Инкацерон

Обитатели Крыла пытались отговорить его.

– Многие упали туда, – говорили они. – Их кости гниют в черном озере. Почему ты думаешь, что тебя не постигнет та же участь?

Он отвечал:

– В своих снах я вижу звезды.

Он ухватился руками за трос и стал продвигаться по нему вперед. Много раз он повисал, обессилев от усталости и боли. Много раз они окликали его, прося вернуться. Наконец он достиг другого края, и они видели, как он, шатаясь от изнеможения, проник в дверь. И скрылся из глаз.

Он был смугл, этот Сапфик, и строен, с длинными прямыми волосами. Остается лишь гадать, как его звали на самом деле.

«Странствия Сапфика»



– Я говорил тебе тысячу раз! – брюзжал Гильдас. – Снаружи существует. И Сапфик отыскал туда путь. Но никто никогда не приходил оттуда. Даже ты.

– Ты не можешь знать наверняка.

Старик засмеялся, раскачивая пол металлической клети, висевшей высоко над залом. Они едва помещались здесь вдвоем, сидя на корточках. С цепочек свисали книги, хирургические инструменты, каскад оловянных коробочек, заполненных гноящимися образцами. Картину довершали устилавшие пол старые матрасы, из дыр которых клоками, как нелепый снег, сыпалась солома, падая на горящие внизу костры, где готовилась снедь. Какая-то стряпуха посмотрела вверх и выругалась. Потом, разглядев Финна, замолкла.

– Знаю, глупый мальчишка, потому что сапиенты оставили об этом записи. – Гильдас натянул ботинок. – Тюрьму создали для того, чтобы отделить подонков от человечества, оградить от них весь мир, сослать подальше с земли. Это случилось несколько веков назад, во времена Мартора, когда Тюрьма еще разговаривала с людьми. Семьдесят сапиентов добровольно сошли в Тюрьму, чтобы наставлять узников. И после этого вход был запечатан навеки. Они передали свои знания преемникам. Об этом даже дети знают.

Финн погладил рукоять меча. Усталость и досада одолевали его.

– С тех пор никто не входил. И нам известно про Лоно Инкарцерона, хоть мы и не знаем, где оно. В Инкарцероне все рационально и целесообразно – таким он и был задуман. Даже мусор не пропадает зря, все перерабатывается. В клетках выращиваются новые узники. Возможно, и животные тоже.

– Но я помню кое-что… какие-то обрывки… – Финн посмотрел вниз, сжимая прутья клетки, словно цеплялся за собственную веру. Далеко под ними Кейро прогуливался по залу в обнимку с парой хихикающих девиц.

Гильдас проследил за взглядом Финна:

– Ты не можешь ничего помнить. Ты грезишь тайнами Инкарцерона. Твои видения помогут нам отыскать путь к Спасению.

– Нет, я помню!

– Что именно?! – раздраженно спросил старик.

Финн почувствовал себя глупо:

– Ну… торт. С серебристыми шариками и семью свечами. И людей. И музыку… много музыки. – Он осознал это только сейчас. Странная радость наполнила его. Пока он снова не встретился взглядом со стариком.

– Торт. Думаю, это символ. И число семь очень важно. Сапиенты называли его числом Сапфика – из-за времени, в которое он повстречал «жука»-перебежчика.

– Я был там!

– Воспоминания есть у каждого, Финн. Твои пророчества – вот что имеет значение. Видения, что ниспосланы тебе, – великий дар и странность Видящего Звезды. Они уникальны. Комитатусам это известно – и рабам, и боевикам, и даже Джорманрику. Таким они тебя видят. И временами боятся.

Финн притих. Он ненавидел свои припадки. Те накатывали внезапно, вызывая тошноту и оглушая, ужасая его. Да еще Гильдас вытрясал из него душу своими допросами.

– Эти припадки доведут меня до могилы, – сказал Финн тихо.

– Не многие клеткорожденные доживают до старости, это правда. – Голос Гильдаса был резок, старик смотрел в сторону. Поправив пышный воротник своей зеленой мантии, он проворчал: – Прошлого нет. Что бы там ни было, это уже не имеет значения. Выбрось это из головы, или оно сведет тебя с ума.

– Скольких еще клеткорожденных ты знал? – спросил Финн.

– Трех.

Гильдас высвободил заплетенный кончик бороды, дернул его в раздражении и, помедлив, добавил:

– Вы редкие создания. Я искал долгие годы, пока не встретил тебя. Ходили слухи, что один клеткорожденный просил милостыню возле Зала Прокаженных. Но когда я наконец заставил его заговорить, то понял – он сумасшедший. Без умолку болтал о говорящих яйцах. О коте, что, исчезая, оставляет лишь улыбку. Годы спустя, следуя новым слухам, я нашел еще одну женщину, работающую у цивилов в Ледяном Крыле. Она выглядела вполне нормальной; я старался уговорить ее поведать мне о своих видениях. Но она так и не заговорила. Позже я узнал, что она повесилась.

Финн сглотнул:

– Почему?

– Мне сказали: ей стал мерещиться ребенок. Невидимый ребенок, хватающийся за ее юбки и зовущий ее, всюду следующий за ней, будивший по ночам. Его голос изводил ее. Она не смогла его заглушить.

Финн затрясся. Он знал, что Гильдас наблюдает за ним. Сапиент резко проговорил:

– Вероятность найти тебя, Финн, была мизерна – один шанс на миллион. Но я получил этот шанс. Лишь ты поможешь мне совершить Побег.

