Гремучий ручей

– Хочешь, я поговорю с фрау Ирмой, и тебя сегодня же отправят обратно в город? – спросила бабушка вкрадчиво. Таня и не знала, что она может быть вот такой… жесткой. – Если тебе так неприятно твое рабство…

Он побледнел, зрачки его превратились в черные точки, под кожей заходили желваки, а на шее вздулись вены.

– Нет, – сказал он, словно через силу.

– Что – нет? – Бабушка поднялась еще на одну ступеньку.

– Нет, я не хочу обратно в город. – Всеволода с ней разделял всего какой-то метр. И казалось, ему хочется столкнуть ее с лестницы, вот такое у него было выражение лица.

Таня испугалась. Ведь возьмет и столкнет…

– Бабушка! – Она тоже шагнула на лестницу. Перепрыгнула сразу через две ступени, так, чтобы оказаться лицом к лицу с этим белобрысым мерзавцем.

– Бабушка? – Он усмехнулся. Улыбка получилась кривой. – А говорили – новенькая. – На Таню он теперь смотрел с тем же презрением, словно она была какой-то предательницей, словно имела что-то общее с фашистами!

– А тебе что? – Она тоже старалась смотреть на него сверху вниз, как бабушка. Она была высокой, у нее могло получиться, но вот отчего-то не получалось. И пройти дальше не получалось, он загородил путь и не собирался отступать.

– Ничего. – Он перестал улыбаться. – Мне просто интересно, чем здесь будет заниматься такая, как ты.

– Какая – такая?! – От злости и обиды у нее полыхнули уши. Она чувствовала этот жар, представляла, как это выглядит. А еще она слышала тихие смешки остальных.

– Татьяна… – Бабушка пыталась вмешаться и образумить. Пока только ее… но это только пока. Бабушка не станет искать зачинщика, достанется всем. А ей плевать! Она не сделала ничего дурного! Не заслужила ни этого презрительного взгляда, ни этой многозначительной ухмылки. И поэтому она сделала то, чего никогда не делала раньше, она проигнорировала предупреждение в бабушкином голосе.

– Ну, что ты молчишь? Какая я, по-твоему? – Бывало, ей и драться доводилось с пацанами. Вот с Митькой однажды в шестом классе. Их тогда наказали обоих. Бабушка и наказала. Но то были совершенно детские обиды, тогда ее никто не пытался оскорбить многозначительным намеками. Она ведь уже не маленькая, понимает, к чему он клонит. Не понимает только, почему. Но выяснит! Вот прямо сейчас! – Давай же, скажи!

Захотелось врезать по дых или по этой усмехающейся морде. Она замахнулась, наверное, даже попала бы, но он оказался проворнее – отступил. Он отступил, а Татьяна не удержала равновесие…

В последний момент, когда она уже смирилась с неизбежным, с его лица исчезла ухмылка, а в серых глазах появилось что-то еще помимо презрения. В последний момент он попытался ее поймать, ухватить за ворот пальто. Не успел. И бабушка не успела. Слишком стремительной оказалась ее атака.

Если бы Таня упала на землю, было бы больно, но терпимо. Ей не повезло, она упала на дорожку, приложилась затылком о каменные плиты. Стало больно. По сравнению с этой болью даже обида отступила на второй план. А злость и вовсе прошла. А потом все погрузилось в темноту. Таня тоже погрузилась…

…Из темноты ее тянули чьи-то крепкие руки. Тянули, ощупывали, тормошили.

Были еще голоса.

– …Гриня, подложи ей что-нибудь под голову. – Это бабушкин. В нем – паника.

– …Парень, иди отсюда на хрен! – Это дяди Гриши. В нем – недоумение и злость. – Наделал дел, да?! Герой теперь?!

– …Она же сама кинулась. Я не думал… – А это белобрысого. В нем что? Растерянность? Раскаяние?

– Не думал он! Так вот думай наперед! – Это снова дяди Гриши. – Тетя Оля, у нее кровь…

– Танюша, детка, открой глаза! – А это бабушкин. Бабушка никогда раньше не называла ее при всех Танюшей, всегда только Татьяной, но глаза нужно открыть, чтобы не пугать.

Свет был очень яркий. Странно, что раньше ей казалось, что в Гремучей лощине темно. Было темно, а теперь вот – глаз не открыть.

