И прольется кровь

Не знаю, намеренно ли Лея вложила двойной смысл в эту фразу.

Я вернулся в хижину, лег и моментально заснул, не притрагиваясь к бутылке самогона. Насколько я знаю, мне ничего не снилось. Я проснулся с ощущением, что что-то произошло. Что-то хорошее. А в последний раз подобное случалось со мной чертовски давно.





Глава 12




Святого Духа молим мы

О крепкой вере ныне,

Чтоб пронести ее смогли

До самой мы могилы,

Когда домой свой путь начнем,

Убогий мир оставив.

Помилуй, Господи!





Отзвуки псалма медленно летали между стенами маленького молельного дома. Голоса двадцати с лишним собравшихся звучали как настраивающийся инструмент.

Я пытался следить за текстом по маленькой черной книжечке, которую мне сунула Лея. Сборник церковных псалмов Ландстада. «Одобрено Королевской резолюцией 1869 года», – было написано на титульном листе. Я немного полистал книгу. Судя по всему, с тех пор ни одна буква не была изменена.

После того как пение закончилось, один мужчина тяжелой поступью проследовал по скрипящему деревянному полу к простенькой кафедре и повернулся к нам лицом.

Этим мужчиной оказался отец Леи. Дедушка. Якоб Сара.

– Верую во единого Бога Отца, Вседержителя, Творца неба и земли, – начал он.

На это время все замолчали, позволив ему прочитать символ веры. После чтения он остался стоять неподвижно, устремив взгляд вниз на кафедру. Это длилось долго. И в тот самый момент, когда я решил, что что-то пошло не так или у него отшибло память, он заговорил:

– Дорогие христиане. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Да, мы хотели начать эту встречу во имя триединого Бога. Да.

Вновь наступила пауза. Он по-прежнему стоял, склонив голову, съежившись в великоватом для него костюме, словно страдающий новичок, а не видавший виды странствующий проповедник, о котором рассказывал Кнут.

– Потому что если человек думает о своем и о себе, то такому жалкому грешнику не стоит вставать за эту кафедру.

Он замолчал. Я огляделся. Странно, но все остальные, видимо, не испытывали никакого неудовольствия от натужных речей проповедника. Я успел сосчитать до десяти, и только тогда он продолжил:

– И то дражайшее дело, ради которого мы собрались, святое, чистое Божье Слово, – человек должен спросить себя: как мне распорядиться этим словом? Вот поэтому так трудно взойти на кафедру. Но как поступить человеку? – Он наконец поднял голову и посмотрел на прихожан. В твердом прямом взгляде не было ни тени неуверенности, ни следа смирения, переполнявшего его, если судить по его словам. – Мы – всего лишь прах. И в прах мы уйдем. Но у нас будет вечная жизнь, если только вера наша будет твердой. Мир, в котором мы живем, – это мир упадка, которым правит Князь Мира, дьявол, Сатана, совращающий паству.

Биться об заклад, конечно, не буду, но вроде бы он посмотрел прямо на меня?

– Мы, жалкие люди, должны жить в этом мире. Если бы только мы могли отречься от дьявола и с надеждой преодолеть то короткое время, что нам отпущено.

Еще один псалом. Мы с Леей сидели ближе всех к входной двери, и я подал ей знак, что хочу покурить.

Выйдя наружу, я прислонился к стене молельного дома и прислушался к звучавшему внутри его песнопению.

– Прости, но можно ли попросить у тебя один из этих гвоздей в крышку гроба?

Видимо, Маттис стоял за углом и ждал, потому что молельный дом находился в самом конце улицы. Я протянул ему пачку.

– Им удалось тебя спасти? – спросил он.

– Пока нет, – сказал я. – Поют уж очень фальшиво.

Он рассмеялся:

– О, ты научишься правильно слушать псалмы. Все люди мира считают, что важно петь чисто и правильно. Но для поборников веры чувства – это все. А почему, ты думаешь, мы, саамы, стали лестадианцами? Поверь мне, Ульф, от шаманских бубнов и целительских способностей ведьм рукой подать до лестадианских исступленных криков, исцелений и сентиментальности.

Я подал ему зажигалку.


– Ох уж этот чертов медленный псалом… – пробормотал он.

Мы одновременно затянулись своими сигаретами и прислушались. Когда песня закончилась, слово вновь взял отец Леи.

