Гортензия в огне

– Ну а вы двое?

– Сложно описать свои ощущения. Я сделаю это как-нибудь потом. Хочу посмотреть, удастся ли тебе очистить это место хоть ненадолго. Моя молитва работает… но только пока я способен творить её почти беспрерывно. Затем проклятие постепенно возвращается.

– Смотрите, – услышал Уоррен голос с площади перед Три-Алле. – Это двое святых империи, герцог Элайн и маркиз Валери!..

Уоррен обернулся и увидел, что позади них собирается толпа. Он почти ощутил трепет замерших прохожих, когда отворачивался. Верно, Даймонд Лайт – красивейший из мужчин империи – никогда или почти никогда не появлялся на улице вот так запросто, да к тому же участвовал в последней семнадцатилетней экспедиции. А Уоррен числился вторым Красивейшим и отстутствовал ещё дольше. А теперь к богатству и запоминающейся внешности прибавился неправдоподобный ореол чистоты и невинности, присущий святому. Так народ ещё долго будет показывать на него пальцем.

Брайану красоты не досталось – длинноватые носы Сильверстоунов значительно портили в остальном вполне симпатичные лица близнецов. Но Брайан не нуждался в совершенстве лица, чтобы на него глазели, как на нечто невероятное. Он прославился и губернаторством в собственноручно заложенном городе, ставшем столицей, и тем, что короновал императора уже будучи падшим, потерявшим сан и святость. А ещё Брайану несказанно повезло стать избранником Красивейшей из женщин, Морганы. Уоррен много лет втайне мечтал о ней, старался избегать её и всячески скрывал влечение. И даже сейчас отчаянно хотел оказаться на месте Брайана, стараясь не представлять, как вечером рыжего друга будет встречать обожающая жена.

Захотелось спросить, каковы отношения Роджера и Морганы, но Брайан потащил Элайна на территорию Санктуариев, и Уоррен пришёл в себя. Нельзя отдаваться зависти тогда, когда народ ожидает чуда.

– Подожди, – тихо сказал Уоррен, опустив голову, чтобы не встречаться с другом взглядом. – Я должен собраться.

– Я помолюсь о тебе, – пообещал Брайан и положил руку на плечо Уоррена. Тот глубоко вздохнул и мысленно обратился к Единому, попросив, как всегда, у него прощения за всё, что пришло в голову.

– Я ничего не чувствую, – наконец сказал Уоррен. – Что-то не так.

– Есть подозрение, что Брайан тебе мешает, – раздался голос одного из близнецов позади. И поскольку Брайан стоял слева, то это сумел подкрасться Роджер?

– Ты просто мастер, знаешь? – обернулся Уоррен. – Ты ходишь неслышно, даже не смотря на бубенчики.

– Весь секрет в том, чтобы двигаться плавно, – ухмыльнулся Роджер. – И когда император поймёт, что я обошёл его, то отменит дурацкий указ. Или разрешит Д-Дэл… Джереми-и или Мэлвину Дануину создать индикаторы моего присутствия, что будет уже не унижением, а честью.

– Своего рода, – скептически глянул Брайан и отошёл вместе с Роджером как можно дальше.

Уоррен покачал головой, глядя в спину Роджера, и медленно пошёл к парадному подъезду. Остановился, потому как ему что-то не нравилось, но это было глухое и совсем непонятное чувство. А потом вдруг навалилась такая чёрная зависть к Брайану, что Уоррен перестал дышать и видеть. В какой-то момент он подумал, что до сих пор не понимал очевидного – он любил Моргану всегда и только пытался умерить своё чувство. Но больше не получается. Всё вскрылось, вышло наружу.

– Эй, нет, так быть не может! – вырвалось у Уоррена.

Не верилось, что можно было столько времени хранить в себе чувство, а потом из-за одной зависти понять всю глубину любви. Как-то странно.

Ещё ненормальнее думать о любви в проклятом месте, в котором прочие разумные совершают саморасправу или испытывают нечто ужасное.

Усилием воли он взял себя в руки и для полного успокоения принялся про себя говорить с богом. Это помогло, и в руках сама собой начала возникать светлая бурлящая сила. Тяжесть с плеч перелилась через руки и напряжённые пальцы и обратилась в ощущение присутствия чего-то невидимого. Зарождающийся свет внезапно вспыхнул золотым туманным огнем, и Уоррен едва успел схватить то, что появилось в воздухе. Ослеплённый, он мог действовать только на ощупь. Но и этого хватало, чтобы со всей дарованной от природы силой расколоть плиты двора Три-Алле нижним концом символа и установить своеобразный крест.

Уоррен никогда не знал, что и каких размеров пошлёт Единый. Сейчас это был литой символ со множеством металлических лучей, исходящих из места, находящегося ниже перекрестья. Про себя Уоррен называл такие кресты "Восходящее солнце", и подозревал, что это довольно плохой признак, так как из рассказов Брайана знал всю символику Церкви. Перемещение лучей вниз имело два толкования. Одно из них говорило о том, что дьявол сейчас более ощутим, чем бог. Другое… почти такое же недоброе.

Но стало совсем легко. Возле призванного креста всегда становилось легко.

Он выпрямился, отвернулся и отошёл, внимательно прислушиваясь к себе. Кроме того, что захотелось выпить чашку сладкого шоколада и выспаться, нутро ни о чём не говорило. Путешествие с принцем Алексом Санктуарием научило Уоррена прислушиваться к себе. Раньше им руководили только трезвая мысль и расчёт.

Через семь шагов в сторону что-то неуловимо начало меняться. Уоррен пошёл по границе изменения – по полукругу ровно в двенадцать шагов от креста. Как внезапно на него навалился прежний сильный страх и заставил застыть, словно обледеневшего.

Чистокровные крылатые, такие, как Уоррен, не испытывают страх в общем смысле слова. И Элайн раньше не был исключением. Но чем более праведную жизнь он вёл в предыдущие годы, тем сильнее становился вот такой внезапный страх. Но не сам страх парализовал Уоррена. Его парализовало полное незнание того, что делать с тем, кто его ужас вызывал.

Ему пришлось бы пройти долгий путь по признанию собственной способности испытывать что-то настолько необычное для крылатого, вот только Уоррен почти с самого начала ощущал, что боится незримой сущности, заглядывающей ему прямо в душу, способной превратить в отвратительное месиво всё, что было в самом себе дорого Элайну.

И теперь он ощущал, что незримое сосредоточие тьмы, стихийное, но сложное и обладающее более высокой организацией, чем проклятие или даже само воплощённое зло, стоит прямо перед ним. Уоррен ощущал его присутствие каждой клеточкой кожи. Оно чуточку приблизилось и заглянуло прямо в лицо. Уоррену казалось, что если он пошевелит хотя бы пальцем, то коснётся его.

Ужас и страх всё росли пропорционально идущему времени. Вдруг рядом снова появился Роджер и навалился на плечо Уоррена:

– Что у тебя здесь происходит? На что смотришь?

Уоррен медленно повернулся и смотрел в глаза друга всё время, пока Роджер говорил и пока нечисть перемещалась. Но в голубых глазах приятеля абсолютно ничего не изменилось. Тогда как нечто жуткое, судя по ярким ощущениям Уоррена, определённо вошло в Роджера.

– А что сейчас чувствуешь ты? – спросил Элайн, заставляя себя умерить возникшую дрожь.

– Ничего. Ты что-то понимаешь во всём этом?

– Кое-что. Ты точно ничего сейчас не почувствовал?

– А, что-то было, да? – догадался Роджер. Он улыбался так, будто выбирал, с кем потанцевать. – Рашингава с помощью полнокровных исследовал нас с братом здесь. Он говорил, что тёмное облако любит концентрироваться во мне, а по ходу Брайана рассеивается. Мы воздействуем на незримые силы, представляешь?

– Мои кресты тоже воздействуют, пока не исчезают. Я понял это на Рилкое.

– Твои кресты исчезают?

– Иногда через три-четыре дня, иногда через пару свечей. Но воздействуют только они. А судя по ощущениям, в тебя и правда сейчас вошло нечто тёмное. И очень злое.

