Что же тут сложного?

– Чего тебе, Бен?

– Можешь сделать за меня домашку по истории. Мне все равно, какую оценку я получу.



21:43

Я твердо намеревалась рассказать Ричарду о липосакции. Честное слово. Но потом мы отвлеклись на “Двенадцатую ночь”. К тому же после встречи с Грантом еще одного скандала я просто не выдержу. Как вспомню, так мороз по коже, – и вполне возможно, что “ЭМ Ройал” потеряет несколько миллионов из-за того, что я отказалась стать одним из наших соблазнительных предложений. Выходя из отеля, я думала о том, что слишком стара, чтобы мириться с подобной херней. Совершенно верно. А еще я слишком стара, чтобы найти другую работу, так что ради сохранения той, которая уже есть, может, следовало бы и потерпеть херню, как бы ни было противно.

Если вдуматься, липосакция – исключительно выгодная штука, учитывая, во что бы мне обошлись многочисленные персональные тренировки, чтобы удалить эти упрямые зоны, которые ныне хранятся неподалеку от Гайд-парка, в мешочке для пылесоса. К тому же теперь не нужно покупать новое платье для встречи выпускников. Как ни посмотри, экономия существенная. Тем более что я теперь сама зарабатываю и удерживаю семью на плаву, а на себя еще не потратила ни пенни, так что не обязана отчитываться перед мужем.

К тому же я не уверена, что мне удастся убедить Ричарда: липосакция – не пример надвигающегося кризиса среднего возраста, как он наверняка подумает, но необходимая и целесообразная мера, дабы поддержать падающий актив. То есть меня. Кстати, о падающих активах: я выписала чек за операцию, дабы не возникло неприятностей из-за странной истории с кредитным рейтингом. (Рой, тебе удалось выяснить, почему он такой низкий?)

К несчастью, после ужина, когда дети поднялись к себе, Ричард разразился тирадой о бескрайней и безотрадной пустыне, в которую превратился наш сберегательный счет. Мол, это все “твоя стройка” в “твоем доме” виновата, при том что сам решил, презрев капитализм, переучиться на сопереживателя с гонораром в три фунта за час. Облекшись, точно в доспехи, в добродетель нового своего призвания, он словно не замечает, как его выбор повлиял на нас с детьми. Он ведь еще два года не будет ничего зарабатывать. Целых два года! Да к тому моменту помощь психиатра понадобится мне самой.

Я загружаю посудомойку, громыхая тарелками в своей фирменной пассивно-агрессивной манере, а Рич продолжает делиться полезными предложениями, на чем мы можем сэкономить.

– Начнем с того, что счет за электричество нам приходит гигантский. Я знаю, Кейт, ты любишь принимать ванну, но зачем тебе горячая вода в шесть утра? Не лучше ли включить обогреватель непосредственно перед тем, как им воспользоваться?

Я перекладываю ножи, стараясь не смотреть на мужа – из опасения, что его неожиданно подменили на хозяйку меблированных комнат в Бексхилле образца семьдесят первого года. Не успеешь оглянуться – и он примется развешивать объявления, кому из жильцов когда мыться. Я же в его глазах, очевидно, чуть поважнее простой квартирантки, а раз так, от меня можно ожидать чего угодно. Но это еще не все.

– Машина. Я знаю, что ты скажешь, Кейт (ой ли?), но в наши дни машина скорее роскошь, чем необходимость, причем как на микро-, так и на макроуровне, и роскошь неоправданная.

Хозяйка пансиона превратилась в активиста “Гринпис”. Милый боженька, пожалуйста, только не дай ему произнести слово “планета”.

– Я понимаю, дорогая, тебе кажется, что я морализирую (тут ты угадал, приятель), но мы ответственны не только за наших близких. Разумеется, передвигаться на чем-то надо, но всему же есть предел (моему терпению он как раз сейчас наступит). Ведь, если вдуматься, не так уж и часто нам нужна машина. Мы лишь потакаем своим капризам, раз уж она все равно есть…

Потакаем капризам? То есть когда моя мать после сердечного приступа несколько недель лежала в больнице и я регулярно ее навещала – это я потакала своим капризам? И когда возила Бена в Норфолк на занятия джазом? И то, что мы с Ленни ездим гулять в лесопарк, – это тоже каприз?

