Кровь за кровь

Яэль просунула руки в лямки одной подушки с парашютом, а другую впечатала в грудь Луке: «Чего ждёшь? Надевай».

Победоносный перехватил путаницу ремней и крепежей, рассматривая их, словно большую паутину – с отвращением, будучи почти готовым уронить всё на пол.

– Ты хочешь, чтобы мы выпрыгнули из самолёта в этом?

– Я хочу, чтобы ты умер во сне. Старый и седой, – отозвалась Яэль. – А теперь надевай. И куртку не забудь, будет холодно.

Выражение лица Луки балансировало между страхом и отчаянным желанием выглядеть невозмутимым, когда он нашёл несколько одеял и обмотал их вокруг торса, прежде чем закрепить парашют.

Неплохая идея. Яэль тоже схватила половину оставшихся одеял, проталкивая их под ремни своего парашюта, а потом достала третью подушку и повернулась к Феликсу. На лице парня отражался ужас – гораздо больший, чем у Луки. Бесконечный ужас, подкреплённый медицинскими документами.

Акрофобия – сильный страх высоты.

Она уже видела Феликса таким, там, на дороге в горах, когда ему пришлось проехать через ущелье. Но там высота была всего двадцать метров… Здесь падение насчитывало тысячи.

– Нет-нет-нет-нет, – шёпот вырвался единым потоком. Он качал головой, всё тело сотрясала дрожь. – Это не… не…

– Феликс, – Голос Яэль был низким, резким. – Посмотри на меня.

На этот раз Феликс подчинился. Она видела, как страх съедал его заживо, поглощал зрачки, затопляя голубую радужку. Яэль удерживала этот тёмный-тёмный взгляд, пока наматывала одеяла поверх грудной клетки парня, продевала его руки в ремни парашюта, туго застёгивала крепления.

Когда Яэль удостоверилась, что ремни сидят крепко, она нашла шнурок и вложила его в здоровую руку Феликса.

– Досчитать до пятнадцати, а потом дёрнуть за шнур, – сказала она парням. – Когда приземлитесь, оставайтесь на месте. Я найду вас обоих.

Они уставились на неё. Лука кивнул. Лицо Феликса побледнело от страха.

Яэль дёрнула ярко-красный рычаг. В одно мгновение пол был прочным, надежным. В следующее – он разверзся, широко раскрывая челюсть навстречу хаосу. Тьма, холод и гул хлынули внутрь самолёта.

Яэль не представляла, что там внизу, как и не знала расстояние до земли. Кто сказал, что там вообще есть земля? Сколько морей покрывают сушу на территории между Токио и Германией? По грубым подсчётам (двигатели самолётов модели Фокке-Вульф «Кондор»[7], на которой они летели, в среднем разгоняются до 335 узлов в час, путь занял примерно десять часов) они сейчас где-то на семидесятом меридиане на территории Рейха. Если пилот выбрал траекторию северней, то они далеко от всех больших водоёмов.

Единственный способ в этом удостовериться – прыгнуть.

Лука боком подобрался к люку. Золотистые волосы трепал ветел. Губы растянулись в бесчувственном оскале. Взгляд метнулся к Яэль; пальцы дёрнулись у лба в прощальном салюте.

А потом он прыгнул.

Даже ожидаемое, зрелище было шокирующим. Вот Лука здесь, и уже нет. Поглощён тьмой. Яэль потянула Феликса вперёд за ремни. Нужно действовать быстрей, если они хотят приземлиться близко друг к другу. Но брат Адель сопротивлялся, каждая клеточка его тела стремилась прочь от люка в никуда.

– Ты справишься! – закричала Яэль; мышцы вторили ей. Ей потребовались все силы, чтобы подтолкнуть Феликса к проёму. – Ради Адель!

Они стояли на самом краю. Глаза Феликса встретились с её в последний, четвёртый раз: совершенно прозрачные, широко раскрытые, чёрные, полные всех оттенков ярости, затуманенные страхом.

Яэль толкнула.

Феликса тоже поглотил хаос.

Она стояла одна на пороге голодной ночи. Головокружительная темнота и неведомые высоты завывали под ногами. Парашютные ремни на груди казались тонкими, как бечёвка. На мгновение – больше, чем на мгновение – Яэль поняла страх Феликса.

Но невыносимо холодный воздух царапал кончики пальцев, хлестал по окровавленным-волосам. Звал…

«ПРЫГАЙ ПРЫГАЙ ПРЫГАЙ ЖИВИ»

И она бросилась в ночь.





Глава 12




Феликс падал. Страх так сильно сжимал горло, что он не мог даже закричать. В таком ужасе даже попытка зажмуриться ничего бы не изменила. Всё та же темнота и падение, темнота и холодные когти ночи у его лица. Казалось, внутренности остались где-то в кабине Иммельмана IV, а не полетели вместе с ним. Сердце отказывалась подчиняться даже самым базовым законам выживания, стуча и замирая, и вновь оживая, пока он падал…

падал…

падал…

Досчитать до пятнадцати, а потом дёрнуть за шнур.

«Один… два…» – Феликс шевелил губами, но не слышал собственных слов. Из-за ветра, гудящего в ушах, и из-за многочисленных инструкций Баша. Кусочки замысловатого плана роились в голове.


Используй значок Гитлерюгенд с формы, чтобы открыть замок наручников. Потом освободи Заключённую 121358.Х. На стене кабины будет красный рычаг. Привлеки внимание девчонки к нему, но не слишком быстро. Вам нужно прыгнуть как можно ближе к четырнадцатичасовой отметке. У тебя есть часы?