Роджер явно удивился. Уоррен ещё прекрасно ощущал дьявола, буквально вместе с Роджером наваливающегося на плечо, но страх отступил.

Наконец друг заговорил:


– Это объясняет тот факт, что мой великолепный внутренний мир вдруг возжелал захлебнуться в крылосколе и познать жестокое насилие над в общем-то любимой женщиной.

– И ты так радостно об этом говоришь?

– Не могу сказать, что родился таким, – посмотрел вдаль Роджер. Его светлый и чистый взгляд ни на мгновение не омрачился, – но для меня это вариант нормы. Я принял это в себе и не раскаиваюсь.

– Звучит дико, – отшатнулся Уоррен.

– Парень, я же не говорю, что всегда делаю то, что хочу. Чем бы я в таком случае отличался от животного?

– Ясно, – сказал Уоррен. – Знаешь, дьявол так и будет прятаться в тебе, пока…

– Я слишком умён и горд, чтобы позволить ему взять над собой верх. А в остальном нам обоим внутри меня вполне комфортно.

– Тебе комфортно представлять, как ты мучаешь Шерил?

– Она отвергла меня раз двадцать. Четыре раза – не только прилюдно, но и кра-айне, крайне унизительно! Да, мне очень комфортно представлять, как я издеваюсь над ней, – закатил глаза Роджер. – Ну о-очень комфортно.

– И при этом любишь её.

– И люблю. Нет, это правда нормально. Ты слишком милый, Уоррен. Даже для крылатого.

– Я вовсе не такой милый.

– Пойдёмте внутрь, – на ходу пригласил Брайан. – В прошлый раз Роджер принёс туда ящик фруктового латкора и карты.

– Точно! Латкор! – воскликнул Роджер и оставил Уоррена, устремившись во дворец. Дьявол едва успевал за Кардифом. – Отлично!

Но недобрые чувства начали возвращаться всё равно, едва Элайн остался один под открытым небом. Лучше держаться рядом с близнецами.

Через десяток тактов он уже шёл покрытыми пылью и каменной крошкой коридорами дворца прямо к большому залу под разбитым куполом цветного стекла – оттуда доносилось пение Роджера. Друг пел песню собственного сочинения о том, как весело бывает залиться крылосколом. В песне ещё присутствовали слова: "И-и-и, уже не больно, когда по морде бьют". И в этом весь Роджер.

Уоррен частенько бывал в Три-Алле до первой экспедиции. Одна из дочерей Роджера, Бриана, вышла замуж за принца Санктуария, и отчего-то Уоррену очень нравилось наведываться к ней. Она красива и обаятельна, умна и добра, но не старалась скрывать свою неангельскую сущность, против того, чем пытались хвастать почти все знакомые крылатые леди.

– Кстати, где сейчас Бриана? – громко спросил Уоррен, войдя в огромный тёмный зал под куполом.

Здесь цветные лучи точно так же прорезали воздух, как это виделось снаружи. Когда-то в этом месте танцевали титулованные империи. Ныне можно увидеть, что между каменными плитами пробивается трава, сгнила мебель, обвалились юго-восточные стены, отделяющие зал от взорванных комнат, везде валяются крупные куски камня и стекла. Витражи западной и восточной стен тоже треснули и частично отсутствовали. Потёки явно человеческой крови справа облепили насекомые. Роджер занимался тем, что деловито заворачивал окоченевшее тело светловолосого юноши в чистую белую простыню, стопка коих лежала на столе, поставленном чуть левее центра зала. Под столом – ящик с латкором. Рядом пара стульев и батарея пустых бутылок из-под крылоскола. Брайана нигде не было видно.

– Вы здесь устроили что-то вроде клуба для своих посиделок? – поражённо спросил Уоррен. – Прямо здесь?!

