Гремучий ручей

Где взять силы и терпения, чтобы дождаться, когда стемнеет? Сначала он проверит башню. Тех бедных девочек в башне. Убедится, что они на самом деле мертвые, а не как Зося. А потом начнет обшаривать усадьбу. Он ее и сейчас, по свету, потихоньку осматривает, заглядывает туда, куда можно заглянуть, чтобы не вызвать лишних подозрений, запоминает, примечает, где какие замки и запоры. Пока не нашел такого, с которым бы не смог справиться. Или это потому, что все те запоры на виду, никому ненужные?

Григорий возился на хозяйственном дворе, когда услышал шум и возбужденные немецкие голоса. Стало интересно, что там такое приключилось. Если выглянет, не убьют же его за любопытство!

Он и выглянул. Ну как выглянул… прихватил тачку с обрезанными ветками, выкатил на аллею. Он тут не просто так, он тут по делу. Вот ветки убирает.

Главный сыр-бор творился у входных ворот. Вернулся с охоты фон Клейст. Надо думать, с добычей вернулся. Вон добыча валяется на снегу, ее приволокли на шинели два молоденьких солдатика. Приволокли, бросили и испуганно отшатнулись. Или это псины их шуганули? Псины необычные, черные, здоровенные, остроухие, клыкастые. Верил бы Григорий в рай и ад, сказал бы, что адские псы. Или самое время начать верить после увиденного и пережитого?

Псы окружили добычу хозяина, стояли смирно и молча, но приблизиться к ним никто не решался. Не было дурных! Григорий вытянул шею, сощурился, пытаясь разглядеть, кто же там такой лежит на шинели. В деталях разглядеть не получалось, но кое-что он все-таки увидел.

Это был здоровенный, наголо бритый детина. Его одежда состояла лишь из штанов да залитой чем-то бурым рубахи. Бурое, надо думать, запекшаяся кровь. Так, издалека, и не поймешь, чья это кровь. Но много, чертовски много. Подойти бы поближе, разглядеть все в деталях.

Словно бы почуяв, чего хочет Григорий, фон Клейст обернулся, полоснул острым взглядом, поманил пальцем. Сердце пропустило один удар, а потом помчалось вскачь. Григорий нацепил на лицо чуть легкомысленную, чуть испуганную ухмылку. У него был целый запас всякий разных ухмылок, он умел ими пользоваться. Простой работяга, в меру исполнительный, в меру напуганный, готовый служить новой власти верой и правдой. Вот, как он выглядел, когда неуверенно катил свою тачку к воротам.

– Возьми вот это! – Фон Клейст говорил по-немецки, но медленно, чтобы Григорий мог его понять. А для наглядности махнул рукой в сторону тела на шинели. – Отвези в лес и сожги!

Значит, в лес и сжечь. А отчего ж не закопать?..

Но спрашивать Григорий ничего не стал, испуганно втянул голову в плечи, осторожной походкой направился к телу, но замер, не доходя метров пяти. Всякий нормальный человек должен испугаться вот этих адовых псов. Боялся ли он их на самом деле? А так сразу и не разобраться. С одним псом он справился бы, возможно, даже голыми руками. С ножом бы точно справился. А вот с тремя сразу – большой вопрос.

Фон Клейст тихо присвистнул, и адовы псы послушно уселись у его ног, давая Григорию возможность подойти к телу.

С виду покойник был мертв уже не первый день. Это если судить по серой, с синевой, коже, да по отросшим, похожим на когти, ногтям. Видел Григорий уже такие когти. Ох, видел… А вот если верить рассказам часового, еще сегодня скакал этот покойник Гюнтер под воротами живее живых. Вывод знающий человек сделает сразу. Сейчас главное не дать понять, что он и есть знающий человек. На всякий случай Григорий ахнул, попятился и перекрестился.

– В лес! Сжечь! – повторил фон Клейст едва ли не по слогам, а потом спросил: – Ты меня понимаешь?

Григорий мелко закивал, ухмылку с лица убрал. Тут такое дело… не до ухмылок.

– Это предатель… пособник. – Фон Клейст нахмурился. – Понимаешь?

Григорий снова закивал. Думать о том, чьим пособником может быть упырь, не хотелось.

– Убрать! – велел фон Клейст и развернулся спиной.

Вот сейчас бы да заточкой в эту спину, но нужно держаться. Что толку от пустого геройства, когда Митьку он еще не нашел?! Сейчас нужно держаться и думать, как лучше поступить.

Сжав зубы и поднатужившись, Григорий закинул тело упыря Гюнтера на тачку. Прямо поверх веток. Вот и ветки пригодились. А еще канистра бензина, которую подтолкнул к Григорию один из эсэсовцев.

