уиллету — старшему партнеру своей фирмы. Он посоветовал не рубить с плеча и хорошо всё обдумать. Мистер Уиллет дал ей время прийти в форму, полностью восстановиться после несчастного случая — версия для широкой общественности взрыва на дороге. Он хотел, чтобы Трейси вернулась на работу, она же отчетливо сознавала, что это вряд ли возможно. Нет, туда нет.

— Мне кажется, нам обоим нужен отпуск эдак на год, — веско заявил Брендон.

— А твоя карьера? — недоверчиво спросила она.

— Да к черту её! — Он снова посмотрел на часы. — Полански, мы можем опоздать.

— Брендон, ну как же? А вещи?

— К черту тряпки. Возьми только паспорт.

— Спасибо, — тихо произнесла Трейси.

— За что?

- За всё.