– Я не смогу…

– Сможешь. Ты мой пророк, Финн. Мое связующее звено с Инкарцероном. Скоро ты подаришь мне видение, которого я ждал всю жизнь, – знак, что настало мое время, что я должен последовать за Сапфиком и выйти Наружу. Каждый сапиент пытается проделать этот путь. Никто не преуспел. Но ни у кого из них не было проводника-клеткорожденного.


Финн покачал головой. Он слушал эти слова годами, и они все еще пугали его. Старик был помешан на Побеге. И чем же Финн сможет помочь? Как могут кому-то пригодиться обрывки воспоминаний или покалывания кожи, перетекающие в удушливое забытье?

Гильдас протиснулся мимо него к выходу и, взявшись за металлическую лестницу, предостерег:

– Никому про это не рассказывай. Даже Кейро.

Он начал спускаться, когда Финн проговорил:

– Джорманрик ни за что не отпустит тебя просто так.

Гильдас глянул на него сквозь перекладины лестницы:

– Я хожу там, где хочу.

– Ты ему нужен. Он правит Крылом только благодаря тебе. Самому бы ему…

– Он справится. Насилие и страх, вот его оружие.

Гильдас сполз еще на ступеньку, потом вернулся, его маленькое сухое лицо просияло внезапной радостью.

– Ты только представь, Финн, каково это – однажды распахнуть люк и выйти из темноты, из Инкарцерона? Увидеть звезды. Увидеть солнце!

Финн помолчал, затем, начав спускаться следом за сапиентом, тихо сказал:

– Я видел их.

– Это всего лишь грезы, мечты, глупый мальчишка, – горько усмехнулся Гильдас.

Старик на удивление проворно спускался по перекрестьям раскачивающихся лестниц. Финн же следовал за ним медленно, ладони скользили по веревкам и жар от трения проникал сквозь перчатки.

Побег.

Слово это жалило, как оса, пронзало разум – томление, обещающее весь мир и не значащее ничего. Сапиенты учили, что Сапфик однажды нашел путь, ему удался Побег. Финну не очень-то верилось в это. Истории о Сапфике множились – у каждого странствующего сказителя и поэта было в запасе несколько новых сказок. Приключений, которые приписывались Сапфику – перехитрил всех Лордов и совершил легендарное путешествие сквозь Тысячу Крыльев Инкарцерона, – хватило бы не на одну жизнь. Тюрьма, говорят, огромна и непостижима, лабиринтам залов, лестниц, комнат и башен несть числа. По крайней мере, так учат сапиенты.

Он коснулся ногами земли. Проследил глазами за зелеными, как у змеи, переливами мантии Гильдаса – старик торопился покинуть Берлогу. Финн поспешил за ним, предварительно убедившись, что меч по-прежнему в ножнах, а оба кинжала за поясом.

Кристалл Маэстры – вот что занимало теперь все его мысли.

И получить его будет не так просто.

Ущелье Выкупа было всего в трех залах отсюда, и он быстро пересек темную пустоту, тревожа пауков и выродившихся сумеречных ястребов, что пикировали с высоты стропил. Кажется, все остальные уже там. Он услышал комитатусов прежде, чем нырнул под последнюю арку. Те орали, бросая через пропасть ругательства, и их собственное презрение эхом возвращалось к ним, отражаясь от гладких неприступных плит.

Вдалеке, на другой стороне, оставаясь в тени, ожидали цивилы. Пропасть была неровным провалом в полу зала, голые края сияли черным обсидианом. Если бросить вниз камень, то звука его падения не дождаться никогда. Комитатусы утверждали, что пропасть бездонна; некоторые говорили, что если прыгнуть в ее глубины, то будешь падать сквозь Инкарцерон и попадешь прямиком в расплавленное сердце земли. И действительно – воздух дрожал от поднимающихся из пропасти раскаленных миазмов. В самой середине, созданная одним из тех же тюрьмотрясений, что раскололи провал, возвышалась иглообразная тонкая скала, именуемая Шипом. На крохотную стертую платформу с обеих сторон вели мосты из ржавого, покоробленного металла, темного от смазки. Шип был нейтральной территорией, местом для заключения союзов, ведения переговоров и нечастого обмена между враждующими Крыльями.

На самом краю, с которого, бывало, он сбрасывал непокорных рабов, восседал на своем троне Джорманрик, окруженный комитатусами. Собакораб скорчился на конце своей цепи.

– Только посмотри на него, – прошептал Кейро прямо в ухо Финну. – Огромный, толстый…

– И такой же тщеславный, как и ты.

Брат фыркнул:

– У меня хотя бы есть повод для тщеславия.

Но Финн уже смотрел на Маэстру. Когда ее привели, она быстро окинула глазами толпу, шаткие мостки, свой народ, ожидающий за стеной дрожащего воздуха. Там внезапно вскрикнул мужчина. От этого звука она потеряла самообладание, попыталась вырваться из лап охраны и закричала:

– Сим!

Наверное, это был ее муж.

– Пошли, – сказал Финн Кейро и стал пробираться вперед.

Заметив их, толпа расступилась. «Таким они тебя видят», – с горечью вспомнил Финн. Осознание, что старик был прав, злило. Он подошел к Маэстре сзади и схватил ее за руку.

– Помни, о чем я говорил. Никто не навредит тебе. Ты уверена, что они принесли эту вещь с собой?

– Они отдадут все, что есть. Некоторым известно, что такое любовь. – Она взглянула на него.

Насмешка задела Финна.

– Может быть, когда-то и я знал…

Тусклым рассеянным взглядом за ними наблюдал Джорманрик. Ударив окольцованными пальцами по перилам моста, он крикнул: