Гремучий ручей

Таню разбудил звук. Странный, невыносимый, вышибающий из головы все мысли, а из тела душу, вымораживающий. Она открыла глаза, затаила дыхание, прислушиваясь. Нет, не звук, но что-то близкое, что-то, что воспринимается не ухом, а костями, словно, вибрация… И от вибрации этой больно, но, кажется, к ней можно привыкнуть. А еще нужно понять, что это, откуда?

В темноте на соседней кровати завозились, Таня едва не вскрикнула от неожиданности, но почти мгновенно поняла, что это Настя – странная, равнодушно-спокойная девочка, которая за весь прошедший день не перекинулась с ней и парой фраз. Впрочем, о чем она? С ней не разговаривали. Ее игнорировали. Все! Все до единого!

А Настя уже вставала с кровати. В белом потоке льющегося из окна лунного света ее фигура казалась черной, словно вырезанной из картона. И двигалась она, будто была сделана из картона – какими-то неуклюжими рывками. Она не оделась. Она даже не обулась! Как была, в ночной сорочке и босая, направилась к двери. Может, в туалет? Здесь, в домике для прислуги, когда-то имелись туалетная и ванная комнаты, но сейчас они были завалены всяким хламом. Да, наверное, так и есть: Настя вышла во двор по нужде, и Таня зря испугалась. Тем более эта… вибрация прекратилась. А может, ее и не было? Может, примерещилось со сна? Или из-за сотрясения? Потому и голова болит, потому и чудится всякое.

Таня закрыла глаза, попыталась выровнять сбившееся дыхание. Точно – сотрясение. Это больно и неприятно, но в этом нет ничего особенного. Ничего такого, из-за чего сердцу хочется выпрыгнуть из груди. А ведь ему хочется! Словно она не молодая девчонка, а столетняя старушка, дряхлая и беспомощная. И спать хочется. А раз хочется, так и не нужно противиться. Утром рано вставать, Соня сказала, что в половине шестого. Хоть бы немного поспать до рассвета, хоть бы попытаться…

Во второй раз Таню разбудил тихий скрежет дверных петель. Наверное, вернулась с улицы Настя, а это значит, что уснуть Таня не успела, просто задремала на несколько минут. Заскрипели половицы под чьими-то крадущимися шагами. Почему крадущимися, Татьяна не поняла, просто ей так показалось. Сейчас бы уснуть окончательно, проспать до самого утра, но сон как рукой сняло. За вошедшей в комнату тенью Таня следила сквозь занавесь из ресниц. Настя. Точно Настя! А кого она ожидала увидеть посреди ночи? Да кого угодно! Хоть бы даже ту немецкую ведьму, что пыталась рыться у нее в голове! Но это была не ведьма, а Настя. Вот только она не спешила вернуться в теплую постель, замерла посреди комнаты, прямо в проходе между кроватями. Замерла, склонила голову к плечу, будто прислушиваясь к чему-то. Таня тоже прислушалась, но того странного звука, что разбудил ее в первый раз, не услышала. А Настя постояла вот так, в полной неподвижности, еще несколько минут, и направилась к кровати. Только не к своей, а к Сониной. Соня спала крепко, даже со своего места, Таня слышала ее глубокое дыхание. Сонино слышала, а Настино нет…

Сон ушел окончательно, сердце подскочило и затрепыхалось где-то в горле. Было во всем происходящем что-то неправильное, что-то странное. Если не сказать, страшное. Достаточно просмотреть на босые Настины ноги… Босые, перепачканные в земле. Это летом, наверное, можно выйти во двор и босиком, но сейчас конец марта и в лощине еще местами лежит снег. Как же по нему босиком?..

