Что же тут сложного?

– Мы ведь так ни разу толком и не поговорили о белфи.

– Маааам, ну сколько можно? Ничего страшного же не случилось. Ты не понимаешь. Обычная фигня.

– Но ведь неприятно, когда все видят твою…

– Все равно ее толком не лайкали.

– Что?

– Фотку с задницей. Ее почти никто не лайкнул.

Я теряю дар речи и не сразу нахожусь с ответом. То есть во всей этой истории с белфи Эмили заботило не то, что ее голую задницу увидели тысячи людей, а то, что она получила недостаточно внимания. Не набрала лайков. Или что там у них еще. В который раз я чувствую себя так, словно очнулась в параллельной вселенной, где все ценности, которые мне прививали с детства, например скромность, благопристойность, – перевернули с ног на голову, или даже не перевернули, а извратили, да, извратили.

– Холодно, милая, ты не мерзнешь? – говорю я, чтобы был повод обнять Эмили. Она прижимается ко мне, кладет голову на плечо, мне же хочется передать ей все свое тепло и силу.

– Тебе не надо ли, как ты думаешь, пообщаться с психологом?

Молчание.

– Ну так что? – не отстаю я.

– Может, и да.

– Хорошо. Значит, я этим займусь. Иногда полезно с кем-нибудь побеседовать.

– Только не с таким психологом, как папа, – быстро добавляет Эмили, – ему ни до чего нет дела, кроме велосипедов.

– Неправда, Эм, ты же знаешь, папа тебя очень любит, просто он… – Просто он что? Я пытаюсь подобрать слово, но на ум приходит только “самоустранился”. – Ладно, значит, я найду хорошего психолога и ты с ним все обсудишь.

“Кого-нибудь, кто разбирается в этом лучше меня, потому что я впервые с тех пор, как ты родилась, не знаю, что делать”, – думаю я, но, конечно, ей не признаюсь.

На обратном пути к машине Ленни трусит впереди; Эмили говорит:

– Знаешь, мам, Лиззи устраивает новогоднюю вечеринку. Она такая крутая, все хотят с ней дружить.

Опять эта Лиззи. Когда уже Эмили поймет, что из себя представляет ее “лучшая подруга”?

Скажу начистоту: я поэтому и разрешила Эмили устроить вечеринку. Чтобы она не держалась замкнуто и отчужденно, пригласила в гости друзей – или завела друзей, если их пока нет. Укрепила положение среди сверстников. Чтобы ее не считали жалкой лохушкой, которую Лиззи Ноулз обманом заставила показать всем голую задницу. Чтобы вошла в зачарованный круг всеобщих любимцев, заполучила этот священный Грааль каждого подростка. Словом, я хотела того же, чего хотела каждый час с того волшебного дня, когда мой первенец появился на свет. Я хотела, чтобы она была счастлива. Как же отчаянно мы хотим, чтобы наши дети были счастливы.

Ричард же сомневался.

– Мне до сих пор не верится, Кейт, что ты разрешила Эмили устроить вечеринку, – заявил он, рассматривая новый велосипедный замок (как, еще один?). – Я не хочу, чтобы у нас в доме околачивались перепившиеся подростки, употребляли наркотики и занимались сексом. Меньше всего на свете мне хочется этой вечеринки.

Странно. Обычно Ричард – добренький папаша, я же сторонница строгой дисциплины, и уговорить меня не так-то просто. Когда это мы поменялись ролями?

– Да не перепьются они, – ободряюще улыбнулась я. – Мы подадим безалкогольный глинтвейн, никто не станет принимать наркотики или заниматься сексом. У Эмили приличные друзья. Не как те подростки, о которых ты читал, что они узнали на фейсбуке о вечеринке, заявились туда без приглашения и разнесли весь дом. Зря ты сомневаешься в подрастающем поколении, Рич.

Мне очень хотелось рассказать ему о настоящей причине, по которой я согласилась на эту вечеринку, правда. Но ложь – или неискренность – уже слишком все запутала. Я давно ничего ему не рассказываю. Ричард углубился в лес своего пути к самопознанию, как случается в нашем возрасте, но забыл оставить дорожку из крошек, чтобы я нашла его по следу. Я понятия не имею, где он, да и выяснить не пытаюсь – в основном потому, что он, похоже, и не заметил (а может, ему просто все равно), что я уже не ищу. Последнее время мне все чаще кажется, что я мать-одиночка.

И еще. Я думала, что вечеринка пойдет на пользу не только Эмили. Она позволит мне отвлечься от непрерывной муки размышлений, почему же до сих пор нет ответа от Джека.

Впрочем, учитывая, до чего Эм несобранная и как все обычно заняты, не факт, что вечеринка вообще состоится.

Но вечеринка состоялась.



Суббота, 19:17

Вечер Страшного суда начинается со звонка в дверь. Я открываю, входят два крепких парня в черных футболках и джинсах на бедрах. С собой у парней коробки и провода.

