Инкацерон

– Я не готова…

– Ты уже давно готова.

Он шагнул к ней. Серебряный кубик на цепочке часов сверкнул в луче света. Клодия попятилась. Если бы отец сбросил официальную сдержанность Эры, стало бы совсем невыносимо: исходящая от него угроза леденила кровь. Но он держался в рамках.

– Позволь объяснить. В прошлом месяце пришло послание от сапиентов. Они сыты по горло твоим женихом и… попросили его покинуть Академию.

– За что? – нахмурилась она.

– Обычные пороки. Выпивка, наркотики, буйство, беременные служанки. Извечные грешки молодых идиотов. Образованием он не интересуется. Да и зачем? Он же граф Стинский и в восемнадцать лет станет королем.

Он подошел к обшитой панелями стене и взглянул на портрет веснушчатого толстощекого семилетнего мальчика в гофрированном коричневом камзольчике.

– Каспар, граф Стинский. Наследный принц Королевства. Превосходные титулы. Его лицо не изменилось, не правда ли? Тогда он был всего лишь наглецом. Теперь он ленив, никчемен, груб и полагает, что ему подвластно все. – Смотритель повернулся к дочери. – Твой будущий муж – крепкий орешек.

Она пожала плечами, прошелестев платьем:

– Я с ним справлюсь.

– Конечно справишься. Я все для этого сделал.

Он приблизился и впился в Клодию оценивающим взглядом. Та смотрела ему прямо в глаза.

– Я создал тебя для этого замужества, Клодия. Наделил вкусом, умом и бессердечием. Ты получила самое строгое и полное образование, лучшее в Королевстве. Языки, музыка, фехтование, верховая езда – я взращивал любую способность, которая проявлялась у тебя хотя бы намеком. Расходы – ничто для Смотрителя Инкарцерона. Ты наследница огромных поместий. Я вскормил тебя как королеву, и ты ею станешь. В каждой семейной паре один ведет, второй следует. И хотя с династической точки зрения для графа это мезальянс, лидером будешь ты.

Она подняла глаза на портрет:

– Каспара я приструню. Но его мать…

– Королеву предоставь мне. Мы с ней понимаем друг друга.

Он взял ее за руку, слегка сжав безымянный палец. Она застыла, стараясь сохранить спокойствие.

– Будет не так трудно, – прошептал он.

Из окна в раскаленную тишину комнаты ворвалось голубиное воркование.

Она осторожно высвободила руку и собралась с силами:

– Итак, когда?

– На следующей неделе.

– На следующей неделе?!

– Королева уже начала приготовления. Через два дня мы уезжаем во дворец. Убедись, что готова.

Клодия промолчала. Она чувствовала себя опустошенной, оглушенной.

Джон Арлекс направился к двери:

– Ты здесь неплохо справлялась. Эра соблюдается безупречно, если не считать этого окна. Пусть переделают.

– Как жизнь при дворе? – спросила она, не двигаясь.

– Утомительна.

– А ваша работа? Как Инкарцерон?

Долю секунды он молчал. Сердце гулко билось в ее груди. Потом обернулся и ответил с холодным любопытством:

– Тюрьма в совершенном порядке. Почему ты спрашиваешь?

– Просто так.

Клодия постаралась улыбнуться, умирая от желания узнать, как он отслеживает жизнь Тюрьмы и где она находится, поскольку шпионы докладывали, что отец ни разу не покидал королевского дворца. Впрочем, тайны Инкарцерона теперь – самая малая из ее тревог.

– Ах да, чуть не забыл.

Он подошел к столу и открыл кожаную сумку:

– Я привез тебе подарок от будущей свекрови.


Вытащил и поставил на стол какой-то предмет. Шкатулка из сандалового дерева, перетянутая лентой.

Клодия неохотно наклонилась, но он сказал:

– Погоди.

Достал палочку-сканер, провел над шкатулкой – на поверхности вспыхнула и погасла череда картинок.

– Безопасно. Открывай.

Он спрятал палочку.

Клодия подняла крышку. Внутри оказалась эмалевая миниатюра в рамке из золота и жемчужин. Черный лебедь на глади озера, эмблема ее семьи. Она достала картину, против своей воли залюбовавшись нежной переливчатой синью воды и элегантным изгибом птичьей шеи.

– Какая прелесть!

– Да, но смотри дальше.

Лебедь двигался. Сначала как будто мирно скользил, но вдруг взлетел, хлопая великолепными крыльями. Из-за деревьев вылетела стрела и пронзила грудь птицы. Та открыла золотой клюв и запела – жуткий, ненатуральный звук. Потом рухнула в воду и исчезла.

– Действительно прелесть! – заметил Смотритель с ядовитой улыбкой.





3




Эксперимент обещает быть смелым и наверняка рискованнее, чем мы рассчитывали. Но Инкарцерон должен стать системой величайшей сложности и интеллекта. Более доброго и сострадательного опекуна для его узников просто невозможно представить.

