Генерал-адмирал

— Пустое, — махнул рукой великий князь. Опершись на трость, он поднялся с кресла и подошел к большой карте районирования почв центральных губерний, висевшей на стене ректорского кабинета. Несколько мгновений разглядывал ее, а затем сделал два шага вправо и, указав рукой на нижнюю часть стены, далеко за пределами карты, заговорил: — Вот здесь через несколько лет будет построен огромный металлургический комбинат. А вслед за ним и еще несколько заводов — металлопрокатный, паровозостроительный, подшипниковый, мостовых и строительных конструкций, а также сельскохозяйственного инвентаря и оборудования. Здесь, в голой степи, возникнет город. Возможно, и не один. Здесь будут жить десятки тысяч человек. И я хочу спросить вас, господа, чем мне всю эту прорву народа кормить?

Тимирязев и Мичурин озадаченно переглянулись. Великий князь усмехнулся:

— Да-да, господа, я понимаю ваше недоумение. Но вот что я вам предлагаю. Вот сюда, — он снова ткнул в стену, — на Южный Урал и в Северный Казахстан, я собираюсь организовать переселение десятков тысяч крестьян из перенаселенных центральных и западных губерний. Из мест, регулярно поражаемых голодом. И здесь, на этом месте, намерен заложить основу нового сельского хозяйства всей России. Сельского хозяйства на базе передовых технологий, новейших агротехнических приемов. И не только агротехнических, но и, скажем, экономических, финансовых и так далее. Сельского хозяйства такой эффективности, при которой каждый его работник будет способен прокормить сорок, пятьдесят, а то и восемьдесят таковых в других отраслях, а не двое — третьего, как сейчас… И создать его я предлагаю вам двоим. А уж в процессе решения этой задачи вы поможете мне снабдить продовольствием мощный промышленный район. В этом я обещаю вам свою всемерную помощь и поддержку. — Великий князь замолчал.

Некоторое время в кабинете стояла тишина, затем Климент Аркадьевич вздрогнул, как будто очнувшись от созерцания нарисованных собеседником картин, и несколько сварливо, но даже не заметив этого, спросил:

— И как вы себе это представляете… Алексей Александрович?

— А вот об этом я предлагаю подумать вместе. Вы оба — энтузиасты своего дела, а это для меня главный показатель. И вы занимаетесь своим делом во многом не благодаря, а вопреки складывающимся в вашей жизни обстоятельствам. Именно по этому признаку я вас и выбрал. Теперь я готов выслушать, что вам потребуется, чтобы уже в этом году развернуть в бассейне реки Урал неподалеку от казачьей станицы Магнитная опытовую сельскохозяйственную станцию…

— В этом году? Да вы с ума сошли!.. Ой, прошу меня извинить, ваше императорское высочество… Но это же совершеннейший бре… совершенно невозможно. Уже заканчивается июль! На подготовку экспедиции такого рода требуются месяцы, если не годы. Необходимо сделать запас семян, подобрать людей…

— Уволиться со службы, — наконец-то подал голос молодой человек по фамилии Мичурин.

— Да, и это тоже. В конце концов, кто нам откроет финансирование посреди года?

— Я, — коротко сказал великий князь.

— Вы?

Алексей Александрович кивнул, после чего заговорил быстро и резко:

— Сроки не обсуждаются. Через неделю вы и основной состав экспедиции выедете по железной дороге в Казань. Список необходимого оборудования, ну хотя бы на первое время, я жду от вас через два дня. Примерный состав экспедиции тоже. Количество людей не ограничено. Если вам потребуется сто человек — берите. Но помните, что управляться с ними вам придется самим, до ближайшего полицейского участка оттуда сотни и сотни верст, причем по степи. Сельхозинвентарь берите какой доступен. Но сразу же составляйте списки того, что предпочтительно. Если потребуются немецкие плуги, американские бороны и английские лошади — пишите, через год они у вас будут. Как и весь необходимый семенной материал и саженцы деревьев и кустарников.

При этих словах Мичурин отчетливо всхлипнул.

— Да, когда будете составлять списки, обязательно учтите в них метеорологов. Нам нужно заложить несколько метеорологических станций. Исследования климата совершенно необходимы. Семьи пока брать не советую, обустраиваться будете с колес, а позже мы их к вам переправим. Если будет у вас на то желание.

