Герои. Человечество и чудовища. Поиски и приключения

С этим неимоверно важным для истории зверем мы уже имели дело – когда он именовался Критским быком, тем самым, которого Гераклу велели изловить в его седьмом задании[274]. Геракл отпустил быка, если помните, тот убежал из Микен и в конце концов оказался в Марафоне, где с тех пор не давал проходу местным жителям.

Тесей отправился в Марафон и вновь показал, чем его извод героизма отличается от Гераклова. Геракл, как мы уже узнали, встал покрепче и стал ждать, когда бык к нему прибежит, схватил его за рога и усмирил одной лишь физической мощью, Тесей же подошел к задаче по-своему. Некоторое время он наблюдал за быком. Никакого пламени из ноздрей не заметил, но отчетливо увидел невероятную силу и чудовищную первобытную свирепость в том, до чего яростно бык фыркал, мычал и рыл копытами землю. Разоренный пейзаж, растерзанный скот и разметанные в руины строения хором сообщали о потрясающей силе зверя и его жажде убийства.

«Но пугает он, вообще-то, не более, чем Керкион, а его я завалил и расплющил на камнях», – заметил Тесей про себя.

Так и оказалось: применяя то же утонченное искусство обращать силу соперника против него самого, Тесей полностью вымотал быка. Наш герой оказался гораздо проворнее, ловчее и находчивее зверя. Всякий раз, стоило быку броситься на Тесея, тот подпрыгивал, и растерянный зверь бодал пустое место[275].

– Огнем ты не дышишь, – сказал Тесей, перескакивая через быка в десятый раз, – но дышишь ты жарко.

Наконец громадный зверь слишком устал, чтобы дальше сопротивляться. Тесей запряг его и вспахал равнину Марафона[276]. Пахота показала его власть над быком и подтвердила восторженным местным жителям, что они теперь могут спокойно растить урожаи и возделывать свою землю.

Тесей триумфально вернулся в Афины с быком и на городской площади принес его в жертву Аполлону.





Царица ядов




Замысел вышел Эгею боком – и еще как! Он не просто не избавился от угрозы своему покою и безопасности – Тесей вознесся на еще большую высоту всеобщего обожания и признания. Все Афины ликовали, шествуя по улицам вслед за Тесеем и быком, – Тесей привел его, когда-то свирепого, а теперь послушного и спокойного, как кастрированный вол, и принес благородную и смиренную жертву Аполлону. Сроду не видали люди такого героя. Эгею пришлось объявить пир в его честь, и пока царь насупленно обряжался для этого события, к нему в комнату вошла Медея.

– Этот юнец грозит нам одними бедами, муж мой.

– Сам понимаю.

– Гляди… – Медея показала ему маленький хрустальный флакон. – Здесь немножко волчьего корня…

– Царем ядов его зовут, верно?

– У него много имен, – холодно произнесла Медея. – Синеглазка, шлемник, козья смерть, аконит[277]. Достаточно знать, что он убивает. Я капну из этого флакона в чашу царевичу-выскочке, и – оп! – никаких нам дальше бед. Покажется, будто у него припадок, смятение ума, вот как мы это обставим. Аид так алкал залучить эту великую душу к себе в загробный мир, скажем мы, что послал Танатоса, Владыку смерти, чтоб привел Тесея в беспредельный покой в раю.

– Какая же ты умничка, – проговорил Эгей, беря Медею за подбородок.

– Никогда больше так не делай.

– Не буду, Медея, лапонька.

Он не заметил, когда Медея за столом подлила яда в чашу Тесею, но она подала мужу знак, что все удалось. Пальчиком по носу стучать и подмигивать она, конечно, не стала, но медленный и многозначительный кивок дал Эгею понять, что все готово.

– Ну что ж, дорогой народ мой, – сказал Эгей, вставая с чашей в руке. – Предлагаю тост за нашего гостя, царевича Трезена, за этого истребителя головорезов и усмирителя быков, нашего нового друга и заступника. Выпьем же за здоровье Владыки Тесея, ибо так я отныне стану именовать его.

Восторженное согласное бормотание пробежало по залу, гости выпили за Тесея, а он скромно и благодарно кивал.

– А теперь пусть гость ответит, – сказала Медея.

