Дети времени

Упавший гигант умер, конечно, но не скоро. До этого она (Порции и ее родичам не удавалось думать об этом создании иначе, чем «она») жила в плену, питаясь тем ограниченным ассортиментом продуктов, которые согласна была употреблять в пищу, глядя сквозь полупрозрачные стены, в которых ее держали, поднимая взгляд к открытому верху загона, где собирались ученые, чтобы за ней наблюдать.

Мертвых гигантов препарировали и обнаружили, что почти все их внутреннее строение идентично мышам, за исключением пропорций конечностей и некоторых органов. Сравнительный анализ подтвердил их гипотезу о том, что живой гигант, вероятно, самка – по крайней мере по сравнению с ее меньшими эндоскелетными кузинами.

Споры относительно ее назначения и смысла, относительно того урока, который должно было преподнести появление такого феномена, длились многие поколения – в течение всего долгого срока жизни этого существа, да и потом тоже. Ее поведение было странным и сложным, но она казалась немой – не демонстрировала жестов или вибраций, которые можно было счесть попыткой речи. Некоторые отмечали, что, когда это существо открывало и закрывало рот, хитро устроенная паутина улавливала странное бормотание – такое же, какое можно ощутить, когда соударяются два предмета. Эти колебания распространялись по воздуху, а не по нитям или почве. Некоторое время это выдвигалось как гипотетическое средство коммуникации, порождая немало умных дискуссий, но в итоге победило осознание абсурдности такой идеи. Ведь использование одного и того же отверстия для еды и общения, очевидно, неэффективно. Пауки не совсем глухие, но их слух тесно связан с прикосновениями и вибрацией. Высказывания гиганта – все частоты человеческой речи – для них даже не шепот.

Как бы то ни было, переносимые воздухом вибрации постепенно появлялись все реже, и в конце концов пленница перестала их производить. Было высказано предположение, что существо смирилось со своим заключением.

Спустя два поколения после захвата пленницы, когда события, связанные с ним, уже перешли в нечто, напоминающее теологию, один из служителей заметил, что гигант двигает своими конечностями – ловкими суб-лапками, которыми пользовался для работы с предметами, – так, будто имитирует сигнализацию педипальп. Можно было подумать, что это – попытка изображать базовую визуальную речь пауков. Последовала новая вспышка интереса, масса визитов из других гнезд и обмен Пониманиями для просвещения следующих поколений. Достаточное количество экспериментов показало, что гигант не просто копирует увиденное, но способен связывать с символами определенное значение, что позволяло ему просить пищу и воду. Попытки коммуникации на более сложном уровне не удались из-за его неспособности изобразить или понять что-то сверх самых примитивных символов.

Озадаченные ученые на основе многолетних исследований пришли к выводу, что гигант, видимо, очень простое существо, видимо, созданное для выполнения работ, рассчитанных на его громадный размер и силу, но не более сообразительное, чем жук-пауссин или плевун – а может, даже менее.

Вскоре после этого гигант умер – видимо, из-за какого-то недуга. Его тело также было препарировано и изучено, и сопоставлено с генетически записанными Пониманиями, возникшими на основе исследования первых мертвых гигантов, проведенного многими поколениями ранее.

Предположения относительно его исходного предназначения и его связи с Посланником продолжали выдвигаться, и по самой распространенной теории Посланнику на небесах служили именно такие гиганты, выполнявшие для него необходимые работы. Следовательно, много лет назад, отправляя своих тупых представителей, Посланник имел намерение выразить некое одобрение. Наследование Пониманий несколько ограничивало способность пауков к мифологизации собственной истории, однако идея о существовании какой-то связи между их победой над муравьями и прибытием гигантов уже укоренилась.

Однако к моменту смерти этого последнего гиганта мир паучьей теологии поколебало очередное откровение.

Существовал второй Посланник.

К этому моменту война с муравьями давно закончилась. Стратегия пауссинов успешно применялась против колоний, одной за другой, до тех пор, пока пауки не вернули влияние муравьев в рамки их первоначальной территории, где когда-то древняя Порция ограбила их Храм, похитила их идола и, сама об этом не подозревая, принесла своему народу слово Посланника.

