Королевство слепых

Они рассмеялись, потом Мирна обратилась к Рут:

– Извини, я рявкнула на тебя из-за баронессы. Но нельзя говорить такие вещи о человеке. Нельзя говорить, что у него предрассудки.

– Не у «него», – сказала Рут. – У тебя. Если ты корова, это еще не значит, что не можешь…

– Кто я?

– О какой картине речь? – спросила Рейн-Мари.

– О той, которая… – Жан Ги мотнул головой в сторону Рут. – Не об оригинале, конечно.

– Слава богу, нам повезло: оригинал у нас здесь, – заметила Рейн-Мари.

– Я имею в виду не оригинальную картину, – сказал Жан Ги.

– Да, верно, – согласилась Клара. – Я дала ту копию баронессе. Я забыла.

– Знаешь, Анни права, – сказал Габри Оливье. – Если ты хочешь иметь невинного мужа, тебе следует поторопиться с предложением руки и сердца. Мне не вечно будет тридцать семь.

– Тебе уже сколько лет тридцать семь, – усмехнулся Оливье.

– Я думаю, она подарила картину сыну, – заявила Клара. – Это настоящая трагедия. Вы представляете, кто его убил? Ой, прошу прощения, неподходящий разговор для стола.

Хотя за этим столом те же люди уже не раз в мерцании свечей говорили об убийствах.



– Ну, Рей-Рей, – пробормотал Арман, сняв очки и проведя рукой по усталым глазам, – что ты об этом скажешь?

Они пообедали, приняли душ, а теперь сидели на диване перед камином. Арман читал свой приближенный перевод электронного письма инспектора службы контроля. Оноре, в любимой пижамке «медвежонок», лежал на сгибе дедовской руки с одной стороны, с другой лежала Грейси.

Оноре точно знал, как этим пользоваться. Произносимых слов он не понимал, но воспринимал низкий, теплый резонанс, исходящий от тела деда. Каждое слово излучалось в него.

И потому они существовали на одной волне.

И это была хорошая волна.

Мальчик ухватил большую руку, зажал ее в своих. Почувствовал мягкое поглаживание и поцелуй в макушку.

И запах у него был знакомый. Как у папы.

Пока папа читал о причине убийства.

Потом Арман отложил свой блокнот и понес Оноре наверх, в кровать, где он взял «Винни Пуха». И Оноре уснул, слушая о приключениях Тигры, Крошки Ру, Пятачка и Пуха. И Кристофера Робина. В Стоакровом лесу.



– У меня до сих пор мурашки по коже бегут, – сказала Рейн-Мари, глядя на оригинал в мастерской Клары.

– У меня чуть инфаркт не случился, – сказал Жан Ги. – Представляешь – увидеть Рут в доме Баумгартнера. Парящей над камином.

– Таких, наверно, много в городе, – сказала Рейн-Мари. – Эта картина стала твоим крупным успехом. Прорывом.

– Не, галерея почти ничего не продала, – сказала Клара, созерцая свой шедевр. – Хотя копий сделали немало. Людям нравится смотреть на эту картину. А потом им нравится уходить. И в самом деле, кому нужна такая вещь, – она повела ложкой с мороженым в сторону пюпитра, – в доме?

– Явно Энтони Баумгартнеру, – сказал Жан Ги.

Все трое посмотрели на мерзкую старуху на картине, потом повернули головы и посмотрели в дверь Клариной студии, в кухню, на мерзкую старуху за столом.

Рут продолжала спорить с Мирной. На сей раз, кажется, о том, как следует делать меренги.

– Я предпочитаю что-нибудь покрепче маренго, – услышали они голос старухи.

– Это что – рыба такая, как червяк? – сказал Бенедикт.

– Нет-нет, меренги – это такие пирожные, безе еще называются. Маренго – это вид вермута. А рыба – это миноги.

– Вы меня совсем запутали.

