Дети времени

– Послушай, – попытался воззвать к ней Холстен, – я понимаю, что вы против Гюина. Может, я в этом вам даже сочувствую. Но мы-то с ней ни за что не отвечаем. Мы в этом не участвовали. То есть – со мной насчет всего этого не советуются, так ведь? Я даже не знал, что это все… что что-то вообще происходит, пока меня там не разбудили.

– Ты? Может быть, – сказала Нессель, вдруг разозлившись. – А вот она? Она знала. А кому иначе капитан поручил бы заниматься технической стороной? Кто готовился отправить нас вниз? Кто залез во все мелочи? Старший бортинженер, конечно. Если мы ее прямо сейчас пристрелим, это будет справедливо.

Холстен судорожно сглотнул. Лейн по-прежнему не пыталась ему помочь, но теперь он, наверное, понимал почему.

– Послушай, – сказал он уже мягче, – разве ты не видишь, что это безумие?

– Знаешь, что такое безумие? – с жаром возразила Нессель. – Безумие сидеть в гребаном морозильнике на луне, которая нам самим ни к чему, только чтобы Гюин смог повязать себе на хер бантик и сказать, что эта система принадлежит Земле. Безумием было ожидать, что мы отправимся туда мирно, добровольно и будем жить в этом искусственном аду, пока вы угребете дальше в какое-то чудо-путешествие, чтобы вернуться неизвестно через сколько поколений! Если вообще вернуться.

– Мы все уже за много тысяч лет от дома, – напомнил ей Холстен.

– Но мы СПАЛИ! – проорала ему Нессель. – И мы были все вместе, все человечество было вместе, так что это не считается, это не важно. Мы увезли с собой свое время, мы остановили часы, пока спали, и снова запустили, когда проснулись. Какое нам дело, сколько тысяч лет прошло на старой дохлой Земле? Но когда «Гилли» угребет туда, куда намылился, нам, несчастным ублюдкам, спать не придется. Нам предписано устраивать свою жизнь там, на льду, в идиотских коробках, которые сделали автоматы. Жизнь, доктор Мейсон! Целая жизнь в этих коробках. И что? А дети? Можешь себе представить? Поколение за поколением живущих на льду, все больше забывающих, кем мы были, умирающих, не видя солнца, которое будет казаться просто еще одной звездой! Следить за цистернами, жрать перегной и производить новые обреченные поколения, которым ничего не добиться, пока вы – все вы, великолепные звездные странники – будете спать, не замечая времени, и проснетесь через двести лет, словно назавтра? – Она кричала, почти визжала, и он понял, что она слишком давно не спит: своими необдуманными словами он разрушил плотину, дал всему прорваться. – А когда проснетесь вы – все избранные, которые нас обрекли на лед, – мы уже умрем. Умрут многие поколения, все мы. И почему? Потому что Гюин просто желает иметь базу на мертвой луне!

– Гюин желает сохранить род человеческий, – резко одернула ее Лейн, – и как знать, не уничтожит ли ковчег то, что нам встретится у следующего проекта терраформирования. Гюин просто хочет увеличить наши шансы как вида. И ты это знаешь.

– Так пусть на хрен и остался бы сам! И ты тоже осталась бы. Как насчет такого? Когда мы захватим контроль, когда захватим корабль, вы двое можете продолжить род человеческий в этом морозильнике, сами. Мы так и сделаем, не сомневайся. Если вы до этого доживете, то именно так мы и сделаем.

Лейн постаралась равнодушно пожать плечами, но Холстен увидел, как она стиснула зубы при этой мысли.

А потом в комнату снова занырнул Скоулз и, схватив Нессель за локоть, отволок к двери для неслышного разговора.

– Лейн… – начал было Холстен.

– Извини, – бросила она, сбивая его с толку.

Он не мог понять, за что она извиняется.

– Как далеко это зашло? – тихо спросил Холстен. – Сколько их?

– Человек двадцать пять, не меньше. – Он еле разбирал шепот Лейн. – Они должны были стать пионерами, так Гюин планировал. Они спустились бы бодрствующими, чтобы все запустить. Остальных переправили бы в виде груза, чтобы разбудить, когда и если понадобится.