Пока катил тачку к воротам, фрицы на него смотрели испуганно и с отвращением, как на прокаженного. Ворота распахнули и тут же захлопнули за его спиной. Еще чего доброго потом не пустят назад.

Тележку пришлось тащить по ухабам, колдобинам и проталинам. Несколько раз тело упыря едва с нее не падало. Григорий чертыхался, останавливался и заталкивал его обратно, подпирал канистрой.

Место для костра он выбрал на небольшой полянке, подальше от деревьев. Скинул с тележки ветки вместе с телом, отдышался, сунул в зубы папиросу, закурил. Пока курил, просто смотрел, а как докурил, принялся за настоящий обыск. Наверное, фон Клейст не рассчитывал, что простой напуганный мужик на такое решится. Наверное, потому и отправил именно его делать грязную работу. Потому что кто-нибудь из немцев мог-таки преодолеть брезгливость и поинтересоваться, а что же там под окровавленной рубахой, от чего во второй раз помер здоровяк Гюнтер.

Гюнтер помер от того, что ему перегрызли глотку… Это в первый раз. Вот и рана на шее старая, с побелевшими, обескровленными краями. А второй раз Гюнтер помер от того, что ему чем-то острым проткнули сердце. Вот и дырка в груди. Черная дыра, словно огнем прижгли. Наверное, у Зоси его тоже такая осталась…

Сделалось вдруг тошно, в глазах защипало. Григорий шмыгнул носом, одернул на упыре рубаху. Потом! Нельзя сейчас раскисать. Сейчас ясно одно: тетя Оля была права, упыря можно убить, пронзив сердце. И голову, наверное, можно срубить. Но фон Клейст не стал. Почему не стал? Потому что не знал, как нужно управляться с упырями? Или чтобы не привлекать лишнего внимания? Скорее, второе. Теперь на мертвого Гюнтера можно списать все убийства в округе. Сошел, дескать, Гюнтер с ума или связался с партизанами. Вот тебе показательная казнь! Вот он, бравый бригаденфюрер СС, отловил и лично истребил заразу! Теперь и чужие, и свои станут бояться еще сильнее. Теперь за территорию без лишней надобности ни один фриц ночью носа не высунет. А ему, Григорию, нужно проверить еще кое-что. С Зосей и девочками не смог, не поднялась рука, а сейчас нужно.

Сделав глубокий вдох, он потянул синюю губу покойника вверх, посмотрел на зубы. На первый взгляд, зубы как зубы – крепкие, желтые от никотина. Вот только клыки… Не такие длинные, как у волка, но и не человечьи. Торчат из белесой, порванной десны острыми костяными осколками, словно бы только выросли. Словно бы еще и не доросли до конца. Как у младенчика, у которого режутся молочные зубки. Да только Гюнтер не младенчик, а зубки не молочные, а… кровавые.

Григорий отступил, вытер руки о снег, потом плеснул на ладони бензина из канистры, потер с остервенением. Дальше работал, уже не думая, как заведенный. Обложил упыря ветками, полил бензином, чиркнул спичкой.

Упырь занялся быстро, словно был не из плоти и крови, а из соломы.

Полыхал костер. Григорий все ждал, когда же запахнет паленой плотью, приготовился бороться с тошнотой. Да только не запахло, как будто масленичное пугало жег, а не Божью тварь. Или точно не Божью?..

Пока костер горел, Григорий стоял неподалеку. Он должен был убедиться, что дело сделано. И прибраться нужно. Вдруг кто-то из местных сунется в лощину. Или, еще хуже, дети! Нет, нужно прибраться, закопать все, что останется от упыря.

Вот только сгорело все дотла. В горстке дымящегося пепла лишь тускло поблескивала металлическая пуговица. Не осталось даже костей. Бывает же такое.

Перед тем, как вернуться в усадьбу, Григорий спустился к Гремучему ручью, каблуком разбил тонкий весенний лед, умылся ледяной водой. Отпустило. Не сильно, но хоть дышать получалось полной грудью, а дальше как-нибудь.

И в ворота его, вопреки опасениям, впустили, лишь проводили брезгливыми взглядами. Для фрицев, он теперь не только садовник, но еще и могильщик. А и пусть! Не станут соваться без лишней нужды.

Окончательно Григорий освободился лишь после ужина, когда начало смеркаться. Привычно ужинали у Шуры на кухне. Собрались все: и детишки, и тетя Оля, и Таня. Девчонка была бледной и молчаливой, иногда чуть заметно морщилась, наверное, от боли, но держалась молодцом. Вот такую бы невесту его Митьке… Сердце защемило, но Григорий тут же запретил себе раскисать. У него сейчас только все начинается. Столько всего обследовать предстоит. Но первым делом – башня! Нужно убедиться, что тетя Оля была права. Взять бы ее с собой, но это уже как-то совсем не по-мужски. Значит, сам. Как-нибудь.