Мартор Сапиенс. Отчет по проекту



Обратный путь по ведущим в шахту тесным тоннелям был долог. Маэстра шла молча, опустив голову и обхватив себя руками за плечи. Присматривать за ней Кейро поручил Большому Арко, Финн же двигался чуть справа, следом за ранеными.

В этой части крыла Инкарцерон был темным и почти необитаемым. Здесь Тюрьма редко утруждала себя, нечасто зажигая огни и лишь время от времени высылая «жуков». В отличие от выложенного камнем транзитного пути наверху, здешний пол состоял из металлических решеток, не слишком удобных для пеших прогулок. По пути Финн замечал то тут, то там красные огоньки крысиных глаз и пыль, оседавшую на металлических чешуйках их тел.

Он был измотан и, как это обычно бывало после засады, зол. Вокруг тоже отходили после пережитого напряжения; даже ковыляющие раненые переговаривались, в их громком хохоте звучало явное облегчение. Финн оглянулся назад. Позади в тоннеле выл ветер и гуляло эхо. Инкарцерон наверняка прислушивается.

Он не мог разговаривать, не мог смеяться. Красноречивый взгляд в ответ на пару шутливых замечаний предостерегал остальных – он заметил, как Лисс толкнула локтем Амоза и удивленно подняла брови. Финну было все равно. Злость на самого себя мешалась со страхом и жгучей гордостью. Конечно, у остальных кишка тонка, никто из них не решился бы вот так лежать скованным, слушать гнетущую тишину и ждать, когда смерть пройдется по тебе всей своей тяжестью.

Он снова представил колеса, нависающие прямо над его головой.

А еще он злился из-за Маэстры.

Комитатусы не брали пленников. Это было одним из правил. Ладно, Кейро удалось уговорить. Но по возвращении в Берлогу придется объясняться с самим Джорманриком: от этой перспективы у Финна заранее холодело внутри. Но Маэстра знала что-то о татуировке, и Финн должен был выяснить, что именно. Другого шанса просто может не быть.

Он стал размышлять о своем внезапном видении. Как всегда, это было больно. Словно воспоминание – если это было воспоминанием – сверкнуло и стало прорываться из кровоточащей глубины прошлого. Его едва удавалось удержать. Уже сейчас Финн не мог вспомнить бо́льшую часть. Разве что украшенный серебряными шариками торт на тарелке. Глупо и бессмысленно. Ни грамма информации о том, кто он и откуда.

От края шахты вниз уходила лестница. Первыми по ней спустились разведчики, затем боевики, несущие добычу и раненых. Финн шел последним, замечая про себя, как тут и там, сквозь когда-то гладкие, а теперь треснувшие стены пробивается чахлый черный папоротник. От него следовало избавиться, иначе Тюрьма почует, закупорит проход и поглотит тоннель целиком, как это случилось в прошлом году, когда, вернувшись из набега, комитатусы обнаружили, что от прежней Берлоги осталась лишь обширная белая ниша, разукрашенная непонятными красно-золотыми символами.

«Инкарцерон разминается», – мрачно пошутил однажды Гильдас.

Тогда Финн впервые услышал, как Тюрьма смеется.

Он вздрогнул, припомнив самодовольный, леденящий душу хохот, которому вторило эхо. Даже Джорманрик тогда заткнулся прямо на полуслове, на пике яростной ругани, а у самого Финна волосы на загривке встали дыбом. Тюрьма была живой. Она была безжалостной и беспринципной, и он находился внутри нее.

Финн перепрыгнул последнюю ступеньку, ведущую в Берлогу. В огромном грязном зале, по обыкновению, толклись шумные обитатели, жар от множества ярких костров был непереносим. Пока народ занимался дележкой награбленного, урывая свой кусок, Финн пробрался сквозь толпу к маленькой камере, которую делил с Кейро. Никому до него не было дела.

Оказавшись внутри, Финн захлопнул хлипкую дверь и уселся на кровать. В промерзшей насквозь комнате воняло нестираным бельем, зато было тихо. Финн осторожно прилег.

Он вдохнул и выдохнул ужас, накативший всепоглощающей волной. Сердце билось так, что казалось – вот-вот не выдержит, остановится. По спине и лицу струился ледяной пот. До этого момента Финну удавалось контролировать панику. Но сотрясающее его сердцебиение накатывало грохотом колес, он прижимал ладони к закрытым глазам и видел воочию, как металлические ободья нависают над ним, высекая из камня фонтаны искр.

Он мог погибнуть. Или, что еще хуже, остаться калекой. С чего вдруг он вызвался сделать это? Почему вынужден постоянно поддерживать свою дурацкую репутацию?

– Финн?

Он открыл глаза.

Через секунду повернулся.