– Как вижу, все получилось великолепно, – заметил Холстен.

Он снова не получил ожидаемого язвительного ответа. Казалось, со времени их последней встречи все те десятилетия тому назад с Лейн стесали все ее колючки.

– А сколько у Карста? – продолжил он расспросы.

Она пожала плечами:

– Отряд безопасников – около дюжины, но он может разбудить военных. И сделает это. У него будет армия.

– Не будет, если он хоть немного соображает. – Холстен уже обдумывал такой вариант. – Для начала, станут ли они подчиняться его приказам?

– А кто еще там есть?

– Неубедительно. Ты вообще задумывалась над тем, что мы делаем, Лейн? Я даже не про эту историю, – он дернул головой в сторону Скоулза. – Я про все вообще. У нас нет культуры. У нас нет иерархии. У нас просто экипаж, жизнь мне в помощь! Гюин, которого кто-то счел подходящим командиром большого корабля, сейчас стал номинальным главой человечества.

– Иначе нельзя, – упрямо возразила Лейн.

– Скоулз с этим не согласен. Полагаю, армия тоже не согласится, если у Карста хватит глупости начать будить и вооружать людей. Знаешь хороший урок из истории? Если не можешь платить армии – ты в жопе. А у нас даже экономики нет. Что мы им предложим, как только они поймут, что происходит? Где социальная иерархия? Какая власть есть у кого бы то ни было? А как только они получат оружие и ясное указание на то, где они могут в следующий раз проснуться, с чего им вообще идти в камеры спать? Единственная наша валюта – это свобода, а Гюин явно не собирается пускать ее вход.

– Ах, да пошел ты, историк!

Наконец он добился от нее вспышки, хоть уже и перестал на это рассчитывать.

– И хотя мне не хочется думать о том, что будет, если Ско-улз победит, но что будет, если он проиграет?

– Когда проиграет.

– Не важно – так что тогда? – не отступился Холстен. – Мы в итоге отправим всех этих людей в… тюрьму, пожизненно? А что будет, когда мы вернемся? Что мы будем надеяться там, внизу, найти – при таком вот начале?

– Никакого «там внизу» не будет – не для нас. – Скоулз каким-то образом сумел оказаться перед ними, присев на корточки и положив ладони на колени. – В худшем случае у нас останется запасной план. Благодаря тебе вообще-то, доктор Мейсон.

– Ага. – Глядя мужчине в лицо, Холстен не знал, как это понимать. – Может, объяснишь?

– С величайшим удовольствием. – Скоулз скупо улыбнулся. – Мы захватили шаттлы. Если другого выхода не будет, мы улетим с «Гилли», доктор Мейсон. И ты полетишь с нами.

Холстен, все еще плохо соображающий после стазиса, выпучил глаза.

– Мне казалось, цель была в том, чтобы никуда не лететь.

– Не лететь на лед, – пояснила Нессель у Скоулза из-за спины. – Но мы знаем, что в этой системе есть другое место – место, созданное для нас.

– О! – Холстен изумленно уставился на них. – Вы совсем не в себе. Это… Там же чудовища.


– С чудовищами можно сражаться, – упрямо заявил Скоулз.

– Но дело не только в них: там же спутник. Он чуть было не уничтожил весь «Гильгамеш». Он заставил нас улететь. Никакой шаттл не сможет… попасть…

Он беспомощно замолчал при виде улыбки Скоулза.

– Мы все это знаем. Она нам сказала, – тут он дружелюбно кивнул Лейн. – Она сказала, что мы ни за что не попадем на зеленую планету. Что древняя техника нас успеет уничтожить. И вот почему у нас ты, доктор Мейсон. Может, тех знаний древних языков, которые есть у Нессель, и хватило бы, но я не буду рисковать. Зачем рисковать, когда ты тут и отчаянно хочешь нам помочь?

Главный мятежник легко выпрямился, продолжая ехидно улыбаться.

Холстен посмотрел на Лейн, и на этот раз она встретилась с ним взглядом – и он наконец сумел прочесть ее чувства. Вина. Неудивительно, что она на него не огрызалась. Она внутренне содрогалась, понимая, что он здесь из-за нее.