— Но позвольте, к чему такая спешка?

— К тому, что уже через два года у вас появятся первые переселенцы.

— Два года?! Да вы с ума сошли!!! — взвился профессор. — Вы себе хотя бы представляете, сколько времени занимают работы по районированию хотя бы одного сорта…

— Два года, — оборвал его великий князь. — И к тому моменту вы должны будете выдать им первые рекомендации. Какие сможете. А с чем напортачите, то сами потом исправлять и будете. В процессе, так сказать. Кстати, насчет ста человек — это не шутка, и в дальнейшем их число увеличится. Короче, вполне вероятно образование там нового сельскохозяйственного учебного заведения высшего уровня, да поболее этой академии. Так что готовьтесь и преподавать, господа. Кстати, Климент Аркадьевич, можете взять с собой несколько студентов. Дипломы им выдадим прямо там по вашему представлению и итогам практической работы. Есть еще какие вопросы?..



— Здравия желаем, господин прохвессор! — Громкий бас оторвал Тимирязева от воспоминаний. — Подъесаул Уральского казачьего войска Кондратьев. Станичный голова.

— Очень рад знакомству. — Профессор слегка наклонил голову. — Руководитель полевой экспедиции профессор Петровской сельскохозяйственной академии Климент Аркадьевич Тимирязев. Со мной сорок два человека. И чрезвычайно ценный груз…

Подъесаул, дюжий черноволосый мужчина со слегка раскосыми глазами, выдававшими наличие среди его предков башкир, киргизов или калмыков,[10] слушал, слегка кивая косматой головой, хотя с каждой фразой ему становилось все яснее, что московского прохвессора надобно этак аккуратненько завернуть на обсуждение сугубо практических вещей, а то эвон как заливается — и половины слов непонятно.

— …Придерживаться норфолкской системы земледелия. И активно развивать животноводство. Так что необходимо уже сейчас разметить поля под посевы клевера и турнепса.

— Кхм… звиняйте, господин прохвессор, но я, это, телеги уже вызвал, — воспользовавшись коротким мгновением, пока Тимирязев набирал воздух в легкие, встрял подъесаул. — Так что надобно велеть, чтоб грузиться начинали. До заката всего ничего.

— Да-да, конечно, — спохватился Климент Аркадьевич. За долгую дорогу он уже столько всего передумал и обговорил со спутниками, что его уже просто распирало, так хотелось приступить к работе.

— А завтрева поедем место смотреть, — продолжил подъесаул. — Место хорошее. Наши там выселки думали ставить, но коль такое дело, что о нем сам великий князь заботу проявил, — вам отдаем. И насчет коней тоже все сговорено. Киргизы хоть завтра пригонят.

— Да-да, конечно, — закивал Тимирязев, — и вот еще что, мне велено полностью возместить вам все предварительные расходы. Сколько надобно?

Подъесаул подвернул подол рубахи и, выудив из штанов смятую бумажку, сморщил лоб.

— Вот. Тута все расписано. Поскольку атаману сам великий князь написал, значится, мы всё из войсковой кассы брали. Сто двадцать три рубля сорок восемь копеек. Но это мы еще с плотогонами, что лес пригнали, не расплачивались. И опять же плотники и печники токмо аванс получили.

— Отлично, отлично. — Тимирязев удовлетворенно кивнул. Перед отъездом его императорское высочество выделил ему на расходы почти семь тысяч рублей ассигнациями. И хотя на найм людей и закупки в дороге он уже потратил почти три тысячи, оставшейся суммы должно было хватить на год с запасом. — Как закончим разгрузку, я сразу же и расплачусь.



Почему он тогда согласился, профессор Тимирязев не знал. Это было похоже на какое-то наваждение. Возможно, сыграло роль то, что великий князь обратился не в руководство академии, а напрямую к нему. Возможно, то, что Тимирязев чувствовал себя в Петровской академии на птичьих правах, а тут ему предложили создать новый научный центр, способный со временем затмить саму академию. Возможно, на него произвел впечатление размах задач. Как бы то ни было, он согласился.

