Катастеризм

– Вот, – он стащил зубами перчатку, порылся в сумке и протянул документы. – Моя фамилия Тульин.

– Ого, – азиат с интересом уставился в книжечку, – бумажный.

– Я могу и цифровой…

– Да не, не нужно. Юлия Николаевна предупреждала, – он протянул паспорт обратно Тульину, а когда тот взял, внезапно схватил его за ладонь. – Такаси Сунага, ассистент.

Руку Тульин пожал, но растерялся ещё сильнее. Спросить «так вы японец?» было бы в высшей степени невежливо, а из глубин каких-то туманных детских энциклопедий полезло вдруг воспоминание о том, что японцам полагается не жать руку, а кланяться. Причём у них ведь целая система: кому-то надо кланяться слегка, кому-то сильнее, а кому-то и вовсе в пояс, и совершенно очевидно, что все эти знания сейчас не нужны, потому что Сунага сам прибег к местному этикету, а всё-таки…

Всё это, впрочем, было совершенно не важно.

Сунага, к счастью, зарылся в смарт и замешательства Тульина не заметил. А может, тот хорошо его спрятал, сделав вид, что очень занят вторым своим ботинком.

– Юлии Николаевны пока нет, – деловито запирал кабинет Сунага; сквозь щель Тульин разглядел только затылок монитора. – Да и не будет сегодня. Но это ничего. Я проведу вам инструктаж. Я проверил – вы уже зачислены, всё оформлено, можно хоть сегодня подключать. Так что осмотритесь тут…

А может – может, можно ещё развернуться и уехать? Он ведь пока ничего здесь не взял. Никто не имеет права его держать.

Но чтобы уехать, нужно что-то сейчас сказать. Будут вопросы. Будет недоумение. Будет как минимум удивлённый взгляд. Лучше уж просто дотерпеть до конца – а потом заблокировать все их контакты и больше не возвращаться.

Хотя если его подключат, то уже, наверное, нельзя.

Тульин отстранённо подумал, что сейчас, кажется, совершает какой-то решительный шаг. Зимним ботинком в напылённых бахилах – прямо в новую жизнь. По дешёвому линолеуму.

Худая жизнь лучше доброй смерти.

– В целом Юлия Николаевна объясняла мне суть, – тихо сказал он. Сунага живо обернулся:

– Запись при вас?

– Запись?..

– Инструктажа.

Тульин отвёл глаза.

– Не знаю. Если она делала запись, наверное, где-то у вас хранится?

– К вашему аккаунту ничего не приаттачено, – развёл руками Сунага. – А значит, даже если Юлия Николаевна вам уже всё объяснила, придётся повторить. Вы не поймите неправильно, она блестящий учёный и человек выдающихся деловых качеств… но всё ж таки человек. Значит, могла что-то упустить. Либо вы могли недопонять. А без записи это установить уже не удастся. Шарф снимите, пожалуйста.

– Что?..

– Шарф снимите.

Тульин неохотно стащил шарф, прежде натянутый до носа. Это было почти больно, будто он – не кожу сдирал, конечно, но отклеивал от неё присохший пластырь. Поразительно, как всё это стало ему непривычно.

Сунага же будто и не заметил ожоги у него на лице, свежие и нелепые, как если бы Тульину вчера исполнилось четырнадцать, а сегодня он впервые взял в руки бритву. Он ловко просунул руку Тульину за ворот пальто и прицепил к рубашке петличку. На его собственной футболке такая уже болталась.

– Ваши вопросы тоже запишем, – пояснил он. – Запись будет доступна для скачивания в течение суток по ссылке из вашего аккаунта, потом ссылка устареет, новую, если что, надо будет запрашивать. Ну, впрочем, это быстро, так что не волнуйтесь. Вам не жарко?

Тульину было жарко, но он мотнул головой.

– Теперь о том, как пройдёт инструктаж. Он иногда бывает утомительным – заранее прошу прощения, но это необходимо. Я начну с разъяснений, чем именно мы занимаемся, на каком материале и с какой целью проводим работу, какова ваша роль. Это может показаться излишним, тем более что, как вы говорите, вам Юлия Николаевна уже объясняла, да и сами вы наверняка почитали в интернете, но иначе всё же никак. После этого перейдём к рабочему процессу, организации труда, коллегам и так далее. Ну а потом уж, если всё будет хорошо, вас подключим. – Они шли по узкому, неприятному коридору между закрытыми и полуоткрытыми дверьми, за которые Тульин не заглядывал. – Есть ли уже вопросы?

Есть ли у него вопросы?

Какой хороший вопрос.

– Скажите… – Тульин запнулся, – я правильно понял, что моим главным занятием здесь будет не думать?

Сунага обернулся на него с любопытством.

– Ну, в некотором роде. В том же, в каком занятие, скажем, штукатурщика – не бегать. Не может же он бегать, пока работает со штукатуркой, верно? Но не волнуйтесь, вы не заскучаете.

– Я не волнуюсь.

Это была правда.



Вот как объяснил суть работы Сунага.