– Ты сказала, что я смогу провести их мимо Керн? – вопросил он.

– Нет! – запротестовала она. – Я сказала им, что это невозможно. Сказала, что даже с тобой мы едва уцелели. Но я…

– Но ты заставила их подумать обо мне, – договорил за нее Холстен.

– Откуда мне было знать, что эти жопоголовые… – начала было Лейн, но тут Скоулз ударил ее по щиколотке.

– Просто напоминаю, – рыкнул он, – кто ты такая и почему получаешь по заслугам. И не тревожься: если нам придется захватывать шаттлы, ты будешь с нами, старший бортинженер Лейн. Может, тогда у тебя появится желание использовать свой опыт, чтобы продлить собственную жизнь, в кои-то веки, а не только портить жизнь другим.





3.4 У Западного океана




Большое Гнездо. Главный город народа Порции. Дом.

Возвращаясь вот так, во главе отряда потерпевших поражение беглецов – тех, кому посчастливилось спастись из горящих Семи Деревьев, – Порция испытывает нечто похожее на стыд. Она не остановила врага – даже не замедлила его продвижения. С каждым днем муравьиная колония будет подходить все ближе к Большому Гнезду. Глядя на свою любимую родину, она ловит себя на том, что представляет город в муках эвакуации. Мысленным взором – способности, которая в каком-то виде присутствовала даже в ее крошечном предке – она видит свой дом горящим. Конечно, муравьи не знают, где находится Большое Гнездо: их распространение по миру идет методично, но бездумно – но они уже скоро доберутся до берега. До их прихода остаются считаные дни.

Большое Гнездо огромно: здесь живут несколько тысяч пауков. Естественный лес здесь все еще густой, но немало усилий и ухищрений ушло на то, чтобы воздвигнуть искусственные деревья, обеспечивая дополнительное жилое пространство. Огромные колонны, созданные из поваленных стволов, покрытые и укрепленные шелком, отходят во все стороны от живой рощи в центре города – и даже выдаются в море, так что городская паутина протягивается над водой. Пространство остро необходимо, так что в последнее столетие Большое Гнездо росло экспоненциально во всех направлениях, в том числе и вверх.

За пределами города разбросаны лоскуты ферм: тли ради пади, мышей ради мяса – и купы деревьев с пупырчатыми стволами (еще один секрет, украденный у врагов). Море кишит рыбой, которую ловят сетями, и неподалеку от берега расположился город-побратим: отношения с морскими ротоногами дружественные и взаимовыгодные, хоть и не особо оживленные. При жизни прошлого поколения возникали трения из-за того, что пауки стали расширять свой город в сторону моря. Однако погруженные в воду основания колонн обогатили морскую среду, создав искусственный риф, который быстро заселили морские обитатели. Задним числом жители моря признали, что эта ситуация оказалась им выгодна, хоть пауки этого и не планировали.

Порция с ее отрядом быстро карабкаются вверх, поднимаясь к городу по канатам, натянутым над окрестными фермами. Она привела обратно нескольких воительниц и немало самцов, хотя за возвращение последних ее мало кто поблагодарит. Более мелким самцам легче было спланировать до безопасного места, и они выжили там, где не смогли многие ее сестры. И Порция признает: они сражались. Представить себе самца-воина абсурдно, но они все равно сильнее, быстрее и умнее муравьев. На мгновение ей приходит в голову безумная мысль: вооружить и обучить самцов, тем самым значительно увеличив количество воинов, имеющихся в Большом Гнезде. Однако она моментально отметает эту идею, ибо это путь к анархии, извращение естественного порядка вещей. Кроме того, даже и тогда их численности будет недостаточно. Даже если вооружить всех самцов города, они все равно останутся всего лишь каплей по сравнению с океаном муравьиной колонии.

