Эксперимент «Исола»

Словно прочитав мои мысли, Председатель мягко заговорил:

– Анна, я знаю, у вас были трудные времена. Если вы сейчас согласитесь на это предложение, то вот вам мое честное слово: вам никогда больше ничего не придется делать. Только то, что вам хочется.

Я продолжала разглядывать потолочные плинтусы. Они были того же цвета, что и стены, только по узкой тени под ними можно было понять, что они там есть. Председатель подождал пару секунд – не скажу ли я чего-нибудь. Потом я услышала:

– И тогда мы могли бы подумать о том, чтобы забыть те… кызылкумские сложности. Настоящего расследования, насколько я помню, так и не было?

Слова прозвучали легко, но меня словно ударили наотмашь. Мне следовало понимать, что эта тема всплывет, а я не приготовилась. Я попыталась взять себя в руки, прежде чем взглянуть Председателю в лицо. Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза, а потом все было решено.

– Мне надо поговорить с домашними.

– Естественно.

– Сколько у меня времени на само задание?

– Отплываем в конце недели. Потом – два, максимум три дня на острове.

– А потом?

– Потом вы составляете рапорт.

– И после этого я свободна?

– После этого вы свободны.

Председатель поднялся. Он открыл мне дверь, и мы вместе пошли по коридору.

– Ответ я жду самое позднее завтра днем. Мой секретарь свяжется с вами.

Председатель взял мою ладонь, сжал так, что что-то хрустнуло, и в последний раз пристально посмотрел мне в глаза.

– Я рассчитываю на вас, – сказал он.

Потом развернулся и скрылся в коридоре. Я осталась стоять, глядя вслед его широкой спине. Уже входя в лифт, я сообразила, что кофе мне так и не дали.



Через пару дней я встретилась с секретарем группы RAN, чтобы получить всю необходимую информацию. Секретарь оказался тощим низеньким человечком со странно выпученными глазами и таким большим носом, что казалось, секретарь вот-вот упадет ничком, вытаращив глаза. В кабинете у него было холодно и пахло табаком; я поняла, что он не соблюдает запрет и тайком курит в окно. Когда мы здоровались, он схватил мою руку с почти бессовестной силой, словно хотел оторвать ее и убежать с добычей. Секретарь объявил, что его зовут Арвид Нурдквист.

– А, как когда-то кофе[4]? – сказала я, в основном чтобы что-нибудь сказать.

Он уставился на меня, словно не понял, что я имела в виду. Потом ушел в дальний угол кабинета, где довольно долго ковырялся с кодовым замком большого серого шкафа, и наконец достал большую кипу документов и папок, которые и шлепнул на стол передо мной.

– Все, с чем вы ознакомитесь здесь, строго конфиденциально. Документы не должны покидать этот кабинет, вам не разрешается делать записи, по крайней мере – которые можно забрать с собой. Если понадобится выйти в туалет, сначала надо убрать документы. То, что вы вынесете отсюда, вы вынесете в собственной голове, мы не можем рисковать, отпуская эти бумаги погулять на воле. – Он изобразил тощими пальцами кавычки. Взгляд обвиняющий, словно я уже каким-то непростительным образом нарушила гриф секретности.

Потом потянулись долгие часы. Сначала секретарь выдал мне документы. Он показал мне морские карты, карты и зарисовки острова под названием Исола – очень маленького, затерявшегося далеко во внешнем архипелаге. Добраться туда можно было только на катере. На острове имелись всего две постройки: лодочный сарай и главное здание. Главное здание оказалось весьма примечательным строением. Внешне оно выглядело совершенно обычно: два этажа и подвал, где устроили медицинский пункт. Но дом таил в себе больше, чем казалось на первый взгляд. В стенах между комнатами были спроектированы узкие коридорчики, где мог находиться один человек, а в стенах проделаны маленькие отверстия, объяснял секретарь. Через стены можно наблюдать за тем, что происходит в доме.

– Так вот почему задание поручили мне. Не нашли никого худее меня?

Я хотела пошутить, но секретарь без выражения глянул на меня и продолжил разворачивать планы этажей. Мне кое-что пришло в голову.

– А не проще ли установить камеры слежения, вместо того чтобы шмыгать в стенах?

Секретарь покачал головой.