Ричард продолжает бубнить:

– Я имею в виду, было бы замечательно, если бы ты нашла в себе силы пересесть на велосипед и общественный транспорт. – Он смотрит поверх моей головы, словно высокая идея приклеена к потолку. – Мне это придало уверенности, убежден, что и тебе не помешает. Не говоря уже о пользе для здоровья. И подумай о том, какой пример мы подадим детям.

– И какой же? Нас с тобой в один день собьют белые фургоны и мы оставим полон дом сирот?

– Не преувеличивай, дорогая. Для безопасности достаточно шлема и элементарной осторожности. Я пытаюсь объяснить, что было бы замечательно, если бы Эмили с Беном поняли: у них есть обязательства не только перед нами, но и перед планетой…

– Все. – Я захлопываю дверцу посудомойки, точно поднимаю разводной мост, и выхожу из кухни.

Раньше он не был настолько невыносим. Ощущение, будто я вышла замуж за Джеффа Бриджеса, а жить вынуждена с гибридом Эла Гора и какого-то зануды, обнимающего деревья. Между прочим, это мне пришлось вернуться на старую работу, причем на унизительно низкую должность, где всякие зародыши мужчин смотрят на меня свысока и помыкают мной, в то время как мистер Планета учит меня экономить.

– Мам, а ты похудела, – замечает Эмили, оглядев меня с головы до ног, когда я вхожу в гостиную, и обхватывает меня за талию.

Уйййй. Анестезия явно отошла.

– Ой, правда, дорогая? – вскрикиваю я. Нет эликсира слаще, чем комплимент строжайшего из критиков, собственной дочери-подростка.

– Да, эта диета здорово работает. Просто офигеть.

Так и есть. Офигеть.



01:01

Не могу заснуть. В окне ванной комнаты молодой месяц развалился в шезлонге на небе, которое одновременно кажется темным и светлым. Анестезия отходит, живот болит все сильнее, но не спится мне вовсе не из-за боли. Я точно знаю, из-за чего именно. Или из-за кого.

Встав перед зеркалом, снимаю ночнушку и, собравшись с духом, осматриваю повреждения. Из-за стенки, точно далекая перестрелка, доносится кабанера Ричарда. Все-таки повезло, что муж больше на меня не смотрит, точно не заметит, что я сделала липосакцию.

В холодном свете ночи тело мое выглядит недурно – для своего без малого полувека. Бедное тело. На животе чудовищные синяки, но есть и хорошие новости: у меня снова появилась талия. Ну, я надеюсь. Пока не очень видно, мешает отек из-за местной анестезии. И повязка, прикрывающая надрезы. Уй. Я теперь человек-дуршлаг. Натягиваю компрессионный корсет, гляжу на платье, висящее на двери, беру, держу его перед собой. Через пару дней сядет как влитое. И эта чертова молния застегнется с тихим урчанием.

А, была не была, примерю сейчас.

Надев платье, я понимаю, для кого мне все это было нужно. Клиника, секретность, машина, высосавшая жир из моих упрямых зон. Уж точно не для старых друзей, которых не встречала четверть века. Я хочу выглядеть отлично совсем для другого старого друга.

Того, чье имя я не чаяла увидеть. И не хотела, если уж на то пошло. По крайней мере, убедила себя в этом, но, увидев его письмо во входящих, поняла, что это ложь. Кто бы мог подумать, что одно-единственное имя способно так взволновать? Я скучала по Джеку Абельхаммеру каждый день с самой нашей последней встречи; я все время словно видела его краем глаза, он меня вдохновлял, мне хотелось доказать, на что я способна, превзойти саму себя, – исключительно ради него. И когда на меня сегодня наседал Грант Хэтч, меня вдруг охватила щемящая тоска по Джеку, до того мне захотелось, чтобы он вдруг оказался рядом, мой защитник и победитель.