Второй разговор с великим князем состоялся через три дня после первого. Его высочество немного дольше, чем планировал, задержался в Туле, но Клименту Аркадьевичу пришлось по душе, что великий князь прислал телеграмму с извинением, — деятельная натура ученого, уже давно склонявшаяся к идеалам республики, даже слегка поколебалась в прежних убеждениях… На третий день у кабинета Климента Аркадьевича нарисовался рослый городовой, который со всем уважением отвез его на пролетке к Кремлю, где передал местной охране, каковая и доставила профессора в приемную великого князя.

Прочитав длинный список, составленный профессором, великий князь задумался, а затем протянул его профессору обратно:

— Прошу вас, Климент Аркадьевич, подумайте — возможно, кому-то из указанных вами людей необходимо сразу же выдать подъемные? Или помочь решить какую-нибудь проблему? У кого мать или отец хворые или иная какая помощь нужна? Укажите — помогу. И потом, как мне кажется, ваш список не совсем полон. Местность там степная, бураны бывают, а летом пылевые бури. Возможно, лесополосы придется высаживать, а вы в список только культурные растения внесли.

Тимирязев смутился и сварливо отозвался:


— Так вы все бегом-бегом требуете, ваше императорское…

— Алексей Александрович.

— Кхм, прошу простить… Вообще эта экспедиция — верх авантюризма. Даже представить не могу, сколько я еще всего позабыл!

Великий князь улыбнулся:

— Ладно, чего не хватит в этом году — привезем в следующем. Как на Урале лед сойдет — сразу же отправляйте нарочного в Астрахань, а оттуда пусть мне телеграфирует. Но ежели чего надо с предварительным заказом — постарайтесь успеть до осени. То есть еще в дороге подумайте и телеграфируйте.

Тимирязев нахмурился:

— То есть если я вам закажу аризонские сеялки или немецкие плуги…

— Я же вам сказал: они у вас будут, — мягко улыбнулся его высочество. — Причем именно такие, которые вам нужны. Поймите, Климент Аркадьевич, я слов на ветер не бросаю. И если я сказал, что хочу создать в тех местах новый крупный сельскохозяйственный научный и учебный центр, то так тому и быть. Мозги для него обеспечиваете вы, а все остальное — я.

Тимирязев недоверчиво покачал головой, но ответил:

— Ну что ж, Алексей Александрович, попробуем.

— Отлично. И кстати, попытайтесь если не сразу, то хотя бы через год-два наметить места размещения специализированных семеноводческих и племенных хозяйств. Я вижу структуру таковой: опытовые хозяйства, далее сеть семенных, а в животноводстве — племенных хозяйств и уж только затем — товарные хозяйства. Специализированные или многопрофильные — решать вам, а вернее, их хозяевам. Да и это мое видение — только прикидки. Ежели решите, что лучше будет как-то иначе всё устроить — скажем, сделать опытовые хозяйства сразу и семенными, — так и поступим.

Тимирязев ошеломленно кивнул. Надо же, его императорское высочество, похоже, совсем не шутил, когда говорил о том, что один крестьянин будет кормить несколько десятков работников других областей. Вполне осуществимо при таком-то подходе. «Ежели пуп не разорвется!» — ернически подумал Тимирязев, поймав себя на приступе этакого восторженного верноподданничества, кое всегда почитал отвратительным и осуждал в других людях. А тут, эвон, сам не удержался…



Ночь в станице прошла довольно спокойно. И не удивительно — кабака там не было, а большинство участников экспедиции были нанятыми профессором в Астрахани работниками-татарами, коих казаки себе ровней не считали. Как, впрочем, и дюжину русских работяг из Москвы, полдюжины толковых студентов, приват-доцента Книппельниха, единственного из коллег, согласившегося ехать с Тимирязевым неизвестно куда, тамбовского дворянина Мичурина, который, несмотря на свой любительский статус, оказался вполне вменяемым и очень увлеченным селекционной наукой человеком, и самого профессора. Хотя к Тимирязеву и студентам вкупе с Книппельнихом и Мичуриным местные отнеслись с подчеркнутым уважением. Но самогонки все равно никому не налили…

Рано утром профессор с подъесаулом отправились к месту, которое казаки предлагали для обустройства опытовой станции. Оно располагалось на другой стороне реки, верстах в двенадцати — пятнадцати от станицы.