Ученые народа пауков были резко против перепрограммирования муравьиной колонии, как это было сделано с ее различными ответвлениями и экспедиционными силами, потому что тогда их уникальные способности были бы потеряны, а пауки не остались слепы к тому прогрессу, который был запущен с развитием колонии. В результате этого последовали годы сложных кампаний – со значительной потерей жизней, – пока муравьиную колонию не поставили в такое положение, что сотрудничество с соседями-пауками стало самым благоприятным образом действия, после чего колония муравьев без всякой злопамятности или недовольства из непримиримого врага превратилась в услужливого союзника.

Пауки моментально начали эксперименты по использованию металла и стекла. С их острым зрением исследования света, преломления и оптики быстро шли вперед. Они научились применять тщательно выделанное стекло, чтобы расширить свое поле зрения в области микро– и макрооптики. Старое поколение ученых без проблем передало свет своих знаний новому поколению, которое обратило свои улучшенные глаза на ночное небо, более детально рассмотрев Посланника, и устремило свой взгляд дальше.

Поначалу считалось, что новое послание исходит от самого Посланника, однако астрономы быстро рассеяли это заблуждение. Сотрудничая с храмовыми жрицами, они обнаружили, что теперь в небе есть еще одна подвижная точка, способная говорить, и что она движется медленнее – и странно неравномерно.

Постепенно пауки начинают составлять картину своей солнечной системы относительно собственного дома, его спутника и Посланника, солнца и внешней планеты, у которой тоже имеется орбитальное тело, отправляющее свой собственный, отдельный сигнал.

Единственная проблема с этим вторым посланием заключается в том, что оно не поддается пониманию. В отличие от стройных и абстрактно-красивых числовых последовательностей, которые стали сердцем их религии, новый посланник транслирует только хаос: изменчивый, непостоянный, бессмысленный шум. Жрицы и ученые выявляли его закономерности, записывали в своей сложной системе из узлов и точек расхождения, но не смогли извлечь из них никакого значения. Годы бесплодных исследований привели к ощущению, что этот новый источник сигнала является некой антитезой самому Посланнику, каким-то почти злонамеренным источником энтропии вместо порядка. В отсутствие новой информации ему приписывались самые разнообразные странные намерения.

Затем, многие годы спустя, второй сигнал перестал изменяться и остановился на одной повторяющейся передаче, вновь и вновь, и это опять привело к множеству предположений по всему ставшему всепланетным свободному объединению жрецов-ученых. В сигнале снова и снова искали смысл, потому что, конечно же, послание, повторенное снова и снова столько раз, должно быть важным.

Возникла одна странная школа мысли, которая выявила в сигнале какую-то потребность и изящно вообразила, что там, через немыслимое пространство между их миром и источником этого второго послания, что-то потерянное и отчаявшееся молит о помощи.

А потом настал день, когда этот сигнал прекратился, и озадаченные пауки остались смотреть в небо, которое внезапно обеднело, но не могли понять почему.





4. Просвещение




4.1 Пещера чудес




Ребенком Холстен Мейсон с ума сходил по космосу. К тому времени исследования околоземной орбиты шли уже полтора столетия, и поколение астронавтов занималось грабежом павших колоний, начиная с лунной базы и кончая спутниками газовых гигантов. Он погружался в постановочные реконструкции того, как отважные исследователи входят на опасные брошенные космические станции, пытаясь отключить оставшиеся автоматизированные системы, чтобы нагрести технологий и данных со сгоревших старых компьютеров. Он смотрел подлинные записи реальных экспедиций – часто тревожащие, часто внезапно обрывающиеся. Он помнил, как лет в десять увидел луч нашлемного фонаря, скользящий по иссушенному вакуумом тысячелетнему трупу космонавта.

Когда он вырос, его интерес переместился дальше по времени – от тех отважных пионеров-старьевщиков к погибшей цивилизации, которую они заново открывали. Ах, те дни открытий! Так много было доставлено вниз с орбиты – и так мало было понято. Увы: золотые дни классицистов уже заканчивались к тому моменту, когда свою карьеру начал Холстен. На его глазах его наука неуклонно увядала под незаслуженным ею осуждением, все меньше и меньше оставалось того, что можно было почерпнуть из обрывков и осколков, оставленных Старой Империей… и к тому же стало очевидно, что те давно умершие предки по-прежнему присутствуют – в зловредных мелочах жизни. Старая Империя протягивала руки из далекой истории, чтобы неотвратимо отравлять своих детей. Неудивительно, что изучение этого сложного жестокого народа постепенно теряло свою привлекательность.