Григорий дождался, когда из кухни уйдут подростки, перекинулся многозначительным взглядом с тетей Олей. Та едва заметно кивнула, мол, иди, Гриня, проверяй своих мертвых девочек, а я тут покараулю.

Он и пошел. Крался, как тать, под сенью старых деревьев. Крался осторожно, чтобы ни один сучок, ни одна веточка не хрустнули. По пути срубил себе осиновую палку, заточил остренько, как карандаш. Уже когда заточил, подумал, что опасно это – оставлять осиновые пеньки. Вдруг фрицы догадаются! Надо будет утречком присыпать их прелой листвой, чтобы не было заметно.

Башня выступила из темноты черной громадиной. Неожиданно выступила, как живое существо. Или нынче бояться нужно неживых? Григорий перевел дух, нащупал в кармане отмычку, покрепче перехватил осиновую палку. Перед тем, как открыть дверь, прижался к ней ухом, прислушиваясь. С той стороны не доносилось ни звука. Наверное, это хорошо. Наверное, это что-то значит. Отчего же тогда так тяжко решиться?..

Дверь открылась почти бесшумно, Григорий тут же зажег фонарик. Был риск, что свет его могут заметить патрулирующие территорию фрицы, поэтому он тут же захлопнул за собой дверь. Чего это ему стоило, лучше никому не знать. Считай, сам себя добровольно запер в ловушке.


В ловушке было тихо, лишь откуда-то сверху доносился шорох крыльев. Это проснулись и заактивничали ночные твари. Осторожным шагом Григорий приблизился к котлу, сделал глубокий вдох, распахнул дверцу и тут же отскочил в сторону, выставив вперед осиновую палку. Нужно быть готовым. Сейчас нужно быть готовым ко всему!

Черное жерло котла манило и пугало одновременно. Богатая Гринина фантазия рисовала жуткие картинки. Он боялся. Вот только боялся не за себя, а за этих мертвых девочек. Боялся, что придется убить их снова. Если справится…

Звук был тихий, едва различимый, но обострившийся слух Григория тут же его уловил. Он развернулся ровно в тот момент, когда начала медленно приоткрываться входная дверь. В таких вот критических ситуациях чуйка срабатывала сама по себе, спасала его не единожды – что на воле, что на нарах. Сработала она и сейчас, кинула тело вперед, за котел, прижала к ледяному металлу. Григорий даже дышать перестал. И лишь сердце билось, кажется, слишком громко.

Тот, кто вошел в башню, двигался тихо и осторожно, но все же не так бесшумно, как Григорий. Шаг, еще шаг, остановка, задумчивое сопение. А потом еще один шаг и тихий скрип железного люка. Кто же там такой любопытный? Куда сунется?!

Сунулся прямо в люк к мертвым девочкам. Знал, что они там, или сюрприз будет? Получалось, что сюрприз, потому что в тишине вдруг послышался не то вздох, не то стон, что-то загремело. Видать, непрошеный гость испугался, отшатнулся и зацепился ногой за трубу. Если испугался и отшатнулся, значит, это не тот, кто девочек в котел засунул. Значит, залетный кто-то. Самое время посмотреть.

Григорий осторожно выглянул из-за котла и мысленно чертыхнулся. Перед открытым люком, безвольно повесил руки вдоль туловища, стоял Сева. Это как же? Выследил его? Или сам, по собственной инициативе решил башню обследовать?

Он бы, наверное, не стал выходить, дождался бы, когда парень уйдет, если бы не еще один новый звук. Несколько звуков. Это тихо поскрипывал снег под чьими-то шагами. К башне приближались люди. Или не-люди… Действовать нужно было быстро, времени оставалось чуть. Поэтому Григорий вынырнул из своего укрытия, одной рукой обхватил Севу за шею, второй зажал рот, поволок в дальний угол, за котел. Пока волок, успел шепнуть упирающемуся, барахтающемуся дуралею:

– Тихо, Сева, это я. Идет сюда кто-то. Не рыпайся.

Перестал рыпаться. Умный парнишка. Хоть и без меры любопытный.

– Молчи, – сказал Григорий уже едва различимо. – Молчи. Может и пронесет. – А руку убрал. На свой страх и риск убрал, понадеялся на Севино благоразумие.

Парень кивнул, прижался спиной к холодному металлу котла, точно так же, как он сам всего пару минут назад. Дышал сипло и часто. Хоть бы не услышали!

– Тихо, не сопи, – успел шепнуть Григорий до того, как дверь в башню снова открылась, и лишь потом подумал, что незапертая дверь – это очень большая проблема.

– Я не вижу повода для беспокойства! – Голос был резкий, очевидно, женский. Неужто, немецкая ведьма пожаловала? А с кем это она разговаривает?