– Куда ставить колонки? – бормочет один.

– Вы мама Эмили? – бормочет другой.

Не дожидаясь ответа, ломятся на кухню, я спешу следом.

На столе блюдо с жареными сосисочками. Парни с грохотом переставляют его к раковине и принимаются за дело, не упуская случая отправить в рот по пригоршне сосисок. В ушах у меня звенит мамин голос: “Они даже не спросили разрешения! Разве можно так себя вести?” Я согласна с ней больше, чем готова признать, хотя и чувствую себя при этом современницей покойного короля Эдуарда[70], но у меня духу не хватит сделать парням замечание. Вместо этого я неодобрительно вздыхаю. Точнее, даже не вздыхаю, а издаю некое подобие кудахтанья. Если уже в половине восьмого я веду себя как нахохлившаяся с досады курица, что же будет со мной к полуночи? Крепкие парни, заслышав квохтанье, смотрят на меня, потом переглядываются и ехидно ухмыляются. Какая прелесть.



19:49


Звонок в дверь. Первые гости. Три эльфа. Точнее, три эльфийки, отдаленно похожие на одноклассниц Эмили, хотя, насколько я знаю, они не дружат.

“Приветики!” – здороваются они хором и заходят, обогнув меня, каждая в травянисто-зеленых коротюсеньких шортах, красном, как нос Рудольфа, топике и колпаке со светящимся бубенчиком. Невольно думаю, что на Северном полюсе процесс заворачивания подарков существенно замедлился бы, если бы те, кто их заворачивает, вздумали вырядиться, как эта троица, да еще и надеть туфли на танкетке в четыре дюйма высотой. Они проходят в гостиную, где уже звенят радостные вопли, и я замечаю, что сзади на топиках у эльфиек, когда они стоят в ряд, образуется праздничная надпись: “Маленькие потаскушки Санты”.



20:13

Устала бегать на каждый звонок. Оставила дверь открытой. Как там в библейской притче, которую я учила в воскресной школе, о хозяине, что рад всем гостям? “Пойди по дорогам и изгородям и убеди прийти…”[71] Как-то так. Чудесная мысль, несомненно, очень христианская, но я всегда в глубине души считала, что этот хозяин напрашивается на неприятности. Что будет, когда у него кончатся салфетки? Предупредил ли он устроителей вечеринки, что гостей придет больше, чем рассчитывали? Теперь я сама им стала. Но без его любви к ближнему.



21:14

Финбар и Зиг – а может, Заг – обосновались на кухне. Точнее, заняли то место, где прежде была кухня. На столе пара проигрывателей, как я их, к своему стыду, до сих пор называю. Над ними возвышается здоровенный угрюмый парень в наушниках, похожих на половинки грейпфрута, и кивает в такт музыке. Там, где обычно микроволновка, стоит нечто вроде усилителя, в связи с чем возникает вопрос, куда же девалась микроволновка. Вероятно, переместилась на бачок унитаза, который, в свою очередь, переехал на место аквариума, а значит, аквариум превратился в стереосистему. Провода змеятся из кухни в гостиную, где у каждой стены вытянулось по колонке размером с кенотаф. По правде говоря, весь дом превратился в одну большую колонку. Двери дребезжат от гула басов, окно на лестничной площадке, точно разряд молнии, прорезает широкая трещина. Это антикварное стекло семнадцатого века реставрировал сварливый старый стекольщик, для чего увез стекло, дабы отлить его заново в кратере Ородруина или каком-нибудь таком же месте, и за жалкие четыреста фунтов вернул нам целехоньким. Ему эта трещина точно не понравится.

Ко мне подходит Ричард, скептически прислушивается к музыке, которая в этот момент грохочет так, словно отряд землекопов уничтожает акр асфальта.

– Все как ты и говорила, дорогая. Рождественские гимны у камина. О, гляди-ка, им, похоже, нравится твой глинтвейн!

– Может, хватит издеваться?

В углу дивана сидит парень с пластиковым стаканчиком, глинтвейна в нем на четверть. Пергидрольная блондинка с косами, похожая на злого двойника Хайди[72], достает из сумочки полбутылки дешевой водки и доливает стакан. Из стакана бежит через край бледно-розовый яд. На самом деле он бежит на мой диван, еще два часа назад нежно-кремовый; теперь он уже никогда не будет кремовым.

– Ну почему всегда водка? – спрашиваю я. – Это же гадость. Вообще без вкуса. И почему теперь выпивку приносят девушки? Разве парни не должны вносить свой вклад? Мне в семнадцать лет верхом бравады казался бакарди с колой.

– Девушки приносят водку, чтобы выглядеть “своим парнем”, – на удивление проницательно замечает Ричард. – А парни стремятся не вложиться, а заложить за воротник. И водка им нравится именно потому, что не имеет вкуса. В эту самую минуту, Кейт, единственная цель в жизни, единственный смысл существования для них заключается в том, чтобы напиться, и водка доставит их к этой цели быстрее всего, причем не отвлекая в процессе ни вкусом, ни запахом. Утопить печали в вине и все такое.