Сейчас, на невообразимом расстоянии от своего умирающего дома, Холстен Мейсон получил настоящий Грааль классициста.

Он сидел в рубке «Гильгамеша», полностью окруженный прошлым: передача за передачей наполняли корабль-ковчег мудростью древних. С его точки зрения, они нашли золотую жилу.

Он был одним из немногих членов основной команды, который мог наслаждаться комфортом самого «Гильгамеша». Карст и Вайтес взяли шаттл и дронов, чтобы обследовать лежащую внизу пустынную планету. Лейн с ее инженерами находилась на наполовину законченной станции, постепенно двигаясь по ее отсекам и фиксируя найденное. Когда они находили доступное им оборудование в рабочем состоянии, то отправляли результаты Холстену, а он по возможности их расшифровывал и заносил в каталоги либо откладывал для дальнейшего изучения, если этого сделать не удавалось.

Раньше никто не получал доступа к терраформирующей станции Старой Империи – даже недостроенной. Никто вообще не был уверен в том, что такая вещь существует. Здесь, в конце своей карьеры, Холстен наконец достиг такого положения, когда мог смело назвать себя величайшим экспертом по Старой Империи.

Эта мысль пьянила, но оставляла после себя холодную депрессию.

Сейчас Холстену досталась целая сокровищница сообщений, литературных произведений, технических пособий, объявлений и всяких мелочей на нескольких имперских языках (но в основном на Имперском С Керн), какой не владел ни один ученый с момента гибели самой Империи. Он мог думать только о том, что его собственный народ – цивилизация, с огромным трудом вставшая на ноги после ледника, – была всего лишь бледной тенью прежнего величия. И дело было не просто в том, что «Гильгамеш» и вся их нынешняя космическая программа были слеплены из ухудшенных, недопонятых кусочков гораздо более высоких технологий прежнего мира. Дело было ВО ВСЕМ: с самого начала его народ знал, что унаследовал уже использованный мир. Руины и распадающиеся останки прежней расы были повсюду: под ногами, под землей, в горах, увековеченные в историях. Находка такого изобилия мертвого металла на орбите не была сюрпризом: ведь вся письменная история была продвижением по пустыне мертвых костей. Не было такой новации, которую бы древние уже ни находили – и ни превзошли бы. Множество изобретателей отошли в забвение потому, что позже какой-то искатель сокровищ обнаруживал старинный и более удачный способ получать тот же результат. Оружие, двигатели, политические системы, философские воззрения, источники энергии… Народ Холстена полагал удачей, что кто-то построил столь удобную лестницу, по которой можно было подняться из тьмы к свету цивилизации. Никто так и не понял, что эти ступени вели к одному-единственному месту.

«Кто знает, чего бы мы добились, если бы не стремились заново воплотить все их глупости? – думал он теперь. – Может, мы смогли бы спасти Землю? Может, сейчас бы жили на своей собственной зеленой планете?»

Сейчас в его распоряжении были все знания вселенной, а вот на этот вопрос у него ответа не было.


Теперь у «Гильгамеша» были алгоритмы перевода – в основном созданные самим Холстеном. Прежде общее количество письменных текстов древних было настолько малым, что автоматическая расшифровка шла методом тыка. Например, он не захотел бы вести переговоры с Авраной Керн с «Гильгамешем» в качестве переводчика. Сейчас, когда в его распоряжении была целая библиотека разных разностей, компьютеры помогали ему выдавать хотя бы полупонятные версии Имперского С. Тем не менее большая часть сокровищницы знаний оставалась запертой в древних языках. Даже с электронной помощью он просто не успевал расшифровать их все, да и скорее всего подавляющая часть текстов не представляла интереса ни для кого, кроме него самого. Он мог только составлять примерное представление о том, что заключено в каждом отдельном файле, помечать его для будущего доступа, а затем идти дальше.

Иногда Лейн или кто-то из ее команды обращались к нему с вопросами – в основном по найденной технике, – что, казалось, совершенно не имело причины. Они выдавали ему туманные термины для поиска и отправляли рыться в его собственных указателях, ища то, что может к этому относиться. Как правило, благодаря его каталогизации и богатству материала, что-то в итоге находилось, и он принимался за перевод. Порой он говорил им, что они и сами могли бы поискать, но было ясно, что инженеры считали, что просмотреть составленный Холстеном каталог гораздо сложнее, чем просто пристать к нему со своими вопросами.

