Если

— Мы просто перетащим мой через коридор,— сказал он, пока делал последовательные повороты по полу.

— И большинство блюд нам придется готовить на твоей кухне, моя плита слишком маленькая и становится чертовски жарко, когда я использую ее. Будем только я, ты и Тревор, верно?

— Да. Это идеально, мы можем готовить у меня, зависать у тебя. Объединить наши квартиры это почти как получить действительно небольшой домик.

И так и было. Мы плавно перемещались из его квартиры в мою. Наши двери были прямо через узкий коридор, и у нас были ключи от квартир друг друга. Сбегать за туалетной бумагой? Фильтры для кофе? Миндальное молоко? Просто сбегать и совершить налет на тайник Джордана. И я не могла сосчитать количество раз, когда Джордан просто врывался через мою дверь, чтобы показать мне забавное видео на YouTube (даже если я была в душе), как будто это было вопросом национальной безопасности.

— Итак, есть парень, с которым я хочу тебя познакомить, — сказал он, когда перемещал свои руки из первой во вторую позиции и наоборот.

— Парень? — спросила я, как будто не услышала его.

— Да, его имя Хавьер, — сказал он, перемежая предложение с пируэтом. — Он красивый, он гетеросексуал, у него восхитительный акцент. Он художник по декорациям. Я подумал, что могу свести вас двоих на сви...

— Черт, нет,— сказала я, прежде чем он смог закончить.

— Б-ё-ё-ё-рд, — он растянул мое имя, как плачущий ребенок.

— Я не хожу на свидания вслепую, — я никогда не говорила вслух почему, как я предполагала, он понимал мои причины.

— Значит мы пойдем гулять. Ты, я, Тревор и Хавьер. Это не будет свидание вслепую.

— Это все еще будет свиданием. Я не хочу такого давления. — По правде сказать, я не хотела оказывать давления на кого-то еще. Если я не понравлюсь ему, то он будет мудаком, потому что не дал девушке с изуродованным лицом шанс. Это должно было случиться естественно, и, к сожалению, для меня, естественные встречи были крайней редкостью. Большинство парней проходило прямо мимо меня к девушкам с безупречной кожей.

Джордан наклонился к деревянной ручке футона.

— Ты молода, и так упорно трудишься. Я просто не хочу, чтобы ты упустила эти годы. Ты бы могла быть в колледже сейчас, знакомиться с парнями, ходить на свидания, наслаждаться своей молодостью, но у тебя нет жизни в кампусе. Поэтому ты должна выходить отсюда! Все что ты делаешь — это работаешь, ходишь на прослушивание и спишь.

В словах Джордана был смысл, но отказ был частью мое повседневной жизни с танцами, и мне больше не было ничего нужно в мире свиданий. Я привыкла оставлять это без внимания. Не то чтобы у меня вообще не было интереса, но интерес всегда был мимолетным. Я была девушкой в старшей школе, которая была другом, которой всегда можно доверять. Когда я получала парня, это всегда было ненадолго, потому что он либо двигался дальше, либо его заботило, что подумают другие. Поэтому мой послужной список, касающийся противоположного пола, был смущающе тухленький.

Я даже не могу сказать вам, сколько легкомысленных взрослых говорили мне мимоходом, какой красивой я могла быть. Как моя единственная в своем роде внешность могла обеспечить успех в модельном и танцевальном мире. Танцевальный мир — суров. Ты постоянно боишься за свой вес. Твое тело рассматривается как товар, как будто твои ноги и грудь, и задница не привязаны к душе, что может быть повреждена. Как ни странно я была благословлена в том плане, которым многие танцоры не могли похвастаться: я была высокой, худой, моя грудь была небольшой и скромной. Все дело в мое лице, то о чем большинству людей не приходилось беспокоиться, удерживало меня. Особенно в балете, где каждый волосок должен быть прилизан. Неиспорченное лицо было важно, и половина меня выглядела, как будто Эдвард Руки-ножницы потрудился над ним.