— Хорошее место, — еще раз сказал подъесаул, когда они добрались. — Эвон там ручей бежит. И вода тут близко — глубокий колодец копать не надобно. И до речки недалече, скотину поить есть где. А вон тот бугор от ветра защищать будет. Два десятка изб тут вполне поставить можно. Добрая деревня получится.

Профессор молча рассматривал из-под руки открывшуюся панораму. Место действительно было хорошим.

— А зимы здесь сильно холодные?

— Да по-разному бывает. Когда шибко, когда не очень. Но не Болгария, точно, — ухмыльнулся подъесаул.

А Климент Аркадьевич оторвался от разглядывания балки и бросил на него испытующий взгляд. Похоже, казак успел повоевать в последней русско-турецкой. По возрасту как раз подходит.

— Не Болгария, — продолжил между тем подъесаул, — а и там наши померзли. На Шипке-то. Потому обустраиваться надобно хорошо. Лесу у вас на двенадцать изб запасено. Лес добрый и подсох уже. Да и горбыля всякого и чурок на дрова с лихвой. Так что перезимуете. Хотя здесь чаще кизяком топят, но откуда у вас кизяк возьмется? Скотины-то нет еще. Хотя коней и овец мы у киргизов для вас сторговали. Через пять-шесть дён должны пригнать.

Тимирязев вскинулся было, собираясь отказаться. Ну на что ему местный мелкий и беспородный скот — на опытовой станции, которая виделась ему в мечтах, все должно быть по высшему разряду. А затем вспомнил, что им еще здесь зимовать, и промолчал. Кто знает, как оно все повернется? Овцы, а в крайнем случае и киргизские лошадки на мясо пойдут.

— Ежли что понадобится — милости просим. Чем могу — помогу. И сено можем продать. В этом годе с запасом накосили, — с намеком сообщил подъесаул. Заметив, что собеседник задумался, он наклонился с седла и, дружески хлопнув Тимирязева по плечу, пообещал: — Не боись, господин прохвессор, лишку не возьмем. Сам прослежу.

Столь благодушное настроение казака, похоже, было вызвано еще и тем, что вчера при расплате профессор, кроме возмещения расходов, пожертвовал в станичную войсковую казну пятьдесят рублей. И кроме того, еще пятнадцать самому подъесаулу и десять на поощрение иных должностных лиц, помогавших подъесаулу в заботах об их размещении «по его личному разумению». Так что если вчера в манере казака нет-нет, да и проскальзывало что-то вроде «вот ведь навязались вы на мою голову», сегодня он был куда более благодушен и расположен к сотрудничеству.

— Ну что ж, — профессор склонил голову, — позвольте еще раз вас поблагодарить. Мы воспользуемся вашим предложением и расположимся здесь. Времени на то, чтобы обустроиться, у нас не так много, поэтому завтра же и начнем. Кстати, если кто из казаков желает заработать — милости прошу. Рабочие руки лишними не будут. Мы через неделю собираемся начать распашку полей и подготовку к высеву озимых. Да и другой работы будет много. Мы привезли семена и саженцы, так что будем закладывать сад и огороды.

— А почем платить будете? — тут же заинтересовался подъесаул.

— Со своим инвентарем и лошадью при условии хорошей работы — по двадцать пять копеек в день.

Подъесаул сдвинул на затылок фуражку. Для этой местности деньги вроде и неплохие, но у прохвессора их явно куры не клюют. И подъесаул попробовал слегка поторговаться:

— Маловато выходит. Гривенничек бы добавить.

— Пять копеек, — отрезал Тимирязев.

Подъесаул повеселел. Это было добре. Да и работа недалеко от дома. А что придется здесь ночевать, чтобы не гонять лошадей каждый день за столько верст до станицы, так, чай, не баре, в степи ночевать привычные.

— Будут, — махнул он рукой. — Как со своими делами управятся, так и до вас пойдут.



