Герои. Человечество и чудовища. Поиски и приключения

– Продолжай, – выговорил он.

– Ты вырвал меч из рук одного из стражников и всех их перебил.

– А ты удрал…

Антимед склонил голову.

– А я удрал. Но ради чего было убивать самого царя?

– Я не убивал! Дело в том… что он умер, упав наземь. Сломал шею. Я не желал ему смерти. Он напал первым – ударил кнутом.

– Как скажешь, – произнес Антимед. – Ну и вот, я добрался в Фивы и, да, сказал всем, что на нас напала ватага разбойников. Может, стыдился того, что удрал. Стыдился, что все это учинил одинокий безоружный человек.

Эдип был тем, кто убил Лая. Эдип наложил проклятие на того, кто Лая убил. Проклятие на самого себя.

– А дальше?

– Нечего мне добавить. Я покинул Фивы. У Креонта служить не хотел. Я был всегда верен Лаю и Иокасте. Узнав, что некий юноша – ты – пришел править вместо Лая, я подумал, что, может, наконец-то нашелся его сын, но затем услыхал о твоей женитьбе на царице и понял, что не сын ты Лаю.

– Сын? – переспросил Эдип. – Но у Лая с Иокастой не было детей.

– А, она тебе так сказала, да? Был у них сын, но они не могли его себе оставить.

– Что ты такое говоришь? – Эдип тряхнул Антимеда за плечо. – Что ты говоришь?

– Да чего б не выложить все, раз так, – промолвил Антимед. – Жить мне осталось недолго, не хочу я оказаться перед Судьями загробного мира с нечистой душой. Оракул предупредил Лая, что, родись у него сын, убьет он Лая, а потому, когда у Иокасты родился мальчик, Лай вручил его мне и велел приковать младенца на горе Киферон и… О боги! – Теперь пришел черед Антимеда таращиться на Эдипа. – Только не это. Нет, нет…

Из другого дворцового крыла донеслись крики. В тот миг, когда Стратон рассказал, как отнес младенца Эдипа с горы Киферон в Коринф, Иокаста постигла страшную истину и покончила с собой. Эдип примчался на крики в царицыны покои и увидел, что тело Иокасты свисает с потолка, а царевны рыдают под ним. Эдип выслал их прочь.

Все прояснилось. Это он, Эдип, убийца Лая, навлек болезнь на Фивы. Само по себе ужасно. А теперь он знал, что вся правда целиком – еще глубже, мрачнее и невыносимее. Лай – его отец. Эдип взял в жены Иокасту и родил с ней четверых детей. Он с широкой оглаской искал правды и выхвалялся, что найдет ее, но, как и предупреждал его слепой Тиресий, видеть эту правду не мог. Это он, Эдип, осквернитель. Это он вредитель. Это он – хворь.

Захотел прикончить себя, но как же мог он? А ну как встретит он свою мать-жену Иокасту в подземном мире? И отца, которого убил? Такого не вынести. Во всяком случае – пока. Пока не наказан Эдип за немыслимое свое преступление.

Потянулся он к платью Иокасты, извлек длинные шпильки от брошей и воткнул их себе в глаза.





Послемифие




Если предыдущая сцена вполне напоминает драматическую, это все оттого, что я вольно (на чей-то вкус, вероятно, слишком вольно) перелагал пьесу Софокла «Царь Эдип»[256] – возможно, самую известную античную трагедию. Как почти с любым мифом, в этом у сюжетных линий тоже есть варианты, но версию, переданную Софоклом, пересказывают чаще прочих.

Креонт занял трон, а слепой Эдип по своей воле отправился, стуча посохом[257], в изгнание; его дочь Антигона – вместе с ним. Еще две пьесы – «Эдип в Колоне» и «Антигона» – составляют так называемый Фиванский цикл Софокла, в них изложена дальнейшая судьба Эдипа и его семьи. В «Эдипе в Колоне» за слепым царем присматривает Тесей; Эдип умирает в Афинах и своей смертью благословляет афинян, чтобы она принесла им победу в любых дальнейших войнах с Фивами.