Я всегда это осознавала, и полагаю, другие женщины могли чувствовать себя похоже, с висящим животиком или иными «изъянами». Но мой был не просто каким-то общим человеческим недостатком. Это была история, которая умоляла быть рассказанной. Ты не мог смотреть на мое лицо, не задаваясь вопросом... почему?

Красота симметрична, а одна половина моего лица не совпадала с другой. Это была хитрость моего уродства, что была особенно тревожной. Я не была рождена с большим носом или амблиопией, или толстыми лодыжками, кое-кто сделал это со мной.

И, тем не менее, я все равно приехала в ЛА. По наивности я думала, что люди увидят мой талант танцовщицы и будут впечатлены достаточно, чтобы забыть о моем лице. Но я была здесь больше года и едва прошла первый этап прослушивания. Когда эти негативные мысли прокрадывались в мою голову, я оттесняла их назад в темную трещину моего мозга, где они жили. Я уже была бедной и не могла позволить себе сомнений.

Я никогда не говорила о своей неуверенности вслух, даже Джордану. Я притворялась, как будто это не беспокоило меня, что люди менее талантливые, чем я получают больше работы, потому что сказать — сделать это реальным. Я знала, что другие могли назвать это заблуждением, но разве не должны вы быть немного помешаны следуя за мечтой?

— Позволь мне, по крайней мере, показать тебе фотографию. Он великолепен. — Вот почему я знала, что это будет бессмысленно. ЛА изобилует красотой, а я не была красивой.

— Может, завтра, но я устала,— сказала я.

— Я тоже.

Я задалась вопросом, останется ли Джордан на ночь со мной или пойдет к себе. По правде говоря, я все еще была немного потрясена и не хотела быть одна, но я не хотела признавать это после всех заверений, что сделала раньше.

Я открыла диван-футон и вытащила подушку.

Проигрыватель остановился, Джордан убрал иглу в сторону и осторожно положил пластинку обратно в чехол.

— Положи подушку и для меня тоже, — сказал он.



4 глава



Эш



Я застонал почти в экстазе, когда горячая вода обрушилась на мое тело. За ночь до этого, я удрал из больницы так быстро, как мог. Я ненавидел замкнутое пространство, и особенно чертовски ненавидел больницы. Поэтому позволил наложить себе швы, ответил на вопросы копов, затем удрал из этого стерильного, бездушного места.

Происшествие немного шокировало меня, и я на мгновение задумался, пытаясь разобраться, что буду делать дальше. Во мне было много беспокойной энергии, и я не знал, куда ее деть. После нескольких часов, нервотрепка поутихла, и первое что мне захотелось сделать — это принять душ. Второе — по-настоящему отдохнуть. Из-за болеутоляющих я чувствовал головокружение, поэтому использовал всю энергию, что у меня была, чтобы добраться до этого душа и затем уснуть в чистой постели.

Когда помылся, я вышел и аккуратно обмотался полотенцем вокруг талии. Все мое тело болело от драки, и рана от ножевого ранения пульсировала по всей моей левой стороне. Обезболивающие помогли не так уж хорошо. Я подозревал, что с моей подноготной, доктора специально не дали мне достаточно, чтобы боль исчезла совсем.

— Я не знал, что ты здесь, — сказал мой брат Миллер.

— Иисус! — я повернулся, испугавшись, и из-за этого стежки на моих швах сильно натянулись. Я поморщился.

— Святое дерьмо, Эш. Что, черт побери, произошло?


— Ничего, мужик.

— Чувак, не время для твоей херни.

Я не выносил, как он просто завалился без предупреждения, а у меня едва хватало энергии держать глаза открытыми, не говоря уже о том, чтобы объяснять, откуда взялось ножевое ранение. Но это был его гостевой домик — его правила.

— Какие-то парни доставали меня, и одна цыпочка попыталась вмешаться. Затем они начали приставать к ней, если серьезно, я думаю, что они хотели изнасиловать ее. Поэтому, я вступился.