– Ох, ну ладно… – Тесей встал, взял кубок в нервные руки. – Сам я не из мастаков говорить. Мне известно, что в Афинах произнесение речей в цене, и надеюсь однажды ему научиться. По большей части предоставляю слово своему мечу… – Он отбросил полу плаща и положил руку на гарду. В пиршественном зале послышались влюбленные хохотки и одобрительный шепот. – Но пью я за…

– Нет!

К изумлению всех присутствовавших, царь Эгей вдруг подался вперед и резко вышиб чашу из рук Тесея.

– Меч, – проговорил он, показывая на оружие Тесея. – Я закопал этот самый меч в землю, чтобы мой сын нашел его.

– И эти сгнившие старые сандалии, – сказал Тесей со смехом, стаскивая одну сандалию с ноги. – Как же клял я их в пути.

Отец с сыном пали друг другу в объятия. Как раз в этот миг Эгей вспомнил о Медее.

– А ты, колдунья, ведьма и…

Но ее и след простыл. Она покинула Афины и больше там никогда не появлялась. Кто-то клялся, что видел, как она летела по небу в колеснице, запряженной драконами, рядом с Медеей – сын ее Мед[278].





История с данью




Следующим шагом Эгея стало его заявление, что скоро он откажется от трона в пользу Тесея, и этой новости народ Афин очень порадовался. Не то чтобы Эгей был нелюбим, но все считали его слабым правителем. Впрочем, за право царствовать с Тесеем состязались пятьдесят сильных злых мужчин – Паллантидов, пятьдесят сыновей Палланта, покойного брата Эгея. Против своего нежеланного братца они объявили самую настоящую войну. В мире греческого мифа это аксиома, что герой никогда не ведает покоя, и в войне с той полусотней Тесей проявил достославную ловкость и здоровый натиск.


Враг собирался неожиданно атаковать Афины и взять город в клещи, разбив войско на два рукава, каждый – под предводительством двадцати пяти братьев. Но у Тесея в их лагере имелся лазутчик. Узнав о вражеских затеях от гонца по имени ЛЕЙ, он устроил обеим военным группам засаду и перебил всех Паллантидов до единого.

Теперь-то Тесею показалось, что можно насладиться покоем и благополучием, наконец-то воцарившимися в Афинах. Но нет – он заметил, что вид у граждан вовсе не счастливый, по городу они ходят угрюмые, понурые. Тесей знал, что все еще любим в народе. Но объяснить, что видит в глазах у людей, он не мог. Отправился к Эгею.

– Не понимаю, отец. Паллантиды нам больше не угрожают. Эта ведьма Медея ни над тобой, ни над городом не простирает свою злую волю… торговля процветает. Но у всех такой взгляд. Боязливый… у меня другого слова для этого нет, в глазах у них… ужас.

Эгей кивнул.

– Да. Ужас – подходящее слово.

– Но почему?

– Да это все дань. Пришло время очередной выплаты дани.

– Дани?

– Тебе никто не рассказал, что ли? Ну, ты был несколько занят, верно? С этими моими пятьюдесятью племянничками… и с Марафонским быком, конечно. В общем, все бык этот клятый на самом деле… Ох батюшки.

– Что такое, пап? Он мертв уже год или больше.

– Придется вернуться на несколько лет назад. Царь Минос отправил ко мне своего сына. Поучаствовать в играх, поднабраться афинского городского лоска – ну, сам понимаешь. Поучиться манерам, стилю. Критяне – они… короче, сам знаешь, какие они, критяне.

Тесей не знал, каковы критяне, но понимал, что и остальная Греция трепетала перед ними, страшилась их и презирала.

– Прибыл он сюда. Андрогеем его звали. Бестолочь – так я о нем думал, не очень интересный юноша, зато горазд хвастаться своими доблестями бойца и атлета. Нельзя было его подначивать. Зря я…

– Что случилось?

– Он погиб у нас в гостях. Его отец Минос… кхм… отнесся к этой новости плоховато. Выслал флот, поборовший наши корабли. С его судов поперло войско, и вскоре они нами вертели как хотели.

– Но Афины он не занял?

– Сказал, что город того не стоит. «Ни один критянин не захочет жить в таком месте», сказал. Нахал. Грозился сжечь весь город до основания, если…

– Если?

– Вот об этом и речь. Каждый год мы должны отправлять семь девиц и семь юнцов на корабле на Крит, где ими кормят… кормят… – Тут Эгей растерял слова и беспомощно замахал руками.