– Когда дело касается подобных наблюдений, мы предпочитаем не оставлять документальных свидетельств. Конечно, запись можно стереть или спрятать в сейф, но можно и оставить, случайно или намеренно. А потом использовать во вред.

Он указал на заштрихованный участок под подвалом.

– А здесь, под медпунктом, располагается еще одно подвальное помещение: это Стратегический уровень. Именно здесь вы будете ночевать и составлять рапорты, когда умрете. В эту часть дома доступ есть только у вас и у врача.

– Кто врач?

Секретарь в первый раз улыбнулся.

– Катерина Иванович, доктор медицинских наук и специалист по кризисной психологии из Оборонного университета. Она человек проверенный, входит в группу RAN почти с самого начала. У вас будет отличная компания. – Судя по физиономии секретаря, он питал больше доверия к ней, чем ко мне.

– Дверь Стратегического уровня открывается и закрывается на кодовый замок. Код вы найдете в этом конверте. Вы и врач – единственные, кто знает код. Запомните его хорошенько. Как я уже сказал, никаких записей. – Он поднялся со стула.

– Что ж, оставляю вас с вашим домашним заданием. Я вернусь за вами через несколько часов.

Секретарь вышел. Я сидела, уставившись в морскую карту, карты острова, планы этажей, разложенные передо мной, и спрашивала себя, во что ввязалась.




Вечером накануне отбытия я поехала к Нур и Сири, попрощаться. Дом, где жила Нур, располагался на узкой улочке, одной из старейших в Стокгольме. Квартал Улофа Пальме был едва ли не единственной частью, уцелевшей во время реноваций. На иных улицах здесь даже остались булыжники, и в глубине души я была рада, что эту часть города не сровняли с землей, хотя никогда не говорила об этом вслух. Нур вселилась в квартиру деда, когда тот вернулся в Боснию, покинувшую Союз после Балканской войны. Тогда как раз начали всерьез застраивать окраины. Экспресс туда отправлялся каждые пять минут, и жить в городе вдруг стало считаться чем-то убогим и нестатусным. Таким-то образом и возникла эта поразительная ситуация: жителями прелестных домов в старой части города стали иммигранты вроде дедушки. Теперь там жила Нур.

Я вошла в подъезд и поднялась по узкой неровной лестнице. Ступеньки были истертые и слегка скошенные, как большие обмылки. Как Нур умудрялась взбираться по этим ступенькам со своим костылем, оставалось для меня загадкой. Я как всегда опоздала; Нур открыла дверь и строго глянула на меня.

– Я уж не надеялась, что ты придешь, – заявила она, впуская меня в прихожую.

– С чего вдруг мне не прийти?

Я сняла ботинки и примостила их рядом с зимними сапожками Сири, стоящими под ее курткой. Маленькие черные сапожки с меховой оторочкой. На вид дорогие, новые. Я подумала, не спросить ли у Нур, сколько они стоили, не предложить ли заплатить за них, но так и не собралась. Нур ушла в кухню, не ответив на мой вопрос, и принялась греметь тарелками, неразборчиво при этом что-то крича.

– Что?

– Она уже в постели. Иди поздоровайся, пока она не уснула.

Я поднялась в бывший кабинет Нур. Такие кабинеты имелись во всех квартирах, где мы жили в прошедшие годы, и мне нельзя было входить, не спросив разрешения. Теперь на двери красовалась разрисованная мелками табличка со счастливым котом и цветами, на которой Сири шаткими печатными буквами разных цветов изобразила свое имя. Я тихонько стукнула и, не дождавшись ответа, вошла. Сири лежала в постели под одеялом в синий горошек и листала книжку, которую я ей подарила, – про медведя-первоклассника. Раскиданные в кровати мягкие игрушки-зверушки тут же воззрились на меня слепыми глазами-пуговицами; над кроватью висела фотография – мы с Сири в Кызылкуме. Две одинаковые улыбки, ее длинные темные волосы перепутались с моими короткими светлыми. Когда я была там в первый раз, они с Нур прилетали навестить меня, мои обязанности тогда еще были чисто административными. Это было еще до холодов и беженцев, до всплеска насилия. Во время моих следующих поездок никаких “навестить” уже не было. И не было больше семейных фотографий.

Я присела на край кровати. Дочь тут же замерла.

– Почитать тебе?