Захотелось Настю окликнуть, но в самый последний момент Таня передумала. Вспомнила вдруг про лунатизм. Может быть, дело как раз в нем? Может, поэтому Настя и во двор выходит босая, и ведет себя так странно, потому что спит, не осознает, что делает? Когда-то еще от бедной Зоси Таня слышала, что лунатиков во время их ночных прогулок ни в коем случае нельзя окликать и тревожить, потому что от внезапного пробуждения они могут очень сильно испугаться и сделаться блаженными. Так говорила Зося – про блаженных. Поэтому Таня окликать Настю не стала, но на кровати села и даже ноги спустила на пол. По ногам тут же потянуло холодом. Кажется, входная дверь так и осталась открыта.

А Настя с каким-то странным не то всхлипом, не то стоном встала на колени перед Сониной кроватью. Теперь Таня отчетливо видела ее черные от земли пятки и выпирающие из-под рубашки острые лопатки. Они, словно крылья, разошлись в стороны, когда Настя подняла вверх болезненно худые руки. Сначала подняла, а потом вцепилась – именно вцепилась! – в край Сониной кровати. О том, что лунатик может во сне навредить сам себе, Зося тоже рассказывала. А как насчет того, что он может навредить кому-то другому? Не нарочно – нечаянно.

Таня встала, поежилась от холода, сделала осторожный шаг, стараясь ступать так, чтобы не скрипнула ни одна половица. Каким-то шестым чувством она знала, куда нужно ступать. Шаг, еще шаг – и вот она уже за спиной у склонившейся над спящей Соней фигурой, и вот она может заглянуть ей через плечо…

Тонкие пальцы, словно белые пауки, шарят по краю матраса, перебираются на одеяло, тянут его вниз, с Сони, которая укрыта одеялом почти с головой. Вот уже видна ее светлая макушка, вот ухо и кончик носа, вот шея и ключица… Таня застыла, завороженно наблюдая за этим медленным и бесшумным скольжением. В чувство ее снова привел то ли вздох, то ли всхлип. Скорее всхлип, или даже причмокивание, по-звериному голодное урчание. Настя всем телом подалась вперед, ее собственная шея, казалось, вытянулась, удлинилась до несвойственных нормальному человеку размеров. Настя тянулась к Соне, словно хотела ее поцеловать. Вот только не поцеловать… Откуда взялась эта странная, страшная даже уверенность, Таня не знала. И что делать, не знала тоже. Поэтому осторожно положила ладонь на Настино плечо.

Настя замерла, а потом развернулась с такой стремительностью, что Таня испуганно отшатнулась, больно ударившись ногой о край кровати. Отшатнулась бы и дальше, если бы было куда отступать, потому что слепыми бельмами глаз на нее смотрела не Настя и, кажется, даже не человек… Это… существо нервно дергало худыми плечами, белые губы его растянулись, словно в попытке улыбнуться, но получилась не улыбка, а оскал. Существо сделало шаг к Тане – маленький неуверенный шажок. От недавней стремительности не осталось и следа. Бледный свет луны коснулся белого, как мел, лица, и Таня поняла сразу две вещи. Во-первых, это все еще Настя, а не жуткое существо. Во-вторых, она в самом деле спит, а глаза у нее такие жуткие, потому что видны только белки. Было еще и третье. Таня не боялась! То есть, сначала испугалась до полусмерти, а вот сейчас не боялась ни капли. Наоборот, ей казалось, что это Настя ее боится. Может быть, в этот самый момент она видела какой-то особенно страшный сон, потому что черты ее лица исказил ужас, рот широко раскрылся, превращаясь в черную дыру. Еще мгновение – и Настя закричит, переполошит всех в доме. Переполошит и напугает.

– Тихо… – Таня сжала холодную руку, которая тянулась к ней. Сжала крепко, обеими ладонями, повторила шепотом: – Все хорошо. Давай спать.

И медленно пятясь, потянула Настю прочь от Сониной кровати. Та шла послушно, но как-то неуклюже, словно во сне. Впрочем, она и была во сне! В этом больше не было никакого сомнения! И глаза ее, до этого белые, страшные, сейчас казались обыкновенными. Только невидящими.

