Государь

«А вот оружие у лесовика – не очень», – отметил Илья. Тесак за поясом да топорик, изрядных, правда, подстать хозяйской руке, размеров.

– Кто жеребчика-то учил, княжич? – насмешливо спросил косматый. – Пестун?

Голос у него был подходящий: гулкий, низкий, а выговор похож на древлянский, но не древлянский, мягче.

«Я не княжич», – хотел было возразить Илья, но вспомнил, что недавно сказал отцу Добрыня, и возражать не стал.

Не поворачивая головы, он знал, что его обступили со всех сторон. Не менее дюжины. И, судя по скрипу тетивы, самое меньшее – четыре лука. Нехорошо. Луки, ясное дело, не боевые, а охотничьи. Боевой никто зазря, даже вполсилы, натягивать не станет. Но легкую кольчужку Ильи с тридцати шагов и из охотничьего лука пробить можно, если стрела правильная и правильно попасть… Ну так это еще попасть надо…

Сам Илья, может, с лучниками потягался бы, да Голубь рядом. На нем брони нет. Погубят жеребца. Сами-то бить в коня не станут – дорогой, но, как начнут Илью целить, непременно попадут в Голубя. Да и не станет жеребец смирно стоять: решит, что хозяин в опасности, – сам нападет.

Отослать бы его, но не приучен к такому боевой жеребец. Лежать может, в траве прячась, хозяина защищать, врага чуять… А вот убегать по хозяйскому приказу – нет.

Лишь представил Илья, как стрела бьет в шею Голубя, – и сердце захолонуло.

Еще изнутри поднимался стыд. Он, воин, лежал на земле, ничего не видя, не слыша подобравшихся смердов…

Хотя есть ли его вина в оплошке? Дивное случилось…

– Ты кто? – негромко, но веско спросил Илья, обращаясь не к косматому, а к седому.

– А тебя, юнак, мамка с папкой вежеству, знать, не научили! – встрял косматый. – Не то знал бы, что на чужой земле господину ее вопросы задавать дурно. Невежде и шкурка железная не поможет. Сыму!

Илья невольно усмехнулся.

«Сойдись мы с тобой, смерд, один на один, я бы тебе показал, как „шкурки“ снимают».

Поймал взгляд седого: цепкий, острый… Вспомнил Рёреха, и усмешка сбежала с лица. И потому, что деда жаль, и еще от того, что новую опасность заподозрил. Если старый – ведун, худо может выйти. Хотел молитву прочитать, но на глаза вдруг попала кровавая лужица кабаньей крови, и само собой как-то совсем другие слова пришли. Сначала – в голове будто кто-то, голосом Рёреха усопшего, проскрипел: «…Земля, кровью поена…»

А потом в памяти сам собой всплыл рассказ вятича Бобреца, взятого отцом в рядные холопы по торговому делу.

«…В прежние времена как было, – рассказывал Бобрец. – Коли два рода земли поделить не могли, то, чтоб лишней крови не лилось, выставляли каждый по богатырю. Чей победит, тех и земля. Оттуда и обычай у нас пошел – длани крепить…»

Что такое «крепленая длань», Илья на себе испытал, когда к вятичам в плен угодил в те времена, когда его еще по-детски Гошкой звали…

И сразу понял Илья, что вспомнилось не просто так. И сразу слова нужные нашлись.

– Твоя земля, значит? – проговорил Илья звонко, с вызовом глядя на седовласого. – А твоя ли? Докажи!

Косматый засопел сердито:

– Доказать? – хмыкнул он. – Тебе, что ли? Да…

И умолк, остановленный прикосновением руки седовласого.

– Мне! – твердо сказал Илья. – По обычаю.

Медленно, чтоб не подумали лучники, что напасть хочет, Илья взялся за вонский пояс, расстегнул, снял вместе со всем, что на нем было, повесил аккуратно на седло.

Так же неторопливо стянул кольчугу, поддоспешник, глянул на косматого, спросил:

– Что стоишь, борец? Иль забыл обычай?

Косматый поглядел на деда. Похоже, растерялся великан… А может, не было у здешних такого обычая, как у вятичей? Вот это было бы некстати…

Но одно Илья знал точно: не станут люди здешние бить стрелами того, кто оружие отложил. Не печенеги, чай. И лишней крови не прольют, если угрозы не видят…

– Ну что? – спросил Илья надменно. – Встанешь за землю свою сам или кого другого выставишь? Покрепче?

Седовласый чуть заметно кивнул, и косматый оживился:

– А ты, однако, нахальный юнец! Я ж тебя задавлю!

Стянул с головы медвежью башку и сунул появившемуся из-за деревьев родичу.

Одиннадцать их вышло из-за дубовых стволов. Шестеро – с луками, остальные – с рогатинами да топорами. Без броней, хотя это понятно: откуда бронь у смерда? Но – не пахари. Лесовики. Оружие держат умело. Сноровисто. Опасно. Одно хорошо: есть и у здешних обычай, схожий с вятицким. Теперь дело за малым: лешего этого оземь приложить.

– Стой, – шепнул Илья коню, легонько потрепав холку. – Не обидят нас. Не получится.

Косматый тем временем стянул через голову шитую красной нитью рубаху, обнажив широченную волосатую грудь и тяжкие плечи с татуированными узорами охранных знаков…

Илья тоже скинул свою, положил к прочей одежде. Встряхнул руками, покрутил головой, подышал правильно, чтоб кровь быстрее побежала и сила внутри проснулась…


Косматый уставился на литой золотой крест на груди Ильи.