– Кого ими кормят? Войско? Сексуальные аппетиты? Любопытство? Что?

– Видимо, придется рассказать тебе историю, вложенную в историю. Что тебе известно о Дедале?

– Ни разу не слыхал про такое…

– Дедал – не такое, он — такой.

– Ну, значит, никогда не слыхал про такого.

– Правда? Не слыхал об АСТЕРИОНЕ и Пасифае – или о быке из моря?

– Папа, ты говоришь загадками.

Эгей вздохнул.

– Надо, чтоб вина принесли. Такие истории полагается знать.





Бык из моря




Крит во многих отношениях (молвил Эгей Тесею, когда принесли вино и сын с отцом устроились на ложах) место благословенное. Фрукты и овощи там растут крупнее, сочнее и вкуснее, чем где бы то ни было. Рыба у побережья лучшая во всем Средиземноморье. Народ там гордый, свирепый. Царь Минос в Кносском дворце правил много лет – сурово, но справедливо. В годы его власти критяне процветали. Но в сердце Кносса есть мрачная тайна.

Много лет подряд при дворе Миноса, к его везению, жил одареннейший изобретатель, самый умелый искусник вне стен Гефестовой кузни на Олимпе. Звали его Дедал, и умел он творить движущиеся предметы из металла, бронзы, дерева, слоновой кости и самоцветов. Он овладел искусством туго скручивать стальные пластины в мощные пружины, чтоб управляли колесами и цепями, и из всего этого получались чудесные затейливые механизмы, какие умеют мерить ход времени с большой точностью или следить за уровнем жидкости в водоводах. Нет ничего, что этот изобретательный человек не мог бы соорудить у себя в мастерской. И тебе движущиеся статуи – мужчины и женщины, оживленные его стараниями, – и ящики, играющие музыку, и приспособления, умеющие будить хозяина по утрам. Если даже половина баек о том, на что Дедал способен, правда, не приходится сомневаться, что более хитроумного и толкового изобретателя, архитектора и ремесленника не видывал белый свет.

Говорят, он потомок КЕКРОПА, первого царя Аттики и прародителя всех афинян, того самого Кекропа, который рассудил в пользу Афины, когда они с Посейдоном соперничали за покровительство новому городу, построенному Кекропом. Вот поэтому и зовем мы наш город Афинами и под опекой великой богини осенены ее мудростью и благом. Я упоминаю об этом лишь потому, что пусть и работает он на Миноса, врага нашего, но считаю Дедала афинянином, своим человеком. В конце концов, мне противна была бы сама мысль, что критянин способен на такую смекалку. На самом-то деле Дедала выгнали из Афин. У него имелся племянник по имени ПЕРДИК, он работал у Дедала в подмастерьях и, говорят, был еще находчивее и одареннее, чем его гениальный дядя. Еще не доросши до двадцати лет, Пердик изобрел пилу (на эту мысль его навели зазубрины на рыбьем хребте), циркули для архитектурных чертежей и геометрии, а также гончарный круг. Кто знает, что еще мог бы он выдумать, если б его завистливый дядя не спихнул его с Акрополиса, – Пердик упал и разбился насмерть. Богиня Афина превратила его в куропатку. Если приходилось тебе задумываться, отчего куропатки[279] вечно перепархивают низко и никогда не взмывают ввысь – и даже гнезда вьют на земле, – то все потому, что помнят то устрашающее падение с афинских высот.

Да-да, ты прав, Тесей, это все далековато от сути, но мне нужно изложить эту историю по-своему. У Миноса есть жена Пасифая – они с Дедалом очень близки. Некоторые даже предполагают, что они… Ну, скажем так, Минос – муж непростой, и никто не пеняет Пасифае, что она ходит налево. Она гордая женщина, дочь ни много ни мало бога Солнца Гелиоса и исполнена великой силы. Она сестра Кирки и Ээта, а, следовательно, Медее она тетушка. Поговаривают, что однажды Пасифаю так допекла неверность Миноса, что она тайком добавила ему в вино зелье, из-за которого он, занявшись любовью, исторг вместо семени сплошных змей и скорпионов, очень болезненно вышло для всех участников. Но то, что она предприняла дальше, застало всех врасплох.

Однажды Посейдон наслал белого быка из моря. Ой нет, я все еще не в том порядке излагаю.