– Ирма, ты снова забыла запереть дверь. – Во втором голосе послышалось раздражение. Этот голос принадлежал фон Клейсту. Тут уж точно никакого сомнения.

– А какая разница? Мальчишки тут больше нет.

Григорий перестал дышать, понял, про какого мальчишку они говорят, полностью превратился в слух.

– Все равно это непозволительно. Ты ведешь себя легкомысленно, Ирма! – Раздражения в голосе фон Клейста становилось все больше. – Прошлый раз он чуть не сбежал.

– Он сидел на цепи, Отто! Как бы он, по-твоему, сбежал?

Эти двое говорили слишком быстро. Григорий боялся, что может что-то пропустить или не понять. Поэтому старался запомнить каждое сказанное слово. Память у него была отменная и не раз его выручала в иные времена. Но проклятый немецкий язык – вдруг что-то окажется непонятным, будет упущено…

– Все равно это верх легкомыслия! Ты теряешь хватку, Ирма. Ты тратишь наши ресурсы слишком быстро.

– Это все потому, что ты, дорогой братец, слишком долго держал меня на голодном пайке. – В голосе старухи послышались визгливые нотки. – Посмотри на себя, а потом посмотри на меня. На кого я похожа? А ведь мы с тобой из двойни, Отто! Так почему же, скажи на милость, мне нельзя поступать так, как тебе?

– Вот поэтому, дорогая сестрица. Потому что ты теряешь контроль и становишься слишком неосторожной. – Фон Клейст, в отличие от старухи, говорил тихо и спокойно.

– Чего нам бояться, Отто? Чего таким, как мы, бояться в этой дикой стране? Про какие ресурсы ты говоришь? Ты не видишь, не чувствуешь, что ресурсы тут практически безграничны? Одной местной девчонкой больше, одной меньше. Кто станет их искать?

– А если станут? Ирма, не заставляй меня думать, что в том, что случилось, есть и твоя вина.

– А ты уже так думаешь, Отто? – Голос старухи упал до вкрадчивого шепота. – Кто поддерживал вас все эти годы? Кто жертвовал всем ради вас? А, братец?! Дряхлеющая, старая, уродливая… всегда на вторых ролях, всегда на побегушках у своего блистательного братца. И этот страх, эта вечная осторожность… Ты жил полной жизнью Отто, в то время как я начала жить только сейчас.

Рядом завозился Сева, и Григорий предупреждающе сжал его плечо – тихо, малец, не шурши, дай дослушать!

– В том, что ты творишь, нет жизненной необходимости, Ирма. Это распущенность.

– Распущенность! – старуха хохотнула. – Кто бы говорил про распущенность! Хочешь, я посчитаю все твои игрушки, Отто? Перечислю всех, кого ты переварил?

Наверное, это было какое-то другое словно, просто Григорий неправильно перевел. Нужно будет спросить у тети Оли.

– Не нужно, Ирма. У меня хорошая память.

– Разумеется, у тебя хорошая память. Ведь тебе не приходилось питаться объедками с чужого стола. И на цепи тебе сидеть тоже не доводилось!

– Ирма, прекрати! – все-таки фон Клейст сорвался на крик. – Ты ведь прекрасно понимаешь, что это вынужденная мера. Мы вдвоем с тобой так решили.

– Это ты решил, а у меня не осталось выбора, Отто. Ни у кого из нас не было выбора там. Но здесь! Это место с неограниченными возможностями, и я не намерена больше терпеть. Я не стану себя ограничивать ни в чем. Так и знай! – Она замолчала, а потом, снова перейдя на шепот, спросила: – Ты ведь тоже чувствуешь силу этого места? Можешь не отвечать, я вижу. Вспомни, когда в Германии ты в последний раз снимал на людях перчатки? А сейчас снимаешь и даже не замечаешь этого. И моя кожа… Отто, мне уже почти не страшно встречаться со своим отражением. Мне хочется жить, заниматься домом, общаться.

– С той русской? Очередная твоя игрушка, Ирма? Я еще могу понять, когда тебя интересовали девочки, но она… Какой с нее толк?

– Она необычная. Разве ты не заметил? Ты пытался ее прочесть? Знаю, что пытался, и у тебя не получилось, но ты был слишком занят, чтобы придать этому хоть какое-то значение. А мне стало любопытно. Я всегда любила ребусы, в этом моя суть. Эта женщина – шкатулка с секретом. Мне интересно с ней. – В голосе старухи послышались какие-то странные, мечтательные нотки. – Можно сказать, что она мне нравится.

– Нравится настолько, что ты решила поселить ее в нашем доме?

– Опасных людей лучше держать поблизости, Отто.

– А ты думаешь, она опасна? Я не раз встречал людей, которые умели закрываться. Не нарочно, чисто интуитивно. В этом нет ничего особенного, таких людей немало. Вспомни нашего камердинера.