– А так и должно казаться, что проповедник за кафедрой очень страдает? – спросил я.

– Якоб Сара? Да. Он должен донести до всех, что он простой христианин, который не по собственной воле взошел на кафедру, а был призван паствой. – Маттис склонил голову и заговорил таким же низким голосом, что и проповедник: – «Поскольку меня назначили главой этого собрания, моим желанием всегда было, чтобы Господь склонил меня к послушанию. Но ведь человек вынужден носить на себе свою протухшую плоть». – Он затянулся сигаретой. – Так было сотни лет. Идеал – это смирение и простодушие.

– Твой троюродный брат рассказал, что ты был одним из них.

– Но потом я увидел свет, – сказал Маттис, недовольно глядя на сигарету. – Скажи, а в ней есть табак?

– Ты утратил веру, пока изучал теологию?

– Ну да, но здесь меня начали считать отщепенцем, как только я уехал в Осло. Истинный лестадианец не учится на священника среди людей мира. Здесь единственная задача проповедника – возвещать старое правильное учение, а не новомодную ерунду из Осло.

Внутри закончился псалом и снова зазвучал голос Якоба Сары:

– Господь терпелив, но не сомневайтесь: он как вор придет в ночи, а стихии и земля распадутся на части, когда неверующий погибнет.

– Кстати, – сказал Маттис. – Мы, приговоренные к смерти, ведь не хотим, чтобы он пришел раньше, чем надо, правда?

– Ты о чем?

– Некоторые не будут возражать, если мы в Косунде вообще его больше не увидим.

Я замер посреди затяжки.

– Да-да, – сказал Маттис. – Я не знаю, поехал ли тот Йонни дальше на север или вернулся домой, но, хотя он и не нашел того, что искал, нет никаких гарантий, что он не вернется обратно.

Закашлявшись, я выдохнул дым.

– Он, конечно, не приедет просто так. В этом ты можешь быть уверен, Ульф. Но кто-то ведь может набрать номер и сказать несколько слов по вот этому. – Он указал на телефонные провода над нашей головой. – Возможно, за это им обещано неплохое вознаграждение.

Я бросил окурок на землю:

– Ты расскажешь мне, зачем пришел сюда, Маттис?

– Он сказал, что ты украл деньги, Ульф. Так что, наверное, дело все-таки не в женщине?

Я не ответил.

– А Пирьо из магазина сказала, что у тебя их целая куча. Ну, денег. Наверное, стоит пожертвовать некоторую их часть на то, чтобы он не вернулся, Ульф?

– И какова же цена?

– Не больше, чем он пообещал. Даже немножко меньше.

– Почему меньше?

– Потому что все еще случается, что я просыпаюсь по ночам и чувствую, как меня гложут мучительные сомнения. Что, если Он действительно существует и, совсем как Йонни, вернется, чтобы судить живых и мертвых? Разве тогда перевес хороших дел над плохими не смягчит нам приговор? И мы будем гореть чуть более короткую вечность на чуть более медленном огне?

– Ты вымогаешь у меня меньшую сумму денег, чем мог бы получить, выдав меня наемному убийце, потому что считаешь, что совершаешь хороший поступок?

Маттис затянулся сигаретой:

– Я сказал, немножко меньше. Я ведь не к канонизации готовлюсь. Пять тысяч.

– Ты разбойник, Маттис.

– Заходи ко мне завтра. Я дам тебе бутылку в придачу. Спирт и молчание, Ульф. Совершенный спирт и совершенное молчание. А это стоит денег.

Он, переваливаясь, побрел по улице, как гусь хренов.

Я зашел внутрь и сел. Лея изучающе посмотрела на меня.

– Сегодня на нашем собрании присутствует гость, – сказал Якоб Сара, и я услышал шорох одежды, когда все начали оборачиваться.

Мне улыбались и кивали. Истинные теплота и дружелюбие.

– Мы будем молить Господа, чтобы он простер длань свою над ним и чтобы путь его был легким и он вскорости безопасно добрался до своего дома.

Проповедник склонил голову, то же самое сделали собравшиеся. Молитву он бормотал неразборчиво, она состояла из старомодных слов и оборотов, возможно имеющих смысл для посвященных. Я же отметил только одно слово: «вскорости».