Она добирается до площадки обозрения с видом на изящные контуры ее громадного дома, мириады нитей, связующих все в единое целое. В заливе она замечает громадный тканый шар, наполовину погруженный в воду, проседающий и колышущийся, так как наполнен воздухом. Она знает – это посольство у ротоногов: батисфера, позволяющая любознательным особям ее вида посещать своих подводных собратьев. Обмениваться Пониманием с обитателями моря, конечно, невозможно, но они все-таки могут обучать и учиться с помощью простого языка жестов, который эти две культуры разработали совместно.

«Ищите своих сестер, – говорит она своим товарищам, возвращающимся воинам. – Ждите вызова». Самцов она предоставляет самим себе. Если они не лишены инициативности, то найдут работу и пропитание. В таком огромном городе, как Большое Гнездо, всегда есть потребность в ремонте: шелковые канаты и полотнища требуют починки. Трудолюбивый самец может оказаться достаточно полезным, чтобы получить вознаграждение. Другая возможность себя обеспечить – это ухаживания и лесть, которые требуют меньше усилий, но таят в себе немалую опасность.

Порция пробирается по городу, ползет и перепрыгивает с каната на канат, стремясь к дому своего сообщества.

Народ Порции устраивает общие ясли и не обладает материнскими инстинктами, а потому не имеет семейных ячеек. Маленькие паучата в яслях получают пищу от города, но этот период бесплатной роскоши короток. Быстро взрослеющей молодежи положено стать независимыми уже в первый год жизни. Они, как и самцы, должны приносить пользу.

Поскольку в одиночку паук уязвим и всегда может стать жертвой нахрапистой старшей родни, взрослеющие паучата обычно сбиваются в группы сверстников, в которые входят те, кто вылупился в одних с ними яслях и примерно в то же время. Узы, создавшиеся у подростков, которые помогают друг другу и полагаются друг на друга, сохраняются и во взрослой жизни. Союзы таких сверстников образуют основные социальные ячейки в большинстве паучьих поселений, а позже эти пауки обычно организуют собственные ясли, присматривая за кладками друг друга и тем самым непреднамеренно обеспечивая передачу наследия по женской линии. Узы, возникающие в таких сообществах, крепкие, даже после того, как его члены начинают жить своей жизнью и приобретают профессии и специальности. У всех крупных сообществ в городе есть свой дом, то есть комплекс тканых помещений.

Самцы подобные группы не образуют – кому может понадобиться большая группа самцов? Вместо этого подрастающие самцы изо всех сил стараются оказаться на периферии сообщества самок, изображая ухаживание, выполняя мелкие поручения, – и своей полезностью или приятностью оплачивают крохи пищи, которые им могут бросить. Порция смутно знает, что самцы дерутся друг с другом и что на нижних – и наименее престижных – ярусах города разыгрываются бесчисленные драмы между самцами, рвущимися получить пищу или статус. Эта тема ее мало интересует.

Болезненно-усталая, она переползает через порог своего дома, находящегося в нижней точке круглых камер, в которых ее подруги живут и общаются. С тех пор, как она здесь была в последний раз, прибавилась еще пара помещений: перепланировка для представителей ее вида не проблема – и на мгновение ее наполняют радость и гордость от того, что ее сверстницы так успешны, но потом предательская память колет ее мыслью о неотвратимом приближении муравьев. Новые постройки – это просто новые потери.

Находящиеся дома члены сообщества тепло ее приветствуют. Несколько ее ближайших подруг восседают в центре благоговейного кружка более молодых самок и суетливо пританцовывающих самцов. Их танцы – это ритуалы ухаживания, которые они доводят почти, но не до самого завершения. Помимо неквалифицрованной работы именно таково место самцов в обществе: украшение, развлечение, просто дополнительное удовольствие в жизни самок. Чем крупнее, влиятельнее или известнее самка, тем больше самцов будут вокруг нее суетиться. Поэтому толпа бесполезно-элегантных самцов здесь служит показателем статуса. Если Порция – великая воительница – задержится здесь достаточно долго, то привлечет к себе собственную свиту оптимистичных паразитов. Более того, если бы она их разогнала, отказавшись от их внимания, то уронила бы себя в глазах сверстниц и всего общества.

