Королевство

– Шеннон на стройке, – сообщил он, и тут я прислушался. – Она ужасно придирчивая – хочет, чтобы все было как на чертежах.

– Хорошо же.

– И да и нет. Архитекторы ведь о расходах не думают – только о собственном отражении в глянцевой поверхности своего шедевра. – Карл засмеялся – вроде бы добродушно, но я услышал, как внутри у него кипит гнев. – Проголодался?

Я замотал головой:

– Я, наверное, отгоню «кадиллак» в мастерскую, разделаюсь с ним.

Теперь головой затряс Карл:

– Он у Шеннон.

– На стройплощадке?

– Ага. Дорога еще не достроена, но он забирается до самой стройплощадки.

Говорил он это со странной смесью гордости и боли. Как будто дорога обошлась ему в немалую сумму. И тут я не удивился: подъем крутой и немало скал пришлось взорвать.

– Раз так, чего она на «субару» не ездит?

Карл пожал плечами:

– Ей нравится ручная коробка передач. Предпочитает крупных американцев – она же с ними выросла.

Я оставил сумку в нашей с Карлом комнате и снова спустился вниз.

– Пивка хочешь? – спросил с бутылкой в руке Карл.

Я замотал головой:

– Поеду поздороваюсь с народом на заправке и захвачу из мастерской рубашку.

– Тогда я позвоню Шеннон – пусть сразу гонит «кадиллак» в мастерскую и посидит там с тобой. Пойдет?

– Угу, да, – сказал я.

Карл смотрел на меня, – по крайней мере, я так думал. Сам же я изучал треснувший шов на перчатках.



На работе были Юлия и Эгиль. Увидев меня, девушка засияла и вскрикнула. Перед кассой стояла очередь, и все же она оббежала ее и бросилась мне на шею – как на семейном сборище. Что было правдой. Исчезло бурное подводное течение с некой примесью – желаний и страстей. На какое-то мгновение пришло разочарование – ощущение, что я ее потерял, ну или, по крайней мере, ее девичью влюбленность. И хоть мне она никогда не была нужна и я не собирался отвечать взаимностью, я знал, что в часы одиночества стану думать о том, как все могло бы сложиться, от чего же я отказался.

– Машин много? – осмотревшись, спросил я, когда она наконец меня отпустила.

Кажется, Маркус взял те же праздничные украшения и товары. В тот раз у нас с ними все прошло на ура. Умный парнишка.

– Да, – радостно сказала Юлия. – А Алекс мне предложение сделал.

Она поднесла к моему лицу руку. Черт побери, да у нее колечко на пальце!

– Счастливчик, – улыбнулся я, зашел за прилавок и перевернул чуть было не подгоревший бургер. – Как у тебя дела, Эгиль?

– Хорошо, – ответил он, пробивая на кассе рождественский сноп и электробритву. – Веселого тебе Рождества, Рой!

– И тебе того же, – ответил я, секунду смотря на мир со старого наблюдательного пункта. Из-за кассы заправки, которая, как я думал, станет моей.

Потом я снова вышел на мороз, в темноту, здоровался с пробегающими мимо людьми – перед лицом у них витали серые облачка. Увидел, что у одной колонки стоит и курит какой-то парень в тонком костюме. Подошел к нему.

– Здесь не курят, – сказал я.

– А мне можна-а, – заскрежетал низкий голос.

Я еще подумал, у него что-то с голосовыми связками. Чтобы определить диалект, трех коротких слов мне не хватило, но он, кажется, с юга.

– Нельзя, – возразил я.

Может, он улыбнулся – во всяком случае, глаза превратились в щелочки на воспаленном лице: «Watch me»[23].

Что я и сделал. Посмотрел на него. Невысокого роста, ниже меня, около пятидесяти, однако на покрасневшем, как будто опухшем лице были прыщи. Издалека казалось, что деловой костюм его слегка полнит, но я понял, что костюм с виду был ему мал по другим причинам. Плечи. Грудь. Спина. Бицепсы. Чтобы в его возрасте накачать такую мышечную массу, наверное, надо на анаболиках сидеть. Он поднял сигарету и сделал глубокую затяжку. Засветился ее кончик. И у меня вдруг заболел средний палец.

– Мать твою, ты стоишь у бензоколонки на заправке, – сказал я, указывая на запрещающий курение знак.


Я не видел, чтобы он двигался, но вдруг он оказался совсем рядом со мной: даже если я ударю, замахнуться как следует у меня не получится.

– Ну и чаво ты делать буишь? – спросил он еще тише.

Не с юга. Датчанин. Его скорость дала мне больше поводов для волнений, чем мышцы. Она, а еще агрессия, желание – нет, у него в глазах светилась жажда причинить боль. Как будто пялишься в глотку безумному питбультерьеру. Так у меня было с кокаином, который я испробовал только раз, а повторить отнюдь не жаждал. Я испугался. Да, испугался. И до меня дошло – вот что, наверное, чувствовали те парни и мужики в Ортуне за секунду до того, как их изувечат. Они это понимали, как сейчас понимал я: стоящий передо мной мужчина сильнее, быстрее и готов перейти границы жестокости, которой во мне и не было. Поняв, что он безумен и ни перед чем не остановится, я отступил.