Избы поставили быстро, за неделю — как-никак бригада плотников с набежавшими казаками составила две сотни рабочих рук. Правда, Книппельних ворчал, что это «истинное средневековье» — да и то, окошки у изб были маленькие, квадратные, со стороной в пол-аршина, свет сквозь них пробивался туго, и керосиновые лампы приходилось жечь даже днем, отчего стало ясно, что привезенный керосин кончится до Рождества. Попутно выяснилось, что Тимирязев забыл или не предусмотрел много чего еще. Ну да опыта организации таких экспедиций у профессора не было. Всю свою жизнь он провел в городах — в Петербурге, Гейдельберге, Берлине, Париже.[11] В результате списки того, что он посчитал необходимым для обустройства на новом месте, оказались далеко не полными. И это привело профессора в крайне раздраженное состояние — он был довольно самолюбив и совершенно уверен в том, что развитый, овладевший знаниями разум способен справиться с любой поставленной перед ним задачей. А тут столько проколов…

Впрочем, ничего катастрофического не случилось. Многое можно было закупить на месте, чему станичники во главе с подъесаулом весьма обрадовались, кое-что подвезти еще до ледостава, а по поводу остального подъесаул обещал сразу после того, как профессор окончательно определится, отправить нарочного со списком в Оренбург, чтобы тот оттуда передал его великому князю по телеграфу. А уж князь по весне пришлет все необходимое.

В бытовом обустройстве профессору очень помог артельщик татар, пятидесятипятилетний Фарид, оказавшийся опытным и расторопным хозяйственником. Он почти всю свою жизнь проработал артельщиком — то бурлацким, то плотницким, то артели землекопов, и только пару лет назад решил остепениться и осесть в Балыкши. Но прошедшие два года выдались не слишком удачными, так что уже этой весной Фарид решил вернуться к оставленным промыслам и сбил артель из земляков. Причем, не зная, какая работа может подвернуться, артель сбил на все случаи жизни. И вероятно, именно поэтому заработок за лето у них вышел скудный. Купцы нанимали знакомые артели, да к тому же заточенные под конкретные задачи. В итоге, несмотря на то что Фарид вроде как отошел от дел не так давно и кое-какие связи у него остались, все наиболее выгодные подряды проплыли мимо него. Когда в самом конце сезона Фарид с земляками собирался уже отправиться домой, почти ничего не заработав, в Астрахани вдруг объявился Тимирязев и начал искать людей на долгий найм. Разумеется, Фарид воспринял его предложение как манну небесную — уж больно туго у артельщиков обстояли дела дома. Выторговав согласие не слишком опытного в таких делах профессора на выплату аванса, они с облегчением и даже радостью нанялись к нему на три года. Тем более что плыть предстояло мимо их Балыкши и они успевали передать деньги семьям.

К середине октября практически обустроились. Изб поставили всего девять: восемь у подножия холма, а одну почти у вершины — там Тимирязев велел обустроить метеостанцию, следить за которой и снимать показания всех шести ее приборов, от термометра и осадкомера до анемометра и гигрометра, вменялось в обязанность приват-доценту Книппельниху и одному из студентов. Кроме изб, построили конюшню на два десятка лошадей, закупленных у киргизов, и овчарню на отару в сорок пять овец.

В конце октября ударили первые морозы, а спустя две недели Урал встал. Профессор очень надеялся, что до этого времени успеют доставить заказанный им керосин, бумагу и все остальное, но не случилось. Однако отменять запланированные на зимний период занятия со студентами Климент Аркадьевич не стал, хотя теперь занятия проходили либо в сумерках, царивших в избах день напролет, либо при сальных свечах — единственных источниках освещения, которыми смогли закупиться на месте. Драгоценный керосин профессор берег и лампы зажигал только на уроках с учениками из числа нанятых русских и татар. Тех, кто пожелал обучаться грамоте, оказалось пятнадцать человек, и Тимирязев посчитал глупым отказывать себе в возможности подготовить грамотных помощников. По его планам, через год число работников на опытовой станции должно было вплотную подойти к цифре в сто человек, а в сезон и преумножиться, так что образованный персонал очень пригодится. Возились с ними студенты — обучали читать и писать, преподавали счет и основы сельскохозяйственных наук. Тут без света никак было не обойтись. Со студентами же занимались в основном устно. Но при таком соотношении студентов и преподавательского состава и при наличии у последнего свободного времени, которое тратить было не на что, кроме как на просвещение, качество обучения Климента Аркадьевича вполне устраивало. Хотя студенты от таких занятий иногда подвывали и покряхтывали.