Ты же клялась, что не станешь читать письмо, Кейт. Ты клялась.

Внизу на кухне открываю ноутбук; Ленни, точно коврик, лег поверх моих босых ног. Прокручиваю входящие и мгновенно нахожу письмо, я точно знаю, где оно лежит. Слишком часто я смотрела на него, не решаясь прочесть. Но ведь и не удалила. Теперь же мне не терпится его открыть, словно я ребенок, которому наконец разрешили развернуть подарок.



От кого: Джек Абельхаммер


Кому: Кейт Редди

Тема: И снова здравствуй

Кэтрин, я помню, что мы договорились не писать друг другу, но я тут случайно встретил бывшего мужа Кэнди Страттон, и он сказал, что ты вернулась в Сити и работаешь в отделе маркетинга “ЭМ Ройал”. Вот те на. Никогда бы не подумал, что ты пойдешь в серые кардиналы. Для той Кейт Редди, которую я знал, это было бы слишком тускло.

Я собираюсь на несколько недель в Лондон и хотел попросить, чтобы ты меня проконсультировала кое по каким вопросам. Как насчет встретиться и, может быть, выпить кофе?

Джек



Вот вам и щемящее предвкушение. Вот вам и липосакция, и изумрудное платье. Вот вам и “дивный вечер для лунного танца”[51]. Вот вам и давно утраченная любовь. Ему бы хотелось, чтобы я его проконсультировала. Он не прочь встретиться и, может быть, выпить кофе. Может быть. Может быть? Когда испытываешь к мужчине настолько сильные чувства и потом он пропадает из твоей жизни, поневоле задаешься вопросом: что, если это все лишь глупая иллюзия? Вдруг мне показалось, а он меня никогда и не любил? Ну разумеется, не любил. Ты осталась разбитой на миллион кусков, а он ушел как ни в чем не бывало.

Господи, какая же я идиотка. Джек Абельхаммер – твой бывший деловой партнер, а не любовник. Тебе вот-вот полтинник стукнет, женщина. Слезы наворачиваются на глаза. Невыносимое разочарование. Я так рыдаю, что едва не пропускаю постскриптум. Он в самом низу, потому-то я его сразу и не заметила.



PS: Это коротенькое письмецо я сочинял всего-навсего пять часов. Неплохо, да? И ни слова о том, что я на самом деле хотел бы тебе сказать. Ни единого слова. Д.





14. Встреча выпускников




19:12

Как себя чувствует человек, у которого скоро встреча выпускников? Можно сделать мелирование, чтобы спрятать седые пряди, можно аккуратно наложить тональный крем под глазами, и он забьется в мелкие морщинки, точно мел. Можно, порывшись в шкатулке с украшениями, отыскать эффектное ожерелье, которое говорит само за себя. А говорит оно примерно следующее: “Мне не нравится эта шея, верните прежнюю, пожалуйста”.

Если вам втемяшилось во что бы то ни стало влезть в некое платье, можно сесть на жесткую диету или запаниковать и выкинуть кучу денег, чтобы из ваших “упрямых зон” высосали за обеденный перерыв жир. Можно сделать эпиляцию, выщипать брови, под влиянием порыва купить чулки в сеточку, но когда придет назначенный день, вы посмотрите на себя в зеркало – то самое, с резким флуоресцентным светом, которого вы в последнее время избегали, – и осознаете неизбежный факт: та женщина, которую вы сегодня повезете на встречу выпускников, на четверть века с лишним старше той, что когда-то окончила университет.

Как это случилось? Время меняет все, кроме нашей вечной способности удивляться переменам[52]. Забыла, кто это сказал, но он был чертовски прав, верно? Когда я в юности слышала, как мамины подруги говорили: “В душе мне двадцать один год”, меня это изумляло и становилось даже как-то неловко за них. Обозревая эти древние развалины в нашей гостиной, я думала: не могут же они чувствовать то же, что и я? Разум и чувства не должны отставать от возраста. Старея, человек взрослеет, то бишь становится зрелым. Теперь же я понимаю, что это совсем не так. Быть может, мы сбрасываем прежних себя, как кокон, или же наши юные личности живут внутри нас, терпеливо дожидаясь, когда снова настанет их час?