А порой ухаживание доходит и до спаривания – если самка ощущает себя достаточно уверенной и преуспевающей, чтобы начать работу над кладкой. Акт ухаживания является публичным ритуалом, во время которого обнадеженные самцы в свой звездный момент выступают перед сообществом или даже перед всем городом – после чего самка выбирает партнера и принимает его порцию спермы. После этого она может его убить и съесть, что считается огромной честью для жертвы, хоть Порция и подозревает, что самцы относятся к этому иначе.

То, что спаривание – единственный открыто признанный момент, когда убийство самца считается приемлемым, говорит о том, насколько сильно эволюционировал этот вид. Однако надо признать, что стаи самок – особенно юных, возможно, только образовавших сообщество и стремящихся укрепить свои узы, – порой спускаются на нижние уровни города и ведут охоту на самцов. На эту практику закрывают глаза (дело молодое), но открыто не одобряют. Убийство самца, будь оно санкционированным или нет, все же сильно отличается от убийства животного. Даже в момент удара клыком убийца и жертва знают, что являются частью чего-то большего. Нановирус говорит с каждым. Культура Порции разрывается между низменной паучьей натурой и новой эмпатией, которую навязал им нановирус.

Порция не ожидала увидеть такого количества сверстниц. Одна из старших входит в свой срок и потому должна будет удалиться от общества примерно на месяц, а ее сестры сплотились вокруг нее, чтобы сделать это испытание как можно менее болезненным. Порция поднимается в одну из внутренних комнат, чтобы присутствовать при обряде, потому что так у нее будет хотя бы иллюзия того, что жизнь идет по многовековому порядку и продолжит идти так же еще многие поколения. Она как раз успевает увидеть, как болящая сестра удаляется в свой кокон. В древние, примитивные времена ее оставили бы одну на каком-то высоко расположенном безопасном месте, где она соткала бы себе убежище в полном одиночестве. Теперь же убежище ткут для нее сестры, а потом составляют ей компанию, пока она линяет.

Родичи Порции должны сбрасывать шкуру, чтобы расти. Когда крупной самке приходит пора избавиться от старой шкуры – когда та начинает жать в каждом суставе и при каждом вздохе брюшка, – она уходит в дом своего сообщества, в круг тех, кому доверяет, а они ткут ей кокон, который станет защищать ее увеличившееся тело, пока новая шкура снова не затвердеет.

Порция смотрит, как удаляющаяся самка начинает сложные и болезненные действия по избавлению от шкуры: сначала сжимает брюшко, пока там не трескается панцирь, а потом сдирает его, начиная с головы. Этот процесс займет много часов, и ее сестры поглаживают кокон в посланиях солидарности и поддержки. Они все через это проходили.

Самцам, по-видимому, приходится нелегко, ведь они проходят это испытание в одиночку, но, с другой стороны, самцы мельче и менее чувствительны: Порция честно не знает, насколько они способны достичь высших уровней мысли и чувств.

Несколько сестер заметили Порцию и подбегают к ней поговорить. Они с волнением слушают ее известия о Семи Деревьях – известия, которые уже должны были распространиться по всему Большому Гнезду, поскольку самцы не в состоянии не двигать ногами, когда им есть что сказать. Ее подруги соединяют с ней педипальпы, пытаясь сказать, что произошедшее в Семи Деревьях не может произойти здесь, но никакие их заверения не могут стереть из памяти Порции те картины: языки пламени, благополучное поселение, съеживающееся от жара, рвущийся и трескающийся резервуар, изливающаяся вниз в клубах пара вода, и те, кому не удается отпрыгнуть или спланировать достаточно далеко, гибнут под накатывающейся волной муравьев, которые разрывают их живьем.

Она проводит тщательные расчеты на основе календаря и высоты полуденного солнца и говорит им, что идет в храм. Ей отчаянно необходимо успокоить мысли, а Посланник скоро должен пролететь.

«Иди скорее. Туда придут многие», – советует ей одна из сестер. Даже если не учитывать личный опыт Порции, население Большого Гнезда быстро осознает, что им грозит опасность, которая, похоже, не имеет границ. Вся их история развития и совершенствования может превратиться всего лишь в блекнущую память ротоногих обитателей моря.