Дикая весна

Часть II

Из черного в белое





(В пространстве тьмы)


Папа!

Приходи скорее. Братик очень боится, и я тоже – даже больше, чем когда мама улетела на небо.

Приходи скорее, папа. Скорее!

Дяди очень злые. Они сердятся. И темно, тут слишком темно; я обнимаю братика, но я слишком маленькая, и здесь слишком страшно, а он не любит, когда страшно, и я тоже. Я боюсь, папа, но я стараюсь думать про день рождения, про Рождество и всякое другое приятное, про моих подружек, которых здесь нет.

Мы хотим, чтобы ты спас нас; почему ты не приходишь, почему ты отправил нас на самолете с этими дядями?

Я боюсь ящериц.

Они показали нам их. Сказали, что ящерицы нас съедят, если мы не будем слушаться.

Они грызли решетку своими страшными зубами. Стучали по решетке.

Они хотели съесть нас, я видела. И у них такие узкие светящиеся мерзкие глазки…

Ты должен быть с нами, папа. Мы не должны оставаться одни.

И братик, я обнимаю его, и он играет, и я играю с ним. Мы рисуем мелками в темноте, хотя и не видим, что получается.

Мы проголодались, папа. Мы не хотим умирать. Мы не хотим сидеть взаперти.

Мы хотим обратно, на другую сторону моста.

Мама на небе. Ведь она там. Ты сказал это, папа, но мы пока к ней не хотим. Мы хотим, чтобы ты пришел, убрал мерзких дяденек, а потом обнял нас и долго-долго не отпускал, а потом мы будем играть, купаться, снова играть и забудем про все страшное.

Но страшное сейчас здесь. Тут пахнет смертью.

Я хочу скорее прочь отсюда, папа. Прочь.

Только ты можешь забрать нас отсюда.

Или кто-то другой тоже может это сделать?

Я снова кричу, мне так страшно, и он тоже кричит, и мы кричим вместе, папа, услышь наши вопли!





* * *


Вы там, мои девочки?

Каждый день я задавалась вопросом, что с вами, лежа в моей темной вонючей комнате, и спрашивала себя, правильно ли я поступила.

Теперь я знаю, что с вами случилось. Вас разорвало на куски взрывом.

Я никогда себе этого не прощу.

Но я должна была держать вас подальше от этих нелюдей любой ценой, я должна была спасти вас. Первейший долг каждого родителя – защитить своих детей. И я сделала то, что было в моих силах, но этого оказалось мало, и теперь я хочу только одного – попасть к вам. Но с какой стати вы приняли бы меня – ту, которая предала вас больше всех?

Пламя стеариновой свечи освещает сырые стены, грязь медленно стекает на черный пол, от чего он становится холодным и липким, на нем невозможно лежать.

Я слышу поезда над собой и под собой, чувствую, как от них сотрясается гора.

Я хочу, чтобы вы были здесь, но мысль о вас, о том, кто я и откуда, сильнее меня.


И я готовлю шприц.

Затем я нахожу тоненькую вену между двух пальцев, ощущаю укол, выжидаю несколько секунд, задуваю свечу, и скоро моя тьма становится другой – белой, мягкой тьмой; это тьма лжи, я знаю, но она все же лучше, чем тьма истины и реальности.





Глава 26




Позвонил Свен Шёман. Голос у него был сонный, стояла ночь или очень раннее утро.

Его слова:

– Мы нашли в прицепе оружие и взрывчатку. Я хочу, чтобы ты провела допрос. Ты его взяла, и ты лучше всех почувствуешь его голос, заставишь его рассказать все, всю правду.

– Мне нужно выспаться, Свен, хорошо? Сегодня на поле я на какую-то секунду простилась с жизнью. Я его избила, с какой стати он станет признаваться мне? Неужели никто другой не может взять это на себя?

Свен замолчал, словно что-то обдумывая.

– Мне нужно сейчас твое присутствие, Малин. Возможно, он боится тебя, – а страх может быть хорошим помощником в некоторых ситуациях. У тебя было время успокоиться. Ты справишься, Малин. Потом поспишь. Днем, в комнате отдыха. Я сам только что спал там. Это работает.