Я оглядываю гостей Эмили. Им всем лет по шестнадцать, от силы семнадцать. Казалось бы, откуда в этом возрасте взяться стольким печалям, однако при этом они – самое несчастное поколение. Интересно, научив их разбираться в печали и боли, облегчили мы тем самым их страдания или же укрепили во мнении, будто страдания – норма жизни? В этом возрасте они так легковерны.

Ричард обводит взглядом свои владения. Указывает на лестницу, кишащую бесстыжими парочками, похожими на массовку из ужастиков про зомби.

– Вот вам пожалуйста! – с деланым оживлением произносит он. – Как ты и говорила, тихо играют в познавательные настольные игры.

Я догадываюсь, что мужа распирают противоречивые чувства. С одной стороны, вся эта ситуация вызывает у него отчаянное презрение; в эту минуту наш дом и все, кто бросает в нем якорь, настолько далеки от его представлений об идеальной жизни, насколько это вообще возможно. Чакрами не вышли. С другой стороны, он явно испытывает некое извращенное удовлетворение от того, что его дурные предчувствия оправдались. В любом случае это не делает ему чести. То, что эти глупые и беспардонные дети – а они, безусловно, такие и есть – в кои-то веки веселятся, не думая ни о чем, – или просто ведут себя как дети, господи ты боже мой, – до него не доходит. Он в прямом смысле слова отравляет им удовольствие. Как в последнее время отравляет удовольствие мне. Едва эта мысль мелькает у меня в голове, как я тут же ее отгоняю, но что уж теперь: она была.



21:33

Выпускаю перепуганного бедолагу Ленни в задний садик и нахожу на траве – кто бы мог подумать – “Чувство и чувствительность”. Обычно эта книга стоит в шкафчике в туалете на первом этаже. На мгновение меня охватывает радость: неужели кто-то удалился туда в поисках тишины и покоя и зачитался? Десятки лет назад я и сама не раз поступала так же на вечеринках, когда выносить суету уже не было сил. С другой стороны, если кто-то читал книгу в туалете, как она оказалась в саду?

Я беру книгу в руки. Страницы выдраны, причем явно в спешке. Не хватает целых глав. Марианна, может, и на месте, а вот Элинор и след простыл. Вдруг я чувствую сладковатый душок. Принюхиваюсь. Ну точно, трава. Иду на запах и обнаруживаю трех невинного вида парней и одну девицу, которые, сидя на холодной траве, сворачивают косяки. Да, из страниц романа Джейн Остин. И что прикажете делать: аплодировать их литературному вкусу или наорать на них за вандализм? “Нечего сказать, джентльмены, прилично же вы себя ведете в компании юной леди!” – вот что мне следовало бы произнести. Но вместо этого я прошу их прекратить. Они лишь смеются.



22:10

Ричард караулит у входной двери, твердо намереваясь изымать алкоголь и пускать только тех, у кого есть приглашения. Но, поскольку приглашений нет ни у кого, ему приходится туго. К тому же все в маскарадных костюмах, и это тоже не ускоряет процесс установления личности. В эту самую минуту Ричард горячо спорит со снеговиком.



22:43

Выглянув в кухонное окно, вижу нескольких Санта-Клаусов, которые, прошмыгнув вдоль стены дома, входят через задний садик; за Сантами по пятам следуют олени в комбинезонах из искусственного меха. Доннер пытается оседлать Блитцена, и со стороны кажется, будто он решил его поиметь в честь праздника.



22:51

Мимо проходит моя дочь. С этим бушующим морем незнакомцев я и забыла, что она тоже здесь.

– Мам, привет, как тебе музыка?

– Нормально. Вообще-то, Эм, я не думала, что ты намерена устроить дискотеку.

– Ну, мам, это не дискотека, – Эмили закатывает глаза, – дискотеки уже сто лет никто не устраивает.

Моя дочь переоделась в прозрачное боди телесного цвета с блестками на сосках и серебристые короткие шортики с красной надписью на заднице “Счастливого Нового Тверка”. Сквозь телесного цвета чулки в сеточку на бедре до сих пор видны царапины с того раза, как она упала с велосипеда.

– Милая, во что это ты вырядилась?

– Расслабься, мам, я специальный рождественский выпуск Майли Сайрус. – Она стоит под руку – глаза б мои не глядели! – со своей заклятой подругой Лиззи Ноулз, той самой, что устроила весь этот бум с белфи. Что ж, если не можешь победить, пригласи на вечеринку. На Лиззи красные гольфы и футболка с надписью “Придите ко Мне, верные”.

Держи себя в руках, Кейт. Помни, ты все это устроила лишь для того, чтобы Эмили не чувствовала себя одиноко. С другой стороны, легче ли ей в этой толпе?