Человечество стоит на пороге кризиса – более масштабного и травматичного, чем индустриализация. Прогресс всегда, неизбежно, обессмысливает одни занятия и создаёт пространство для других. Когда в цехах трудилось много рабочих, существовала специальная профессия человека, который их развлекал. С появлением радио она обессмыслилась. А потом и рабочие из цеха разошлись.

Потом алгоритм заменил диджея, а процедурный фанк – авторскую музыку.


Десятки лет мы жили в высокомерном ощущении, что автоматизация, алгоритмизация и нейросети отберут у нас работу скучную, монотонную и рутинную, но творчество, искусство и всё интересное останется за людьми. «Ты всего лишь машина, имитация жизни. Робот сочинит симфонию? Робот превратит кусок холста в шедевр искусства?»

Как выяснилось, да.

Робот напишет миллиард картин. Триллион симфоний. Самый талантливый композитор – лишь скучный, склонный к бесконечным самоповторам болван на фоне эволюционирующего сетевого алгоритма, порождающего любую гармонию.

Самый блестящий художник – лишь жалкий ремесленник.

Древние греки недаром почитали улитку золотого сечения, а Леонардо – распинал смешного многорукого дядьку в квадрате. Они давным-давно разобрались, что наши представления о красивом и гармоничном, в общем-то, очень просты, всеобъемлющи и ритмичны. Мы знали это и воспевали это, замечая красоту в кристаллах, кораллах и листве, но почему-то чертовски удивились, когда выяснилось, что машина легко обучается гармонии.

Мы были готовы сдать им профессии продавцов, водителей, почтальонов и учителей.

Но их загребущие железные лапы протянулись к юристам, композиторам, писателям, программистам и учёным.

Мы вышли в тираж – или выйдем завтра. Поэтому сегодня благоразумным людям стоит обратить своё внимание на те немногие сферы, где человек пока что всё же превосходит нейросети.

Миллионы лет эволюции не пропьёшь: некоторые навыки нам удалось отточить настолько, что даже существенно большая вычислительная мощность пока не может нас превзойти. Один из этих навыков тавтологичен: восприятие и интерпретация человеческой же деятельности, выражений лиц и социальных маркеров, в общем – всяческой визуальной информации, связанной с нами же самими. Нейросеть легко скомпилирует небрежный, но вполне читаемый текст из библиотеки аналогичных, легко достроит параллакс из двухмерной фотографии, но до сих пор с трудом и заиканием отличает агрессию от иронии. В теории и этому её можно обучить – но времени и вычислительных мощностей потребуется столько, что в кои-то веки выгоднее поискать альтернативу.

ID BARDO, например, экспериментирует с созданием распределённой бионейросети, вооружившись архивом видеозаписей с камер наблюдения.



Камеры наблюдения в России распространены очень широко. А поскольку сама Россия тоже распространена очень широко, поддерживать всю эту инфраструктуру государство, конечно, не может: оно лишь выпустило ФЗ «Об общественной безопасности», по которому «обеспечение жилых пространств видеокамерами и/или иными средствами аудиовизуального слежения» стало обязательным – примерно как оснащение домов пожарными лестницами; а дальше уж каждому ЖЭКу пришлось изворачиваться самостоятельно, придумывая, как это организовать. Частных компаний, готовых предоставить услугу, хватало – не хватало щедрых чиновников, готовых предоставить бюджет. Даже с учётом того, что в итоге всё это добро включили в коммунальные платежи и повесили на население, пришлось договариваться.

Например: частная компания «Аргус» устанавливает и поддерживает камеры в микрорайоне по дешёвке – но взамен оставляет за собой право пользоваться собранными данными по своему усмотрению. Разумеется, полиции и прочим надзорным органам такие записи уже открыты, так что «Аргус», выходит, просит сущую мелочь – права хранить и анализировать эту (всё равно доступную!) информацию на своё усмотрение. В конце концов, камеры стоят только в публичных пространствах, в квартиру и под юбку ни к кому не лазают. Всю эту информацию и так можно получить – просто не в таком объёме. Количество насильственных преступлений падает, раскрываемость растёт – и всё это по сходной цене. Согласитесь, общественный порядок и безопасность того стоят.

Частная компания «Аргус» не собирается домушничать. Она всего лишь предоставляет рекламодателям данные совершенно нового уровня: о физическом, а не только информационном поведении горожан. Иногда это значит, что, если вы заболели и не вышли на работу, именно сегодня вам придёт реклама доставки пиццы.

Иногда камеры фиксируют, как от женщины с тремя детьми ушёл мужчина, и через два дня ей удачно предлагают микрокредит.

А ещё частная компания «Аргус» сотрудничает с ID BARDO. Те арендуют у них огромные массивы данных, потому что записи с камер наблюдения – информация именно того рода, что легко поддаётся анализу человеческим мозгом: они фиксируют людей и их поведение. Разумеется, рекламные агентства уже вдоль и поперёк прочесали эти записи при помощи нейросетей машинных: сколько собачников и в какие часы выводят своих питомцев вот в этот сквер, сколько секунд в среднем тратится на чтение вот того дорожного указателя – и тому подобные легковычленимые метрики. Но ID BARDO полагает, что это лишь вершина айсберга, ничтожная толика информации, которую можно из этой руды извлечь.