– Это что? – показал пальцем.

– Знак Бога моего, – ответил Илья.

Пожалуй, стоит и сапоги снять. Листва мягкая. Верховые сапоги с каблуками тут – нелучшая обувка. В правом сапоге, правда, ножик спрятан, но в дело его пускать всё равно нельзя.

– Слыхал я, – неожиданно сказал седовласый, – в Киеве теперь только ему, на древе повешенному, кланяться велено, а наших, настоящих богов, князь киевский огню предал. Верно ли?

– Долго ж до вас слухи идут, – заметил Илья. – С тех пор уж одиннадцать раз солнце взойти успело. И дождик угольки от колод трухлявых дважды размыл. А ты их жалеешь, что ли? Иль мертвое дерево так сильно любишь? Я вот живое предпочитаю! – И, действуя опять по наитию, шагнул к ближайшему дубу, прижался к коре щекой, погладил, как только что – коня. – Живое на земле встает, а мертвое – в землю уходит.

Не свои это были слова – Рёрихом в предсмертии произнесены. Но – к месту.

– Диво дивное, – сказал седовласый. – Юнак гололицый, а говорит будто ведает.

Непонятно: то ли с насмешкой сказал, то ли – всерьез.

Илья в ответ улыбнулся, показав ровные зубы. Не без усилия отлип от дуба, встряхнул кистями, подпрыгнул разок, другой…

– Ты, – сказал он косматому лесовику, – раздавить меня хотел. А сам в землю врос, аки дуб. Ждешь, когда желуди в волосах народятся?

– Счас ты у меня по-другому запищишь! – пообещал космач. И, не медля, попер на Илью, косолапо, вытянув ручищи. Чисто медведь…

«Нет, не надо обижать медведя, – подумал Илья. – Медведь, он так по-глупому никогда не полезет. Мог бы догадаться, что, раз отрок – при мече в доспехах, значит, непрост».

Однако глупым оказался не косматый дядя, а сам Илья.

Только он примерился как бы половчее перехватить косматого великана и сбить с ног, а еще лучше – обойти и врезать локтем по затылку, как могучий лесовик с неожиданным проворством махнул вперед, выбросил ручищу, сцапал Илью за шею (ну точно медведь – лапой когтистой) и рванул к себе, опасно наклонив голову, чтоб приложить Илью лицом о твердую кость надо лбом.

И вышло бы, не успей Илья углом выставить локоть, которой пришелся косматому точно в нос.

От неожиданности лесовик разжал пальцы. Илья тут же влепил ему пяткой по стопе (лесовик, похоже, и не заметил – может, зря Илья сапоги снял?), ухватил за толстый, корявый, как древесный корень, большой палец шуйцы и дернул что есть мочи, выворачивая наружу и вверх, как учили сызмала. Движение было привычное, ведь еще недавно Илья был мальцом в три локтя ростом, а бороться ему приходилось с рослыми, вошедшими в силу соперниками, которые были настолько же больше детского, насколько лесовик-великан – больше отрока Ильи.

Косматый, даже не хрюкнувший, получивши локтем в носяру, взвыл, дернулся, силясь освободить палец… Да так неудачно, что и вовсе вывернул из сустава.

Тут уж лесовик совсем рассвирепел, махнул правой лапой, пытаясь ухватить за волосы (Илья еле уклонился, но палец всё равно не выпустил), оступился, схлопотал ребром стопы пониже коленного сгиба, просел на левую ногу, уже падая после резкого, всем весом и силой рывка Ильи, попытался снова схватить отрока, но не достал и повалился на спину.

Тут уж и Илья не сплоховал: поставил ногу лесовику на бороду. Вернее, прямо на горло. И палец злосчастный, вывернутый под немыслимым углом, тоже не выпустил. Упрямый космач схватил Илью за ногу, но Илья добавил на нее весу, да так, что лесовик захрипел и произнес четко:

– Отпусти. Моя сила взяла.

И убрал ногу, когда косматый разжал пальцы.

Великан поднялся. Глянул свирепо, сверху вниз…

«Может, зря я ему горло не разбил? – забеспокоился Илья. – Вдруг тут до смерти положено биться?»

И на всякий случай приготовился увернуться, если лесовик попытается его схватить…

Не попытался. Прокосолапил к седовласому, который, не глядя – смотрел он на Илью, – взял великанову лапищу, дернул разок (косматый охнул), вправляя вывернутый палец…

Илья расслабился. Похоже, миновала опасность. Расслабился, мигнул…

И обнаружил, что вокруг никого нет. Ни седого, ни косматого, ни остальных. Будто морок пропал.

– Господи Иисусе Христе… – пробормотал Илья.

Все-таки отвел глаза, колдун языческий! Или и впрямь морок?

Нет, не морок. Вон следы остались, листва разворошенная…

Глаза отвел, но не тронул. Мести родичей испугался? Или обычай почтил?

А если обычай, то, выходит, по старинному праву он, Илья, теперь хозяин земли этой?





* * *


– Не надо было его трогать, – проворчал Ярош, баюкая поврежденную руку. – Видать, боги его на место священное привели. Видели ж, как кланялся им. Зачем, Сновид?