– Иногда мы находим здесь трупы, приятель, – невесело сказал Роджер, выпрямившись. Он отвернулся от тела юноши. – Иногда смотришь на такого, понимаешь, насколько молод парнишка и думаешь, что привело его сюда, что он пережил, прежде чем пришла смерть. Сначала просто хотелось всё это обдумать. Затем – выпить. Выпить – мне, конечно же. Брайану после таких вот находок тоже очень не по себе. Я должен сказать тебе… не знаю, как ты отреагируешь… Брайан часто вспоминает его здесь в такие дни. Патрик погиб.

– Патрик? Шип Валери? Невозможно, – не поверил Уоррен.

Перед внутренним взором возник Патрик. Малышу достались прекрасные искрящиеся глаза Морганы, но чаще всего они сверкали яркой зеленью. В его глаза можно было смотреть часами. Они были изменчивы и чисты, похожи на свежую весеннюю листву, сквозь которую иной раз пробиваются солнечные лучи.

Моргана – эскортесс, и должна была пить кровь, чтобы успешно выносить ребёнка Брайана. Помочь ей таким образом вызвался Элайн. Точнее, Брайан сам попросил его об этом. И Патрику достались некоторые черты лица и цвет волос Уоррена. В Патрике, пусть и ненастоящем своём сыне, но единственном, кто как-то подходил под это определение, Уоррен видел много близкого и родного. Иногда только растущая на плече мальчика игла напоминала о том, что, по сути, Патрик – сын Брайана, а не Уоррена. Эта игла, шип, выросший на высоту ладони – след церковного проклятия Брайана (бывший святой носил на плече два десятка шипов) – и стала прозвищем Патрика. Шип Валери. Мальчишку узнавали повсеместно. Его все любили. Он рос добрым и честным, сильным и смелым.

– Как он погиб? Неужели здесь?

– Это случилось через несколько лунных периодов после того, как ты отправился за Роджером, – громко сказал Брайан. Он нёс третий стул с другого конца зала, но его голос был слышен так хорошо, будто он стоял рядом.

– И не здесь. И вовсе не из-за проклятия, – добавил Роджер.

– Драконы рассказали, что его невеста забеременела, – рассказывал Брайан. – Но Классик пригласил её в свой предел, чтобы помочь ей стать жрицей более высокого ранга, чем она могла бы, просто служи она в храме Сэйи.

– Она… перевёртыш?

Брайан поморщился и остановился. Ему явно стало больно до потери способности говорить. И пока один из близнецов пытался справиться с нахлынувшим и вытирал со щеки спускающуюся слезу, другой брат, почти точно так же поморщившись и испытывая почти то же самое, смотрел на тело и рассказывал то, что знал:

– Её имя – Грир Ллиенса. Она захотела остаться у Классика, когда Патрик пришёл за ней. По факту она убила его, но она не воин и сама бы не смогла. Патрик направил её клинок себе в сердце и помог ей. Мальчишка надеялся, что она одумается. Уверен, что он всё просчитал правильно и доверился её выбору. А девчонка всё-таки его не выбрала.

Брайан тяжело и прерывисто вздохнул, когда Роджер смолк.

– На моей памяти это первый Сильверстоун, фактически покончивший с собой из-за женщины, – Роджер подошёл к столу, вытащил и раскупорил одну из бутылок и пошёл поливать подсыхающую лужу крови латкором. Затем поднял тело и понёс к выходу.

Брайан поставил стул и подошёл к Уоррену, чтобы подвести к столу и усадить:

– Шестьдесят один год прошёл, а боль не стихает. Тагир, родившийся после смерти Патрика… пропал без вести на защите планеты. Уоррен, это какое-то дьявольское проклятие. Теперь я только и делаю, что присматриваю за другими мальчишками.

Брайан немного помолчал, а Уоррен понял, что такое обязательно надо рассказать и медленно, превозмогая растерянность и горе по потерянному мальчишке, заговорил:

– Санктуарий однажды поведал, что в пору идеально чистой веры лишился жены и маленьких сыновей, потому что не внял указанию нечистой силы. Это значило в его истории… что Бог указывает нам правила, по которым следует жить ради достижения всеобщего счастья, а дьявол указывает, чего мы можем лишиться, если будем продолжать верить богу.

– Я не помню ничего подобного в священных текстах, – закрыв глаза, сказал Брайан.