Два могучих соперника Софокла – Эсхил и Еврипид[258] – не удержались и тоже написали пьесы по мотивам этой завораживающей непростой истории. Эсхил сочинил свой Фиванский цикл, состоящий из трех отдельных трилогий; «Лай» и «Эдип» утрачены, а вот «Семеро против Фив»[259] (где излагается история борьбы сыновей Эдипа Этеокла и Полиника за фиванский трон после смерти отца) дошла до нас, хотя ставят ее редко, поскольку она считается драматически слабоватой и перегруженной нудными диалогами[260].

Потрясающе производительный, плодотворный и продуктивный Еврипид сочинил пьесу «Эдип»[261], но она утрачена, а вот «Финикиянки»[262] перерабатывают тот же эпизод, какой у Эсхила изложен в «Семерых против Фив». Предполагается, что в «Эдипе» у Еврипида Иокаста не кончает с собой, а Эдип ослепляет не сам себя – его ослепляют мстительные фиванцы, верные памяти Лая.

В других вариантах этого мифа Эдип женится на Иокасте, но детей у них не рождается. Обнаружив истину о себе самом, он разводится с Иокастой и женится на ЭВРИГЕНИИ (возможно, она была сестрой Иокасты), и как раз от нее у Эдипа те самые четверо детей. В этом пересказе Этеокл, Полиник, Антигона и Исмена не замараны кровосмешением.

Как бы ни были эти дети зачаты, ключевые сюжетные линии всей истории говорят нам, что после ухода Эдипа из Фив его сыновья Этеокл и Полиник восходят на фиванский трон и правят царством по очереди – по году. Естественно, как это бывает с братьями, все идет наперекосяк. Когда приходит черед брата, Этеокл отказывается уступать. Разобидевшись, Полиник устремляется в Аргос, поднимает там войско под предводительством семерых – так называемых Семерых против Фив, – но все они гибнут при неудачной атаке на городские стены. Полиник и Этеокл убивают друг друга в бою, Креонт становится полноправным царем и постановляет, что телу Полиника, которого царь считает более виноватым из братьев, подобающего захоронения не положено. Антигона, сокрушенная от мысли, что душе ее брата отказано в упокоении, пытается скрыть тело, но ее на этом ловят. Креонт обрекает ее на смерть за ослушание и замуровывает в пещере. В последний миг передумывает и велит освободить ее, но поздно. Антигона успевает повеситься.

В финале у Софокла Антигона и ее жених ГЕМОН (сын самого Креонта) оба кончают с собой. Узнав об этом, накладывает на себя руки и жена Креона ЭВРИДИКА. Проклятие фиванского царского дома неумолимо, и греки, судя по всему, были этим беспредельно зачарованы.

Зигмунд Фрейд, как известно, усмотрел в мифе об Эдипе выражение своей теории, что младенцы мальчики жаждут близких и исключительных отношений со своими матерями, в том числе и (бессознательно) сексуальных, и ненавидят своих отцов за то, что те вклиниваются в этот безупречный союз «мать – сын». Нередко отмечают парадокс, что из всех мужчин в истории человечества Эдип был как раз тем, кто менее всего вписывается в рамки Эдипова комплекса. Он сбежал из Коринфа из-за того, что сама мысль о сексе со своей матерью Меропой (как он предполагал) была ему отвратительна. Не только взрослым было его влечение к Иокасте (а кровосмесительный элемент – из полного неведения), но и возникло оно после убийства отца Лая, которое само по себе вышло случайно и никак не связано ни с какой младенческой сексуальной ревностью. Но ничто из этого Фрейда не смутило.

Если не считать встречи со Сфинксом, мало что в жизни Эдипа связывает его с привычными героическими фигурами Греции. Нам, современным людям, он видится трагическим персонажем и искусным политиком; трудно представить, как он может жать руку Гераклу или плыть на борту «Арго». Многим ученым и мыслителям – особенно примечателен среди них Фридрих Ницше с книгой «Рождение трагедии» – Эдип представлялся персонажем, отрабатывавшим на сцене свойственное афинянам (да и всем нам) напряжение между разумным, наученным математике гражданином и неукротимым убийцей родственников, между бытием мышления и чутья, между Суперэго и Ид, между аполлоническими и дионисийскими порывами, что живут в нас. Эдип – детектив, применяющий все подходы, какими гордились афиняне: логику, математику, риторику, упорядочивание, добычу фактов; и все это ради того, чтобы вскрыть истину хаотическую, позорную, преступную, звериную.