– Бабушка, все хорошо. – попыталась сказать Танюшка. Голос прозвучал нормально, только слабо.

– Ну, слава богу! – Яркий свет заслонила чья-то тень. – Ну, напугала ты нас, Таня!

Эта тень дала ей возможность окончательно прийти в себя. Почти окончательно. Если бы еще голова не болела. А голова болела так сильно, что теперь Таня не слышала даже странных звуков, которые бабушка называла голосом лощины.

Она попробовала сесть и даже попробовала не застонать. Кто-то придержал ее за плечи, не давая завалиться назад. Кто-то ощупывал ей голову.

– Сотрясение, наверное. – Этот кто-то оказался бабушкой. – Татьяна, как ты? – Вот уже снова зовет ее Татьяной. Значит, успокоилась. Значит, все в порядке.

– Хорошо, только голова болит.

– А крови столько, потому что кожу рассекла! – Этот женский, чуть визгливый голос был Тане незнаком. – Брательника моего однажды по пьяной лавочке по башке саданули, тоже кровищи было! Думали, помрет. А врач сказал, что это всегда так, что не крови нужно бояться, а сотрясения.

– Какие глубокие познания в медицине, Шура! – В бабушкином голосе послышалась ирония. Теперь точно все хорошо!

– Какие есть! – Над Таней склонилась невысокая, худая женщина в повязанном поверх телогрейки белом переднике, сунула что-то в руки дяде Грише. – На вот, к голове ей холод приложи!

Почти тут же затылку стало холодно и хорошо. Еще бы не мутило. Еще бы разошлись вот эти все. Таня обвела взглядом стоящих чуть поодаль ребят. Две девчонки, два парня. Белобрысый вот тут, стоит за спиной женщины в переднике руки в брюки, наблюдает.

– Может, хватит ей уже на холодной земле сидеть, а? – Это снова женщина в переднике. – К голове холод приложили, а к заднице совсем не обязательно.

– Шура, какой высокий слог, – сказала бабушка, а Таня была готова провалиться под землю от неловкости. Она даже про боль и тошноту забыла. И уши, наверное, снова покраснели.

– Пойдем-ка в дом! – Дядя Гриша уже тянул ее за подмышки. Как маленькую!

Таня попыталась вырваться, но он держал крепко. Пришлось идти. Остальные тоже сунулись было следом, но их шуганула тетенька в переднике. Тетенька уже начинала ей нравиться. Главное, что белобрысого тоже шуганули. Достаточно с нее на сегодня позора.


Таню завели в просторную, хорошо натопленную комнату, усадили на табурет. Тетенька в переднике и бабушка решали, достаточно ли обработать рану самогоном или все-таки нужно наложить повязку, и вяло переругивались.

– Не надо повязки! – сказала Таня так громко, как только смогла. Не будет она ходить в повязке, словно раненая дурочка!

– Тебя не спросили! – буркнула тетенька в переднике и тут же перестала Тане нравиться. – Сиди и терпи!

– Да неглубокая там рана! – Неожиданно вступился за нее дядя Гриша. – Кровь уже остановилась. Заживет все как-нибудь без твоих повязок, Шура. А сто граммов ты лучше мне дай, употреблю от переживаний.

– Переживания у него! – Тетенька в переднике замахнулась на него полотенцем, которое только что была готова пожертвовать на перевязку. – У меня вон молодняк из-за этой вашей принцески до сих пор не кормлен!

А принцеска – это, вероятно, она и есть. Да что ж это такое!

– Есть будешь, раненая? – Тетенька, которая разонравилась Тане окончательно, уперла кулаки в тощие бока. – Или ты тоже… с барского стола станешь питаться?

– Шура! – В бабушкином голосе послышался звон булата. – Мы с Татьяной станем питаться вместе со всеми. Ты меня поняла?

Вот это «ты меня поняла?» прозвучало как-то по-особенному угрожающе. Настолько угрожающе, что тетенька Шура отшатнулась.