– Я и не думал что-то делать, – сказал я столь же тихо, как он. – Веселого Рождества в аду.

Он усмехнулся и тоже отступил. Не отводя взгляда. Он ведь разглядел во мне то же, что и я в нем, и выказал мне уважение, не повернувшись спиной, пока не заполз в низкую белую спортивную машину, похожую на торпеду. «Ягуар», модель конца 1970-х. Датские номера. Широкая летняя резина.

– Рой! – за моей спиной раздался чей-то голос. – Рой!

Я обернулся. Стэнли. Он выходил на улицу, нагруженный пакетами, из которых, как я заметил, торчит подарочная упаковка. Покачиваясь, он шел ко мне.

– Рад снова тебя видеть! – Он потянулся ко мне щекой – руки-то у него были заняты, – и я торопливо его обнял.

– Мужчина покупает подарки в канун Рождества на заправке.

– Классический случай, правда? – засмеялся Стэнли. – Я сюда пошел, потому что во всех остальных магазинах очереди. Дан Кране пишет, что сегодня Ус поставил рекорд по обороту: еще никогда столько народа не тратило на новогодние подарки столько денег. – Он наморщил лоб. – Ты какой-то бледный, надеюсь, ничего не случилось?

– Да нет, – сказал я, услышав, как «ягуар», тихо порычав, а затем взревев, покатился к шоссе. – Ты эту машину раньше видел?

– Да, когда я сегодня днем приходил в контору Дана, она куда-то ехала. Крутая тачка. Кстати, в последнее время крутые тачки много у кого завелись. Но не у тебя. И не у Дана. Он сегодня, кстати, тоже бледный ходил. Надеюсь, это не грипп начинается, я-то думал на Рождество спокойно отдохнуть, слышишь?

Белая кошка исчезла в декабрьской тьме. Укатила на юг. Домой, на Амазонку.

– Как там твой палец?

Я поднял правую руку с одеревеневшим средним пальцем:

– Со своей задачей справляется.

Стэнли благосклонно посмеялся над вымученной шуткой:

– Славно. Как у Карла дела?

– Думаю, все в порядке. Я только сегодня домой приехал.

Казалось, Стэнли еще что-то собирался сказать, но передумал.

– Еще поболтаем, Рой. Кстати, на второй день Рождества я устраиваю ежегодный завтрак. Придешь?

– Спасибо, но на второй день Рождества я утром уеду, мне на работу надо.

– А в канун Нового года? Я гостей собираю. В основном знакомые тебе одинокие люди.

Я улыбнулся:

– Lonely hearts club?[24]

– Типа того, – улыбнулся он в ответ. – Увидимся?

Я помотал головой:

– Я отдыхаю в канун Рождества, а взамен работаю в канун Нового года. Но спасибо.

Мы пожелали друг другу веселого Рождества, и я перешел площадь и отпер дверь мастерской. Когда я ее открыл, на меня хлынули старые знакомые запахи. Моторное масло, средство для мытья автомобилей, обожженный металл и старая ветошь. Так приятно, как этот коктейль, не пахнут даже бараньи ребрышки, дровяная печь и ель. Я включил свет. В таком виде я все и оставлял.

Я прошел в нишу, где оборудовал спальню, и достал из шкафа рубашку. Потом в контору – самая мелкая комната, и нагреется она быстрее, – включил обогреватель на полную. Посмотрел на часы. Она может в любую минуту приехать. Теперь мое сердце молотило, как поршень, не из-за старого прыщавого мужика с заправки. Бух, бух. Посмотревшись в зеркало, я пригладил волосы. Во рту пересохло. Как будто опять практический экзамен сдаю. Я поправил номерной знак Басутоленда: когда во время холодов стены проседали, его частенько перекашивало, впрочем и летом тоже, только в другую сторону.

Я потянулся, так что стул заскрипел, когда в стекло вдруг постучали.

Я уставился во тьму. Сначала увидел собственное отражение, а потом ее лицо. Оно оказалось внутри моего, как будто мы один человек.

Я встал и пошел к двери.

– Брр! – Она юркнула внутрь. – Холодно! Хорошо хоть моржевание меня постепенно закаливает.

– Моржевание, – неразборчиво повторил я срывающимся голосом, заглатывая воздух. Я выпрямился, руки торчали в неестественном положении, как у пугала.

– Да, представляешь! Моржует Рита Виллумсен, и она уговорила меня и еще нескольких женщин к ней присоединиться, занятия три дня в неделю, но сейчас с ней осталась только я. Она проделывает во льду прорубь – плюх, и мы туда прыгаем. – Она говорила быстро, задыхаясь, а я радовался, что слегка волнуюсь не только я один.

И вот она замолчала и посмотрела на меня. Она сменила простое, элегантное архитекторское пальто на пуховик, тоже черный, как и надвинутая на уши шапка. Но это она. Это и правда Шеннон. Эта женщина была моей конкретно в физическом смысле, однако сегодня она словно вышла из сна. Из сна, который с третьего сентября мне постоянно снился. И вот она: глаза сияют от радости, смеются губы – с того дня я сто десять раз поцеловал их перед сном.

– Я «кадиллак» не услышал, – сказал я. – Да, и я очень рад тебя видеть.