Так они и дошли до расстеленной кровати: Таня пятясь, Настя наступая.

– Ложись. – Таня легонько толкнула ее в плечо, заставляя сначала сесть, а потом и лечь. – Видишь, все хорошо. Ложись.

Легла Настя так же послушно, как и шла. Легла, закрыла глаза. Наверное, заснула. Теперь уже по-настоящему.

Она лежала на кровати солдатиком: ноги вместе, руки по швам. Худеньким, грязным, замерзшим солдатиком, который вел какой-то только ему одному видимый бой. Таня потянула за одеяло, укрывая им Настю до самого подбородка, заправляя под одеяло выскользнувшую руку. На руке, на внутренней поверхности запястья, что-то чернело, словно запекшаяся кровь. Наверное, во время своей ночной прогулки Настя где-то поранилась, но кровь больше не течет, и это хорошо.

Постояв немного в раздумьях, Таня на цыпочках вышла из спальни. Так и есть – входная дверь открыта, и от порога к комнате идет цепочка грязных следов. Следы нужно стереть, чтобы утром ни у кого не возникло ненужных вопросов. А ей уже все равно, до утра ей теперь точно не заснуть.

Лежащей у порога тряпкой, Таня протерла пол, осторожно, стараясь не шуметь, подбросила несколько полешек в печку, поправила одеяло на спящей Соне и вернулась в свою кровать. Сон не шел, а в голове роились тысячи мыслей. Одна страшнее другой. Все время хотелось проверить, как там Настя, а еще как там Соня. Просто так, на всякий случай. Но она не стала, слышала ровное дыхание каждой спящей девочки. Каждой – это значит и Насти тоже. Просто тогда от страха ей показалось всякое. Так ведь бывает. А бывает так, что в твоей голове пытается копаться мерзкая старуха? Шарит, перетряхивает твои воспоминания, что-то ищет? А бывает так, что можно ударить человека не в реальной жизни, а в придуманной? Ударить, сделать больно? У нее, похоже, получилось. Вчерашним днем она многое про себя узнала. Она узнала, а бабушка, похоже, даже не удивилась этим ее внезапным способностям. Интересно, почему?





* * *


В колени что-то ткнулось с настойчивой решительностью. Ткнулось и заскулило. Габи… – нет, не Габи, а Ольга! – встрепенулась, открыла глаза. И как только открыла, так сразу и потеряла ту тонкую иллюзорную нить, которая связывала ее с незнакомой венгерской девочкой с диковинным именем Габриэла. Оборвалась нить, а такое чувство, что резанули по живому, в самый ответственный, самый важный момент! Еще немного – и она узнала бы что-то важное, выловила бы из чужих воспоминаний, как сама Габи выловила из пруда рыбку. Думать о том, для чего выловила, не хотелось. Да и не о том сейчас нужно думать. Сейчас нужно решить, что у ее ног делает Фобос, почему заглядывает преданно в глаза, чего хочет?

– Тебе чего? – спросила Ольга, отталкивая от себя острую собачью морду.

Она отталкивала, а пальцы помнили другие прикосновения. Шерсть под пальцами жесткая и колкая, как щетина вепря. Когда-то в детстве дед разрешил ей погладить убитого на охоте кабана. Те же самые ощущения. Почти… Ощущение те же, вот только воспоминания снова не ее, а венгерской девочки. Это она гладила по крупной голове неведомого зверя. Это его шерсть, точно проволока, колола ей ладони. Не того ли зверя, чей ошейник хранится в сундуке бабы Гарпины?

Фобос заскулил, упал на брюхо. Убираться он не собирался, внимательно следил за Ольгой.

– Помешал, – сказала она устало. – Ты помешал мне.

Фобос снова заскулил, а Ольга вдруг подумала, что псы фон Клейста не гуляют без хозяев. Или теперь уже гуляют? Рыщут по территории поместья, охраняют. Охранять могут и самые обычные псы, а не эти, натасканные и беспощадные. Эта троица – Фобос, Деймос и Гармония – дьявольская элита, а не простые сторожевые псы. Значит, кто-то из фон Клейстов где-то поблизости. Интересно, сколько времени прошло с того момента, как она присела на холодную мраморную скамью и закрыла глаза? Интересно, докопалась бы она до сути, если бы ей не помешал этот пес? Думать об этом сейчас бессмысленно, нужно уходить из оранжереи. Уходить так, чтобы ее никто не заметил. Но сначала надо проверить детей, узнать все ли в порядке с Танюшкой и остальными.

Ольга встала со скамейки, легко, по-кошачьи потянулась. Раньше любое движение приносило ей боль, а здесь, в Гремучем ручье, чувствовала она себя все лучше и лучше. И голос лощины, который многих если не пугал, то уж точно раздражал, казался ей тихой колыбельной. Особенно сильным этот голос становился именно в оранжерее, теперь Ольга знала это наверняка.

Из оранжереи она вышла со всеми предосторожностями, стараясь не вступать в серебристые столбы лунного света, стараясь держаться темноты. И темнота принимала ее за свою, прятала и укрывала от посторонних взглядов. Ее прятала, а вот крадущуюся в отдалении тень не скрывала. Фобос, который неотступно следовал за Ольгой, застыл, а потом стрелой бросился вперед, наперерез тени. Это только сначала казалось, что пес готовится напасть, но почти тут же Ольга поняла, что он просто увидел хозяйку. Да, да, не фон Клейст вышел на ночную прогулку, а фрау Ирма. На прогулку или на охоту?

Ольга спряталась за старый вяз, прижалась спиной к его шершавому стволу, затаилась.

– Вот ты где, непослушный мальчик! – донесся до нее тихий шепот. – К ноге. Я сказала, к ноге, Фобос!

Пес, который нарезал вокруг старухи беспокойные круги, замер, послушно уселся у ее ног. Вот только смотрел он не на хозяйку, а на прячущуюся в темноте Ольгу. Если и старуха посмотрит…

Но старуха была занята другим. Легонько коснувшись собачьей холки, она направилась в глубь парка. Ольга поспешила следом. Очень уж неспокойно было на душе, чтобы позволить этой карге остаться без присмотра. Недоброе предчувствие не обмануло: фрау Ирма остановилась поблизости от домика для прислуги. Остановилась, вытянула шею, словно прислушиваясь, а потом издала звук, который не в состоянии издать человеческое горло, и который не в силах воспринять человеческое ухо. Этот звук воспринимали кости. Кости и зубы, а еще мышцы и связки. Так, наверное, мог бы звучать голос лощины, если бы его усилили в разы. Нет, с голосом лощины эти… вибрации были схожи разве что силой воздействия на живых существ. Фобос заскулил, распластался на земле, принялся тереть передними лапами морду и уши. Ольге тоже хотелось зажать уши руками, но она себя пересилила. Нет, она не станет поддаваться темной магии этого звука. Тем более, однажды она его уже слышала… Не только слышала, но и видела последствия. Видела, но не смогла ничего изменить. Сейчас все будет по-другому. Сейчас она знает, на что способна фрау Ирма. По крайней мере, догадывается.

А старуха стояла, не шевелясь, глядя на темные окна домика для прислуги, выжидая. Очень скоро стало понятно, чего она ждет. Кого ждет! Тихо скрипнула входная дверь, выпуская наружу тонкую белую фигурку. Это была Настя, девочка, которая сменила бедную Лизу на посту личной служанки фрау Ирмы. Или не только служанки?

Настя двигалась медленно. Осторожно ступала по припорошенной инеем земле босыми ногами, смотрела прямо перед собой широко распахнутыми глазами. Настя шла прямо к старухе, и та, тянула к ней руки, словно для объятий. Вот только не верила Ольга в объятья. Видела, что стало с Лизой. Видела, но до конца принять, кажется, так и не смогла. И сейчас стояла, зачарованно наблюдая, как старуха почти с нежностью берет Настю за руку, как запрокидывает к звездному небу белое лицо и улыбается чудовищной, нечеловеческой какой-то улыбкой, а потом быстрым, теперь уже точно нечеловеческим движением, впивается зубами в Настино запястье, урчит и причмокивает по-звериному, а зверь у ее ног испуганно скулит и отползает подальше от существа, в которое превратилась его хозяйка. А Настя стоит послушная и безучастная к происходящему. Кажется, она не чувствует боли. Скорее всего, она вообще ничего не чувствует, одурманенная зовом, отравленная горьким ядом чужой всепоглощающей жажды. Сейчас она отравлена и одурманена, а потом она станет мертвой, как бедная Лиза. Или станет не-живой, как бедная Зося. Если не остановить эту нежить прямо сейчас!


Она бы остановила! Коршуном кинулась бы на сумасшедшую старуху, отбила девочку. Если бы ей не помешали. Кто-то крепко схватил ее за шею, зажал рот рукой, потащил прочь от домика для прислуги, зло зашептал на ухо:

– Тихо! Вы погубите нас всех, тетя Оля!

Погубит? А может, наоборот спасет хоть одну невинную душу? И как он вообще смеет ей указывать?!

– Тут кругом эти чертовы псы! Я диву даюсь, что они вас еще не учуяли!

Один учуял, но напасть не посмеет. На нее не посмеет, а как насчет Григория, безрассудного Грини, которому она обещала помочь, и который сейчас пытается помочь ей? Как умеет, так и пытается.

– Я уберу руку, только без глупостей. Хорошо? – Голос его был едва слышен. – Кивните, если поняли.

Она кивнула, и почти сразу же хватка ослабла, и в легкие ворвался морозный ночной воздух, а тело от шеи до ключицы пронзила острая боль. Это открылась уже почти зажившая рана. Открылась и закровоточила.

– Мне нужно туда, – сказала Ольга, отталкивая от себя Григория, ощупывая рукой рану. – Нужно что-то сделать.

– Вам не нужно. – Григорий был хмур и мрачен, из внутреннего кармана пальто он вытащил кухонный нож. Вам не надо, я разберусь сам.

И столько отчаянной решимости было в его голосе, что Ольга поняла – разберется! Он разберется со старухой, а потом фон Клейст разберется сначала с ребятами, а потом и с сельчанами. Она уже видела, как полыхают дома в Видове, а на виселицах бьются в агонии тела. Так случится и в этот раз. И пощады не будет никому.

– Стой! – Ольга схватила Григория за лацкан пальто окровавленной рукой. – Так нельзя! Не бери грех на душу, Гринечка! Мы что-нибудь придумаем!

– Это она. – Григорий смотрел Ольге в лицо, и в глазах его полыхала ярость. И в глазах, и в душе. – Это она угробила тех девчушек, тетя Оля. Я справлюсь. Сначала псину, потом ее…

– А потом фон Клейст сожжет всю округу! – отрезала Ольга. Она помолчала мгновение, собираясь с мыслями, и заговорила быстро и решительно: – Нельзя ее сейчас убивать, Григорий. Если брать… если разбираться, то сразу с обоими. Но мы не готовы, не сумеем сейчас. Нужно время и силы.

– Я сильный. – Григорий все еще яростно мотал головой, отвергая доводы Ольги, но уже прислушивался к ее словам.

– Там другие силы нужны. Другие! Понимаешь ты меня?

– Как у вас? – Он вдруг понял, даже головой мотать перестал, снова уставился Ольге в глаза. – Вы ж не простая учительница, тетя Оля?! Я теперь это точно знаю. И тварь та лесная вас только порвала, но не убила. Так кто вы на самом деле, ну не ведьма же? Что вы такое?!

Вот он и сказал то, что думал все это время…

– Хотела бы я знать. – Ольга смотрела поверх его плеча, прислушивалась к тишине. Тот звук – или зов – прекратился. Она не слышала ровным счетом ничего.

– Но вы не такая, как они?

– Ты спрашиваешь, не упырь ли я, не кровопийца? – Ольга перевела взгляд на свою окровавленную ладонь. Григорий тоже заметил кровь, со свистом втянул в себя воздух, но не отшатнулся как тогда, в сарае. – Я не как они, – сказала, как отрезала, а потом добавила: – Я иду туда, а ты держись рядом. Собак я остановлю, но ты не суйся без лишней надобности. Понял?

Григорий нехотя кивнул.

Обратно к домику для прислуги они шли быстро, но осторожно, внимательно оглядываясь по сторонам. Шли-шли да только опоздали: на дорожке никого не было.

– Куда они подевались?! – Григорий вертел головой, в темноте пытаясь разглядеть хоть что-нибудь. – Она девочку с собой забрала?

– Нет. – Ольга покачала головой. – Она не держала их у себя подолгу. В прошлый раз Лиза вышла от нее живой…

– В прошлый раз? Вы с самого начала знали, что это она?! – Григорий смотрел на нее почти с ненавистью. – Вы знали, что эта гадина сосет кровь из детей, и молчали?!

– Не ори. – Ольга коснулась его руки, и он руку эту брезгливо отдернул. – Я не знала, я начала догадываться только недавно. А сейчас не мешай, мне нужно убедиться, что с остальным все в порядке.

Сказала и направилась к домику для прислуги, прямо вдоль цепочки из следов. Цепочек было две: одна туда, другая обратно. Значит, Настя вернулась-таки в дом. Значит, старуха отпустила ее живой. Вот и дверь не заперта, но заходить внутрь Ольга не стала, обошла дом по периметру, через окно заглянула в комнату девочек. Увидеть успела немного, но достаточно для того, чтобы задохнуться от паники.

Две девичьи фигурки в лунном свете. Настя наступает, Танюшка отступает. Нет, не так! Танюшка отступает и тянет за собой Настю. Она тянет, а Настя послушно идет. Идет, доходит до постели, ложится, и Танюшка укрывает ее одеялом.

Ольга отступила в темноту в тот самый момент, когда ее внучка посмотрела в окно. Почувствовала? Испугалась? Нет, Танюшка не выглядела напуганной, скорее, озабоченной. Вот она набросила на плечи пальтишко и вышла в сени, вот проверила, заперта ли дверь, и закрыла ее теперь уже на засов. В спальню она вернулась только спустя несколько минут, постояла в нерешительности посреди комнаты и легла в постель.

– Что там? – послышался за спиной тихий шепот. Ольга даже не вздрогнула.

– Настя вернулась домой. Кажется, они легли спать.

– Живая вернулась?

В другое время это уточнение показалось бы диким, но сейчас Ольга лишь пожала плечами:

– Живая. – Хотела добавить «пока», но не стала. Не нужны Григорию лишние тревоги, у него и своих хватает.

А у нее теперь тревог прибавилось. Нет, она не боялась, что девочка Настя причинит вред Танюшке. Ни при жизни, ни, если уж на то пошло, после смерти. В Танюшке было что-то такое же, что и в ней самой. Что-то, что заставляло упырей если не бояться ее, то уж точно обходить стороной. А Настя еще не упырь. Определенно, не упырь, раз не попыталась ни на кого напасть, как сделала это Зося.

Ольга и Григорий обошли домик, заглянули в комнату мальчиков. Ольга пересчитала их по головам, как цыплят. Все на месте, даже неугомонный Сева. Как Григорию удалось от него отделаться?

Наверное, она спросила это вслух, потому что Григорий ответил:

– Мы с ним осмотрели разрушенную часовню. Сева считает, что где-то там есть тайный ход.