Они повернулись к картине, прислонились к стене мастерской.

– Интересно, что это говорит о покойном? Что его привлекало к этой конкретной картине? – сказала Рейн-Мари.


– Кроме того, что у него великолепный вкус к живописи? – спросила Клара.

– Но его не влекло к этой картине, – проговорил Жан Ги. – Это его мать влекло. Ты сказала, что она хотела иметь картину. А потом отдала ему.

– Но он ее повесил, – возразила Рейн-Мари. – Он же не убрал ее в подвал.

– Верно. – Жан Ги продолжал смотреть на Рут на полотне. – Ты думаешь, баронесса понимала, про что эта картина? Не про ожесточение, а надежду.

Они посмотрели на него с нескрываемым – и, на его вкус, довольно оскорбительным – удивлением. Анни подошла к нему и обняла за слегка располневшую талию:

– Мы еще сделаем тебя настоящим адептом искусства.

– Адепт, – сказал он. – Это разновидность итальянского мороженого, я думаю?

– А я думаю, мы не о том говорим, – сказала Анни. – Я думаю, тот, кто тебе нужен, сидит вон там.

Она показала на трио – Мирна, Рут, Бенедикт. Они теперь обсуждали различие между семафором и птифуром.

– Нет, спасибо, – сказал Жан Ги. – К тому же я уже знаю об искусстве все, что необходимо. Кьяроскуро. – Он произнес последнее слово торжественно, словно на открытии Олимпийских игр или спуске корабля. – Вот оно. Мое собственное слово в искусстве, но впечатление на людей производит ошеломительное.

– Какое ты там сказал слово? – сказал Габри от холодильника, из которого доставал добавку мороженого.

– Пожалуйста, не говори ему, – сказал Оливье.

– Там осталось что-нибудь? Я бы хотела взять немного домой для Армана, – сказала Рейн-Мари, направляясь в кухню.

Оливье показал на контейнер на кухонном островке, в котором находился петух в вине и «поротая» картошка.

– Все подготовлено.

– Merci, mon beau[43].

– В общем, – сказала Рут Бенедикту, – если тебе кто предложит семафор, не клади его в рот.

– Но птифур?

– Птифур можешь отдать мне.

Бенедикт кивал, а Мирна и Роза смотрели на него непроницаемым взглядом.

Жан Ги похлопал Бенедикта по плечу:

– Пойдем, поможешь мне с тарелками.

Бовуар мыл, а Бенедикт вытирал.

– Ты почему солгал? – тихо спросил Жан Ги.

– Вы про что? – спросил Бенедикт, беря теплую, влажную тарелку.

– Про твою подругу.

– Ах это…

– Скажи мне правду, – сказал Жан Ги.

– Это имеет значение? – спросил Бенедикт.

– Мы расследуем убийство. Имеет значение все. В особенности ложь.

– Но человек, который умер, не имел ко мне никакого отношения.

– Ты и в самом деле веришь в это? – спросил Бовуар. – Ты назначен душеприказчиком по завещанию, в котором он был одним из основных наследников. Это завещание зачитали за несколько часов до его убийства. Его тело найдено в заброшенном доме, где оказался и ты. Ты там оказался, он там оказался.

Он сделал паузу, чтобы Бенедикт осознал услышанное.

– Но я не знал этого, – сказал Бенедикт.

– А откуда мне знать, что ты не лжешь? Опять. – Он смотрел в лицо молодому человеку. – И теперь ты понимаешь, почему ложь имеет значение. Сам по себе вымысел, возможно, значения и не имеет, но он нам показывает, что твоим словам не всегда можно доверять. Тебе не всегда можно доверять.

– Нет, мне можно доверять, – сказал тот; щеки его теперь пылали алым цветом. – Я не лгу. Обычно. Но я… мне не хочется говорить об этом вслух.

– О чем?

– О том, что она от меня ушла. Что мы расстались. Это еще слишком свежо.