А что, к примеру, если взять все видеозаписи, запечатлевшие двух и более людей, предположительно незнакомых (пришедших под камеру с разных сторон или не одновременно), но остановившихся и вступивших в некую коммуникацию на улице, и прогнать оные через эн человеческих мозгов, распознавая язык тела и делая гипотезы о типе социального взаимодействия? Так мы впервые в истории смогли бы точно установить, к примеру, количество неслучившихся агрессивных преступлений – убийств, грабежей, изнасилований. Как часто потенциальной жертве удаётся разрядить угрозу? И с помощью каких действий?

Вдумайтесь, каким это стало бы прорывом: не только разбирать уже случившиеся преступления – хотя этим мы тоже, признаем, не гнушаемся, – но и понять что-то о потенциальных. Не обвинять, не преследовать, что вы! Мы же не в антиутопии. Но – проанализировать, что же делали те, кому удалось не стать жертвой. Сбить с толку грабителя. Не спровоцировать убийцу.

Отказать мошеннику.

Мы не можем, конечно, прочитать мысли каждого потенциального грабителя и убийцы. Но можем увидеть, звериными своими инстинктами почуять, когда на записи невинный турист уточняет дорогу, а когда – гопник уточняет, «с того ли ты раёна».

Можем, Тульин, можем, не хмурьтесь. Даже если вы не доверяете своему социальному интеллекту на вербальном, поверхностном уровне, если вы склонны к сомнениям и «а точно ли я правильно понял», где-то в недрах вас обитает куда более компетентная и самоуверенная тварь. Та самая, которую тошнит от езды в машине, потому что когда-то в древности только при отравлении бывало так, что ноги не движутся, а картинка плывёт перед глазами. Та самая, у которой вся шерсть дыбом от скрежета вилки по стеклу, потому что криком подобного тембра соплеменники предупреждали её об опасности.

Эта тварь зарыта в пластах и наслоениях паршивого кода, её невозможно от вас отделить. Но от способности понять, гопник перед ней или турист, тоже когда-то зависело её выживание – так что она разберётся, хотите вы этого или нет.

Собственно, на работу мы берём именно эту тварь. А весь ваш прочий паршивый код придётся нам потерпеть.



– В этом и шутка названия, – доверительно заметил Сунага. – ID BARDO. «Ид бардо». Бардо – это, скажем так… промежуточное состояние между чем-то и чем-то в буддизме. А «ид» – это, как вы понимаете, по Фрейду.

– «Ид»? Я думал, это «ай-ди». ID… ну, как это. Идентичность.

– Не, – Сунага улыбнулся. – Фрейд выделял у человека эго, суперэго и ид. Личность; идеалы, к которым мы стремимся; и бессознательное. Всё это, конечно, устаревший взгляд на психику, но мы хотели передать смысл. ID BARDO – это, значит, промежуточное звено, посредник, который позволяет работать напрямую с вашим бессознательным. Поэтому я и говорю, что мы, в сущности, берём на работу не вас. Не совсем вас. Понимаете?

Тульин ничего не ответил. Даже без шарфа под воротником пальто шея его взмокла. Свою небольшую лекцию Сунага читал приветливо, энергично – тоном человека увлечённого и искреннего, верящего в то, что делает.

Слушать это было совершенно невыносимо.

За время лекции они успели подняться на второй этаж, пройти здание насквозь, и сейчас стояли в небольшом зале. Жалюзи, вешалка, кулер, столик с закусками, несколько обычных офисных столов с экранами и консолями, свалка наушников и внешних клавиатур для смартов, кресла-мешки – в общем, обычный рекреационный опенспейс.

И – люди.

Здесь работали люди.

В своей вдохновенной речи о том, сколь ценным и благородным делом занимается ID BARDO, Сунага зря не упомянул о ещё одном достоинстве организации: она предоставляла рабочие места категориям граждан, которым работу найти бывает непросто. На креслах в расслабленных позах сидели старики, школьники и несколько ребят такого вида, у которых не тянет спросить, на что именно они тут себе зарабатывают. Подобный контингент нередко промышляет клакерством на ток-шоу или платными соцопросами – в общем, собирается там, где не особо важны твои навыки, а важно просто…

Просто быть человеком.

Все кресла привалились к устройствам, напоминающим не то продвинутые тренажёры из зала, не то геймерские приспособы: вертикальным рамкам из пластика и металла, с которых плафонами настольных ламп свешивались капюшоны для головы. Люди развалились на креслах совсем низко, они почти лежали, нагнув технику как можно ниже.

Надевались капюшоны – предсказуемо – на голову, но закрывали лишь её половину. Неожиданно, что не переднюю: начинаясь от темени, устройство обхватывало затылок и спускалось по шее; лица же сотрудников ничто не загораживало. При этом мониторы вообще были включены разве что у пары из них. С виду люди в зале будто бы отдыхали: некоторые дремали, некоторые играли во что-то на смартах или рисовали, а один парень вязал.

– Они не смотрят записи с камер, – отметил Тульин.