Она помотала головой, неотрывно глядя на меня глазами большими и напряженными, как у кошки. Поколебавшись секунду, я погладила темную челку дочери. Волосы под моими пальцами были тонкими и чуть жестковатыми. Сири на какое-то время задержала дыхание, потом подалась в мою сторону. Я приобняла ее, притянула к себе. Мы немного посидели, чуточку неудобно, но охваченные внезапной близостью, которую мне во всяком случае не хотелось разрушать. Я погладила ее щеки. Гладкие и мягкие. Детская округлость с фотографии над кроватью уже начала уходить, и в какие-то минуты уже угадывались угловатость и красота, которые разовьются у Сири-подростка. Тонкие руки лежали на одеяле, под ладонью – книжка. Младенцем Сири часто хваталась за мои пальцы, ее щека лежала у меня на груди, сердце – напротив моего сердца.

– Ты знаешь, что я снова уезжаю?

Я почувствовала, как дочь опять напряглась. Ничего не сказала, но коротко кивнула.

– В этот раз – всего на несколько дней, а потом я опять вернусь. А когда вернусь – никогда больше никуда не уеду.

Тело Сири оставалось застывшим и напряженным, только руки нервно двигались, теребили нитку, вылезшую из пододеяльника. Я снова погладила ее по щеке.

– А когда я вернусь, мы будем веселиться от души. Можно поехать на море. Хочешь?

Она продолжала молчать. Я слышала, что мой голос звучит с натужной легкостью и фальшиво. Почему она должна хотеть поехать на море со мной? Она едва меня знает.

– Ладно, спи, увидимся через пару дней. Доброй ночи, мой грибочек, сладких снов.

Я забрала у нее книжку, подоткнула одеяло, поцеловала в щеку и погасила свет. Сири лежала на спине, но лицо повернула к стенке. Очертания ее худенького тела едва виднелись под похожим на сверток одеялом. Уже выходя, я наконец услышала ее голос:

– Мама!

– Да, милая?

– Ты вернешься?

Я немного помедлила с ответом.

– Ну конечно, вернусь. Спи, малыш.

Спускаясь по ступенькам, я чувствовала на подбородке что-то щекотное, и лишь подняв руку, чтобы вытереть подбородок, я поняла, что это мои собственные слезы.

В гостиной я на минуту остановилась. Старым ощущался не только дом; само обитание Нур где-либо казалось осколком старого мира. Когда я была маленькой, она обставляла свое жилище мебелью из “Икеи” и “Хеллерау”, в соответствии с рекомендациями партии, но с годами ее энтузиазм по отношению к партии угасал, и дом все больше походил на дедушкин. Фотографии старых родственников вместо изображений партийных лидеров, восточные коврики на полу, старые книги на полках. И не только там – пыльные книги были везде. Нур рассказывала, что когда дедушка в 1970-е годы приехал сюда из Боснии, страна еще была частью Югославии, а иностранцы здесь были не в диковинку. Теперь их почти не стало. Большинство приезжих покинули прибалтийские районы после Берлинской революции 1989 года, когда диссиденты перед аннексией попытались разрушить стену между ГДР и ФРГ. Нур и ее дом были в современном мире вымирающим видом. Я даже радовалась, что Нур и ее дом случились в жизни Сири, даже если в будущем этот опыт станет для нее проблемой.

На кухне я села у стола. Нур, повернувшись ко мне спиной, продолжала мыть посуду. Внезапно она опустила руки и застыла, все еще спиной ко мне.

– Ты знаешь, она интересуется, чем ты занимаешься.

– В каком смысле?

– Почему ты все время исчезаешь.

Я почувствовала, как паника набухает в груди, что я вот-вот начну защищаться. С минуту я молчала. А потом сказала:

– У нее ведь есть ты.

Нур обернулась. Под глазами у нее залегли темные тени. Я вдруг осознала, что в этом году ей будет семьдесят. Мне она всегда казалась бессмертной, существом вне времени. Нур испытующе посмотрела на меня, потом повернулась к шкафчику, достала две рюмки и бутылку водки, села напротив, поставила рюмки, налила в обе. Долго смотрела на меня, словно пытаясь определить, способна ли я понять то, о чем она собирается сказать.

– Не сердись, – начала наконец Нур.

– На что?

– На то, о чем я сейчас спрошу.

– Зависит от того, о чем ты спросишь.