Тесей




Избранный





Это архетип литературной выдумки для детей, подростков и, будем честны, людей, изображающих из себя взрослых, вроде нас с вами. Таинственный отсутствующий отец. Мать, которая обожает тебя и уверяет, что ты особенный. Избранный. «Ты волшебник, Гарри!» – в таком духе.

Вот как все обстоит.

Растете вы в городе-государстве Трезене в глубине Северо-Восточного Пелопоннеса. Маму вашу зовут Эфра, она дочь местного царя Питфея[263]. Вы принадлежите к царскому роду, но обращаются с вами особо – потому что у вас нет отца.

Кто он, этот отец, – или кем был?

Когда об этом заходит разговор, мама утомительно игрива:

– Может, он великий царь.

– Более великий, чем дед Питфей?

– Может, и так. А может, он бог.

– Мой отец – бог?

– Кто знает.

– Ну, я шустрее и сильнее всех других мальчишек. И умнее. И красивее.

– Не во всем ты силен, Тесей.

– Во всем! В чем же я не силен?

– В скромности.

– Тю! Прямота важнее.

– Скажем так: нескромность довольно непривлекательна. Твой отец точно не одобрил бы.

– Который из? Царь или бог?

Вот так, за дразнилками и подначками, идут годы, и вы из бойкого малютки вырастаете в гордого мальчика.

В один замечательный день во дворец заявляется ваш троюродный брат Геракл. Он родственник вашей матери – у них общий важный предок по имени Пелоп[264]. Вы преклоняетесь перед ним с того самого времени, когда вам впервые рассказали о его необычайных похождениях. Истребленные им чудища, совершенные подвиги. Сила. Отвага. Прибыв во дворец, он бросает перед очагом львиную шкуру. Шкуру Феспийского льва, добытую Гераклом в его первом великом походе[265]. Все прочие детишки во дворце визжат и бросаются врассыпную. Вам шесть, но вы подбегаете и хватаете льва за гриву. Катаетесь со шкурой по полу, ревя и рыча. Пытаетесь удавить льва. Хохочущий Геракл берет вас на руки.

– Вот такая малышня мне по душе. Как тебя звать, медный ты волчок?

– Тесей, между прочим.

– Ну что, Тесей Междупрочим. Собираешься стать героем?

– Ой да, братик, само собой.

Геракл хохочет, кладет вас обратно на львиную шкуру, и с того мига вы знаете свою судьбу, пусть и не очень понимаете, что это значит: быть героем.

На двенадцатый день рождения мама берет вас за руку и ведет из Трезена вверх по тропе на мыс, откуда открывается вид на весь город и окрестности. Мама показывает вам здоровенный валун.

– Если сможешь откатить вон тот камень, Тесей, я расскажу тебе про твоего отца.

Вы подскакиваете к камню. Упираетесь в него вытянутыми руками, затем поворачиваетесь задом к нему и пытаетесь спихнуть спиной. Пыжитесь, орете, кружите вокруг валуна, но в конце концов изнуренно падаете наземь. Великий камень не подался и на толщину вашего мизинца.

– Пошли, Сизифушка, на будущий год еще попробуем, – говорит мама.

И так каждый день рождения вы вместе приходите к тому камню.

– По-моему, – говорит вам мама через несколько лет, – у тебя отрастает нечто похожее на намек бороды, Тесей.

– Она придаст мне сил, – говорите вы. – В этом году все получится.

Но нет, не в этом. И не на следующий. Вам уже неймется. Никто не сравнится с вами в беге взапуски, даже если с форой в целый стадий. Никто не метнет ни копье, ни диск дальше вас. Трезен для ваших устремлений кажется слишком тесным. Вы не очень понимаете, в чем они состоят, но знаете, что мир вы еще потрясете – так или иначе.

В этот день рождения вы восходите на холм вместе с матерью чуть ли не опасливо. Камень – ложное испытание. Никогда не сдвинется.

Но вы ошибаетесь.