«Похоже, поспать мне все равно не удастся, – подумала Малин, – возможно, где-то тикает новая бомба». И она побежала в душ, облилась холодной водой, чтобы проснуться, оделась, написала записку Туве и поехала прямиком в управление.

И теперь, когда на часах четверть седьмого, Малин сидит в помещении для допросов напротив совершенно бодрого Юнатана Людвигссона, держа в руке чашку черного как смоль кофе; она только что включила магнитофон и пытается разложить мысли по полочкам, чтобы добиться от него того, чего ей нужно… чего им нужно.

Малин смотрит на Юнатана Людвигссона.

Невинные голубые глаза. Это не глаза убийцы. Но зачем тогда оружие? Зачем Фронт экономической свободы? Возможно, именно ты там – на видеозаписи камеры наблюдения, с велосипедом возле банка, однако я считаю, что это маловероятно.

Технический отдел продолжает анализировать две видеозаписи, сравнивая твою походку с походкой человека возле банка, – этим занимается специальный эксперт по паттернам движения.

И взрывчатка, которую нашли в твоем прицепе.

Технический отдел вовсю определяет, та ли это взрывчатка, которую использовали при изготовлении бомбы, взорвавшейся на Большой площади.

Размышления Малин прерывает голос Юнатана Людвигссона:

– Тебе тяжело? Я вижу, у тебя уставший вид, но я хотел рассказать все сейчас, прямо сейчас – в камере со мною случилась ужасная вещь.

– Что ты хотел рассказать? – Малин наклоняется к нему через стол, смотрит в глаза. – Обещаю, что ты можешь доверять мне. Я не буду на тебя давить.

Людвигссон медленно моргает, потом набирает воздуху в легкие.

– Остальные ничего не сказали, не так ли?

– Сказали только одно – они понятия не имели, что это ты стоишь за Фронтом экономической свободы.

– Так и есть. Они ни хрена не знали. Весь этот проект – моя выдумка.

– Я бы не стала называть взрыв бомбы на Большой площади, унесший жизни двух девочек, проектом. Рассказывай все с самого начала. Кто сделал бомбу? Ты сам?

Малин слышит свой голос со стороны. Он звучит мягко, но в нем присутствует легкий намек на угрозу, и теперь она хочет польстить ему, дать ему почувствовать свою значимость и тем самым подвести его к признанию. Потому что даже если он и говорит, что хочет все рассказать, ничто не доказывает, что он хочет озвучить именно правду.

– Тебе действительно удалось привлечь к себе внимание этим терактом. Я слышала, что об этом писали даже в «Нью-Йорк таймс».

Юнатан Людвигссон кивает.

– Вот именно, – произносит он. – Внимание. Я хотел воспользоваться шансом и привлечь внимание к тому, как банки вытягивают из обычных людей все соки, как они разрушают все общество своей надменностью и алчностью, отсутствием истории; я хотел использовать этот взрыв, чтобы донести до людей антикапиталистический лозунг. Так что я придумал эту уловку с Фронтом экономической свободы, чтобы обнародовать свой посыл.

«Мозг. Пока плохо ворочается, – думает Малин. – Но если я правильно понимаю его, он хочет сказать, что не имеет никакого отношения к бомбе. Может быть, это своего рода идиотское отмщение за отца – весь этот Фронт экономической свободы…»

– То есть ты хочешь сказать, что придумал всю эту историю про Фронт экономической свободы, когда бомба уже взорвалась? Чтобы донести до народа свои антикапиталистические призывы и восстановить честь своего отца?

– Именно, – кивает Людвигссон, вертя два своих дреда между пальцами. – Сайт я создал за несколько часов на своем ноутбуке, когда гостил у приятеля в Стокгольме. Загрузил фото банков, сам снял видео на фоне белой стены в его квартире и выложил в «Ютьюб».

– Мне трудно во все это поверить, – отвечает Малин. – Ты просто пытаешься вывернуться, не так ли? Ты убил двух маленьких детей и теперь пытаешься уйти от ответственности.

– Я могу показать вам, как закодировал страницу, показать брандмауэр, защищающий мой IP-адрес. Вам ведь не удалось ни обойти, ни расшифровать коды, не так ли? Я могу показать, как я это сделал и на каком сервере расположена страница. Этого должно быть достаточно как доказательства.

– Доказательства чего? Что не ты взорвал бомбу?