Миллер покачал головой.

— Почему ты просто не можешь остаться здесь? Ничего из этого не случилось бы, если бы ты просто остался здесь.

— Ты знаешь почему.

— На самом деле, нет. Почему? Потому что ты не любишь замкнутое пространство? Ну, здесь тепло, у меня есть бассейн, двор... ты можешь проводить снаружи большую часть времени. Там не безопасно, мужик. — Он указал на мир за пределами его ухоженного газона.

Мы оба знали, что реальные причины не имели отношение к моей клаустрофобии. Но мы были парнями и не хотели обсуждать тяжелые моменты. Поэтому проходили через это примерно раз в месяц, Миллер настаивал, чтобы я остался на дольше, чем просто ночь здесь, когда я показывался, чтобы постирать или принять душ. Затем я рассказывал ему, что не буду жить в его гостевом домике, это было неправильно для меня просто жить здесь вот так, и я предпочитал жить снаружи без каких-либо ограничений. Я был как дикое животное, попытки одомашнить меня только заставляли меня огрызаться с теми, кто заботился обо мне.

Миллер вздохнул и сел.

— Так что случилось с девушкой?

— Она в порядке. Ее не пырнули ножом и не изнасиловали, это стоит учесть.

— Бесстрашный поступок с ее стороны. Она...?

— Бездомная? Наркоманка? Нет, она обычный человек, прогуливающийся по улице.

— И правда бесстрашная.

— Беспечная.

— Чувак, ты должен поблагодарить ее.

Я схватил чистую футболку из сумки и натянул через голову.

— Возможно. Но она не должна была ставить себя под удар ради меня. И со мной все было бы в порядке. То, что она встряла, все разрушило. Эти отвратительные мудаки увидели красивую девушку и превратились в диких зверей.

— Тем не менее, я бы сказал, что это восхитительно, что кто-то вмешался, особенно одинокая девушка.

— Наверное. Я не могу позволить себе идеализировать ее. Да без разницы. Я больше никогда не увижу ее, но если увижу, дам ей твой номер, чтобы вы могли подружиться. — Мне было больно, и я был истощен, и все еще взбешен, ну знаете, потому что получил удар ножом. Я вздохнул. — Извини, мужик, я придурок. Я просто устал и немного не в настроении.

— Не в настроении?

Брр, я ненавидел, что он всегда пытался контролировать мое гребаное психологическое благополучие.

— Не в настроении как нормальный человек, а не «не в настроении в стиле Ашера». — Я привирал. В этот момент, спасибо выбросу адреналина, я был в состоянии действовать как-то, похоже на норму. Но я был «не в настроении с тиле Ашера», когда эти мудаки подошли ко мне.

— Голоден? — спросил он.

— Нет. Просто устал.

— Эй, ты знаешь, я должен спросить это, — Миллер вздохнул. Я знал, что приближается. Праздники были не за горами. — Мама с папой принимают гостей на День благодарения.

— Я не могу, бро. — Я был придурком, потому что отверг родителей, но я не мог смотреть им в глаза. Они думали, что хотели моего присутствия, но я был источником всех их проблем. Я делал им одолжение, оставаясь в стороне.

— Я знаю, — сказал он грустно. — Они тоже по тебе скучают.

— Миллер! — его жена, Элла, позвала его. Она обычно не приходила поздороваться, чему я не огорчался.

— Ужин, — сказал Миллер, указывая большим пальцем в направлении дома. — Ладно, ну отдыхай. Я оставлю тебе поесть и принесу. И, пожалуйста, оставайся. Встреться со мной, прежде чем уйдешь.

— О'кей. — Мои веки начали бунтовать, закрываясь на полуслове.

— Отдыхай, мужик,— он хлопнул меня по плечу, и я дернулся, готовясь к боли.

— Ух, — сказал я одурманено, устроившись на прохладных простынях.



Бёрд