Честно говоря, он надеялся на более неформальное общение с Лейн, но за те сорок дней, которые он на этот раз уже бодрствовал, он даже ни разу не встретился с ней лицом к лицу. Инженеры были заняты – они проводили в огромном пустом цилиндре станции почти все свое время. Себе в помощь они разморозили и разбудили дополнительную бригаду из тридцати подготовленных человек из груза, и все равно работы было столько, что они не успевали ее сделать.

Шесть человек погибли: четыре то ли из-за действующей системы безопасности, то ли из-за сбоя в системе жизнеобеспечения, один – из-за поломки скафандра, и один – из-за чистой неуклюжести, ухитрившись вспороть свой скафандр, спеша протолкнуть оборудование в неровную пробоину в конструкции станции.

Это было гораздо меньше, чем можно было бы ожидать на основе статистики ранних исследований, однако здесь не было древних мертвецов, никаких указаний на то, что этот спутник погиб в той гражданской войне, которая погубила Империю и всю ее цивилизацию. Когда все разладилось, те далекие инженеры просто улетели – возможно, отправились назад на Землю. Начатый здесь процесс терраформирования был брошен на медленный, бездумный произвол звезд.

Все могло быть гораздо хуже. Лейн сказала, что эта станция была отравлена, заражена какой-то электронной чумой, которая уничтожила исходное жизнеобеспечение и немалую часть основных систем станции. Однако «Гильгамеш» оказался очень плохой имитацией изящной технологии Старой Империи. Современные технологии оказались каменистой почвой – виртуальная атака сорвалась из-за примитивности его систем. Многие (за исключением технического отдела) гадали, знала ли об этом Керн, намеренно отправив их в ловушку. Инженерный отдел был слишком занят тем, что старался починить как можно больше систем станции, чтобы позаимствовать их тайны.

Какой-то звуку Холстена за спиной вывел его из задумчивости. Звук был негромкий, очень осторожный – и на мгновение в нем проснулось кошмарное воспоминание о той далекой зеленой планете с ее гигантскими членистоногими. Однако никаких чудовищ не было: позади него оказался только Гюин.

– Все идет хорошо, надеюсь? – осведомился капитан корабля, глядя на Холстена так, словно подозревал в какой-то нелояльности.

Гюин стал более худым и седым, чем в тот момент, когда они улетали от лунной колонии. Пока Холстен мирно спал, капитан время от времени просыпался, отслеживая работу своего корабля. Теперь он смотрел на своего главного классициста со старшинством в возрасте, а не только в ранге.

– Неизменно, – подтвердил Холстен, гадая, к чему этот визит: Гюину пустая вежливость была несвойственна.

– Я просматривал твой каталог.

Холстена так и подмывало выразить удивление по поводу того, что кто-то это все-таки сделал, а тем более – Гюин.

– Я составил список того, что хотел бы прочитать, – сказал ему капитан. – Как только сможешь, конечно. Запросы инженеров в приоритете.

– Конечно. – Холстен кивком указал на экран. – Мне их?..

Гюин отдал ему планшет с полудюжиной аккуратных цифр – в формате самопальной системы Холстена.

– Прямо мне, – подчеркнул он.

Он не сказал прямо: «Никому об этом не рассказывай», – но все в его поведении намекало именно на это.

Холстен молча кивнул. По цифрам он не мог определить, к чему это все или почему эта просьба высказана лично.

– Да, и тебе, наверное, захочется прийти послушать. Вайтес расскажет нам новости об этой планете, о том, как далеко зашло терраформирование.

Это было весьма приятно, и Холстен с нетерпением ждал новостей. Он быстро встал и пошел за Гюином. Пока хватит с него тайн прошлого. Хочется немного больше узнать о настоящем и будущем.





4.2 Всадник смерть Грядет




Порция смотрит на громадную сложную сеть, которая была Большим Гнездом, и видит город, который начинает умирать.

За последние несколько поколений население Большого Гнезда выросло до примерно сотни тысяч взрослых пауков и несчетное (никем не считаемое) количество молоди. Оно раскинулось по нескольким квадратным милям леса, простираясь от земли до кроны: подлинный центр эпохи пауков.

Город, который Порция видит сейчас, опустел. Хотя умирание только началось, сотни самок уходят из Большого Гнезда в другие города. А еще некоторые просто отправляются в немногие неосвоенные районы, готовые рисковать, рассчитывая на то, что накопленные столетиями Понимания помогут заново восстановить образ жизни их древних предков-охотников. Многие самцы тоже бежали. На нежных конструкциях города уже появились следы разрушения: необходимое обслуживание отсутствует.

Идет мор.

На севере несколько крупных городов уже в руинах. Глобальная эпидемия перескакивает с общины на общину. Сотни тысяч уже погибли, и вот в Большом Гнезде тоже появились первые жертвы.

Она понимает, что это было неизбежно: ведь нынешняя Порция – жрица и ученый. Она пыталась понять это смертельное заболевание и найти лечение.

Ей не вполне понятно, почему эта болезнь оказалась настолько серьезной. Помимо ее очень высокой контагиозности и способности передаваться при контакте (и с чуть меньшей вероятностью через воздух), огромное количество трупов в городах пауков превратило несерьезную и контролируемую инфекцию в нечто более опасное, чем чума. Такая громадная концентрация трупов привела к разнообразным проявлениям запустения и дополнительным опасностям для здоровья: соотечественники Порции только начали осознавать необходимость коллективной ответственности в подобных вопросах, когда эпидемия застигла их врасплох. Их неупорядоченная, почти анархическая форма государственности плохо подходит для принятия жестких мер, которые могли бы оказаться эффективными.

Еще одним фактором летального характера болезни стала практика – все более распространенная в последнее столетие, – в соответствии с которой самки выбирают самцов, родившихся в их собственной группе, пытаясь сконцентрировать свои Понимания и ограничить их распространение. Эта практика – в чем-то разумная и просвещенная – привела к инбридингу, ослабившему иммунную систему во многих влиятельных домах сообществ, а это значит, что те, у кого могло бы хватить влияния для принятия действенных мер, часто гибнут первыми в самом начале эпидемии. Порция знает об этой закономерности, но не о ее причине, а еще она знает, что ее собственная группа слишком хорошо подходит под эти параметры.

Она знает, что с этой болезнью связаны крохотные анимикулы, но ее увеличительные стекла недостаточно мощны, чтобы обнаружить вирусного виновника этого мора. У нее есть результаты экспериментов, проведенных в других городах сестрами-учеными, многие из которых уже и сами погибли от мора. Некоторые даже пришли к теории вакцинации, однако иммунная система пауков не так эффективна и лабильна, как у людей и других млекопитающих. В отличие от них, контакт с возбудителем просто не позволяет им подготовиться к последующим родственным инфекциям.

Мир рушится – и Порция потрясена тем, какая малость потребовалась для того, чтобы это случилось. Она не осознавала, что вся ее цивилизация настолько уязвима. К ней приходят известия из других городов, где мор уже в разгаре. Как только численность населения начинает падать – из-за смерти и бегства, – вся структура общества стремительно разрушается. Утонченный и изящный образ жизни, который пауки создали для себя, оказался подвешенным над пропастью варварства, каннибализма и возвращения к примитивным, дикарским ценностям. В конце концов, по своей сути они хищники.

Она удаляется в Храм, пробираясь через толпу горожан, которые нашли в нем убежище в надежде на какую-то определенность извне. Их не так много, как было накануне. Порция понимает: дело не только в том, что в городе осталось меньше жителей. Она осведомлена о растущем разочаровании в Посланнике и Ее послании. «Какой нам от него прок? – спрашивают пауки. – Где огонь с небес, посланный для изгнания мора?»

Касаясь кристалла своим металлическим стило, Порция танцует под музыку Посланника, проходящего в высоте, и ее сложные шаги безупречно описывают уравнения и их решения. Как всегда, ее наполняет все та же неизмеримая уверенность в том, что там что-то есть, что, если она и не способна что-то понять сейчас, это не значит, что это не может быть понято.

«Когда-нибудь я тебя пойму», – адресует она мысль Посланнику, но сейчас в ней нет уверенности. Ее дни сочтены. Все их дни сочтены.