Дальше все закрутилось. Наверное, можно было бы сказать, что вошло в свою колею. Вот только сама Таня чувствовала себя из этой колеи выбитой напрочь. За стол с остальными она уселась из принципа. От пережитого есть совсем не хотелось, но она пообещала бабушке, что справится. И она справится! Еще бы голова так не болела…

Дядя Гриша сел рядом, наверное, в знак поддержки. Бабушка от обеда отказалась, с чашкой чаю отошла к окну. Вид у нее был мрачный и сосредоточенный. Может, это даже хорошо, что жить они будут порознь. Не придется выслушивать нотации. Не то чтобы бабушка так уж часто читала ей нотации, но если уж бралась… То ли от головной боли, то ли от пережитого позора Тане кусок не шел в горло, но она заставляла себя есть. Назло всем! Назло этому белобрысому, который бросал на нее хмурые взгляды исподлобья.

После обеда бабушка подозвала к себе одну из девочек. Девочку звали Соней, была она улыбчивой и… нормальной. В том смысле, что не косилась на Таню, как остальные.

– Софья, будь добра, покажи Татьяне вашу комнату, а я пока распоряжусь насчет постельных принадлежностей. Татьяна, как ты себя чувствуешь?

– Замечательно!

– Тогда ступайте, я скоро подойду.

Она брела за Соней по парковой дорожке и думала, что «замечательно» – это не про ее нынешнее самочувствие. Казалось, стоит только оторвать взгляд от каменных плит, как мир кувыркнется и обрушит ее на землю. В голове гудело и вертелось. Ей бы не помешала поддержка. Только поддержки никто не предложил. Наоборот, Соня, кажется, специально ускорила шаг. Пришлось сцепить зубы и тоже ускориться.

Она позволила себе немного расслабиться, лишь оказавшись в просторной полупустой комнате. Из мебели тут были лишь три кровати, три тумбочки, стол, стул и шифоньер с вензелями. На окнах не было занавесок, щели в них были законопачены старыми газетами, но это не спасало от холода и сырости. Похоже, стоящую в углу комнаты печку топили только на ночь. Если вообще топили.

Таня уселась на единственную незастеленную кровать, осмотрелась.

– Ну, как тебе? – спросила Соня, присаживаясь на кровать напротив.

– Нормально.

– А почему ты здесь?

– А ты почему?

– У меня были причины.

– У меня тоже.

Вот такой у них получился дружеский разговор. Похоже, бабушка права: легко не будет. Понять бы еще, почему к ним такое отношение. Но спрашивать она ни у кого не станет. Разберется во всем сама!

Какое-то время сидели молча, потом Соня снова заговорила:

– У нас тут дежурство. Убираемся по очереди. Поняла?

– Поняла. – Она хотела кивнуть, но побоялась, что успокоившаяся было голова снова разболится.

– И ты тоже будешь убираться. Как все.

– И я тоже буду убираться. Как все. – А спать нужно вполглаза, а то, чего доброго, эти славные девочки придушат ее ночью подушкой. Или сделают темную. Про темную она слышала от Митьки. Тот был подкован во всяких блатных делах.

Митька. Вот о нем она и станет думать, а не о всякой бессмысленной ерунде. Подумать не получилось, хлопнула входная дверь, по ногам потянуло холодом и в комнату вошла бабушка в каким-то тюком в руках.

– Твое постельное. – Она положила тюк рядом с Таней, заглянула в глаза, но спрашивать ничего не стала. Таня была ей за это благодарна. – Сейчас застелешь кровать, а потом Софья отведет тебя в дом. Настя уже там, до вечера у нас еще очень много дел.

Соня бросила на бабушку удивленный взгляд. Что, не ожидала, что та заставит работать родную внучку? Это она просто плохо знает бабушку и совсем не знает ее, Таню. Им обеим к труду не привыкать.





* * *


Девчонку было жалко. Попала девчонка как кур в ощип! Он-то, Григорий, все сам, по доброй воле, а ее, считай, волоком притащили в Гремучий ручей. А зачем притащили? Уж не из-за бабки ли? Чтобы надавить в случае необходимости, чтобы все было под контролем. С тетей Олей странно все и непонятно. В детстве Григорий, бывало, считал ее ведьмой за строгость и прозорливость. Никакое прегрешение от нее скрыть не получалось, ни разбитое окно, ни забычкованную наспех папиросу. Все знала, все чуяла. Была у нее тоже своя собственная чуйка. И про мертвых девочек она что-то знала. Про девочек знала, а про Митьку, похоже, нет.