Многое из того, что произошло за последние несколько часов, было подстроено заранее. От выбранного для Иммельмана IV воздушного пути до их размещения в личной кабине фюрера и спуска на подходящую для прыжка высоту. Всё это было частью плана штандартенфюрера – освобождение крысы из ловушки.

Но страх Феликса был настоящим. Он думал, что ради семьи готов на всё. Но теперь знал – постыдно, несомненно, – что сам он не решился бы на прыжок. Если бы девушка не подтолкнула его, Феликс был бы ещё в «Кондоре», на пути к Германии, новым сломанным пальцам и страшной судьбе семьи Вольф. Без могил.

Но девчонка подтащила Феликса к краю, посмотрела прямо в глаза и толкнула.

Ради Адель! Вот что сказала ему девушка, даже не представляя, как ужасно верны её слова. Какое благословение и проклятие таилось в одном толчке. Вольфы спасены, но будет много крови. Кровь за кровь. Кровь за отмщение. Мир потонет в ней.

Благословение, проклятие, благословение, проклятие.

А он всё падал…

падал…

падал…

Досчитать до пятнадцати. Конечно, эти секунду уже прошли! Феликс потянул за шнур. Парашют раскрылся, тонкая ткань взвилась в ночь. Ремни врезались в плечи Феликса. Мир встал на место.

Луна висела высоко над головой, ярко сияя, словно Адамова голова на фуражке Баша. Всё вокруг было серебристым и тёмным. Далеко внизу виднелись остроконечные кроны пышных сосен. Странно… разве здесь должно было быть столько деревьев?

Нет, нет, нет, нет… НЕТ!

В самолёте, открыв часы, Феликс обнаружил, что стрелки встали. Время замерло, и он понятия не имел, когда оно остановилось. Пять часов назад? Восемь? Три? Они летели уже так долго.

Именно в этот момент Иммельман IV начал снижать высоту. В этот момент Феликс испугался, что всего через несколько минут они приземлятся в Германии. Четырнадцать часов были на исходе. Сейчас или никогда!

Но Германии – её сверкающих памятников и грозного изгиба крыши Зала Народа – нигде не было видно. Земля была безмолвна, не освещена; насыщенно-темная дикая земля, раскинувшаяся на многие километры. Ни ферм, ни городов в поле зрения. Только деревья, деревья, деревья.

Они прыгнули слишком рано.

В отдалении, справа и слева, Феликс заметил парашюты других беглецов. Жизни Луки и девушки висели на волоске, лишь несколько сантиметров ткани отделяло их от падения, удара, смерти.

Это напомнило Феликсу, что и сам он всё ещё падал. Спускался туда, где не ступала нога человека.

Что будет, когда он достигнет земли?





Интерлюдия

Три портрета





16 мая 1952 года



ДО


Пустота давила на Вольфов, когда они собрались вокруг телевизора. Она проникла во все уголки гостиной – высушила полевые цветы в вазе на кофейном столике, покрыла тусклыми тёмными пятнами посеребрённые картинные рамы. Повсюду, куда бы Феликс ни посмотрел, чувствовалось отсутствие, но особенно ему не давал покоя стул. В его продавленных горчичных объятиях Мартин любил читать. Сколько вечеров брат провёл на этом стуле, листая сокращённую версию «Моей борьбы» и пытаясь притвориться, будто понимает её?

Теперь он стал святыней. Опустевшей по причинам, о которых никто из Вольфов не говорил. Шерстяной плед, брошенный Мартином утром в двенадцатый день рождения близнецов, оставался нетронут. Два года пыли, копящейся на крепкой пряже.

В доме Вольфов теперь было много пыли. Пыльные сугробы собирались на полках, оседали на страницах неоткрытых книг. Мать Феликса этого словно не замечала. Впрочем, она и не присматривалась. Большую часть времени мама проводила в полумраке спальни. Редким утром она выбиралась из кровати.

Сегодня было именно такое утро. Феликса и Адель освободили от школы, чтобы они могли посмотреть Ново-Германский митинг. (Возможность послушать речь фюрера, как объяснил директор, гораздо важнее занятий. Она способствует национальному единству и поднимает боевой дух). Адель хотела потратить свободное время на тренировки, улизнуть на гоночный трек, но Феликс решил, что Вольфам не помешает немного единства и боевого духа, и убедил сестру послушать речь. Ещё он уговорил родителей присоединиться, посмотреть трансляцию как настоящая семья.

Но даже когда они собрались вместе, ничто не стало как прежде. Родители сидели на диване, между ними – подушка. Взгляд матери был прикован к телевизору: стекло к стеклу. Кожа отца хранила следы многих лет работы с машинным маслом – на костяшках пальцев, под ногтями. Адель сидела на ковре с хмурым выражением лица, говорящим, что сейчас она хотела бы быть совсем не здесь. Только не здесь.

Феликс не мог её винить.

Он совершенно не представлял, куда сесть. Стул Мартина был под запретом, подушка между родителями источала такую же ауру неприкосновенности. В конце концов, он сел на ковёр позади сестры, напротив дивана.

Никто не разговаривал, они молча смотрели на экран телевизора. Фюрера ещё не было. Играл оркестр; камеры постоянно переключались с музыкантов на собравшуюся толпу. За окнами дома Вольфов стояло дождливое франкфуртское утро, но небо Германии в линзах камер «Рейхссендера» было безоблачным. Ряды участников митинга пели партийные гимны, лица их освещали рвение и лучи солнца.

Мама принялась двигать ногой в такт музыке, постукивая Феликса по спине. Она мурлыкала, намечая мотив песни. Папа запел. Он знал слова наизусть. Его хриплый голос разносился сквозь пыль, дополняя мелодию жены. Даже Адель присоединилась к ним через пару строф.