Временная парковка ровно напротив университета, на другой стороне улицы; моросит дождь, сибирский ветер треплет деревья. Прикрывая ладонью укладку, пробираюсь по топкой траве, опасаясь, как бы не сползли чулки, а один уже норовит. Смутно припоминаю статью из какого-то журнала, в котором предупреждали, что не надо надевать чулки сразу после того, как приняла ванну с пеной. И что мне было не выбрать практичные, соответствующие возрасту непрозрачные колготки?

Самое смешное, что я сама не знаю, какая именно Кейт идет на фуршет в комнату отдыха старшекурсников. Студентка из восемьдесят пятого года, что была вовлечена в мучительный любовный треугольник и с наслаждением переслушивала в плеере “Самую большую любовь” Уитни Хьюстон, опьяненная сексуальной властью над соперничающими ухажерами, или же Кейт теперешняя, мать подростков, с пропавшим без вести, предположительно погибшим либидо, которой через три месяца исполнится пятьдесят?

Да кто ж считает.



19:27

Мы с Деброй договорились встретиться у домика привратника и вместе пойти в колледж. На третьем курсе нам не раз доводилось делить с ней комнату (а на первом – парня, Двуличного Теда), и я решила: если вдруг окажется, что я изменилась до неузнаваемости, то уж огненно-рыжую Дебру Ричардсон заметят все и догадаются, что рядом с ней, скорее всего, Кейт Редди. Теперь-то я понимаю, что боюсь не постареть, а того, как другие воспримут меня постаревшую.

– Господи, Кейт, ты только посмотри на этих детей! – вскрикивает Деб, указывая на трех крепких парней, явно членов яхт-клуба, которые поднимаются по лестнице из бара. – Сколько им, лет девятнадцать? Ты можешь себе представить, что когда-то мы занимались сексом с такими малолетками?

– Да, но не забывай, что нам самим тогда было по девятнадцать.

Я ее почти не слышу, так сильно дует ветер. Его буйное дыхание несет нас через двор к широким филенчатым дверям столовой, таким знакомым, что я могу нарисовать их по памяти.

– Но они же просто младенцы, – смеется Деб, тыча пальцем в парней.

Так и есть, а ведь какими взрослыми мы казались себе в их возрасте. Парни оглядываются на нас, двух немолодых нарядных женщин, и отворачиваются. Наверное, думают, что мы матери кого-то из студентов.



19:41

Перед ужином подали аперитив, и наша толпа разделилась на островки. Все разбились на группы по пять-шесть человек. Шумные островки состоят из тех, кто и так регулярно общается. Для них это всего лишь очередная встреча, хотя и в более нарядных платьях, строгих костюмах и с выпивкой поприличнее. Тихие неловкие островки составлены из рыхлых мужчин и смущенных женщин, которые глазеют друг на друга и поддерживают самую пустую светскую беседу из возможных, силясь понять, кто же перед ними, кем они были когда-то и почему эти две версии не пересекаются.

На моем острове всего четверо обитателей – Деб, я, Фиона Джаггард и мужчина, которого никто из нас не знает. Опрятный, в овальных очочках, маленький, как ребенок, но одет продуманно; не переставая улыбаться, вежливо поворачивается и слушает, когда кто-то из нас говорит. Не удивлюсь, если окажется, что на самом деле это автоматон, который создали в экспериментальной научной лаборатории и вывезли на первое в жизни светское мероприятие.

Фиона же, напротив, воплощенная энергичность. Она всегда такой была. Помню, однажды на званом ужине она так расхохоталась, что у нее портвейн носом пошел. Сидевшие дальше за столом подумали, ей нос расквасили в драке. “Эта девица – свой парень”, – сказал мне как-то поклонник, и я не поняла, с восторгом или с испугом. У Фионы четыре брата, два младших и два старших, так что в детстве она все каникулы играла в крикет и строила на деревьях домики из досок. Как-то раз, когда мы жили в общежитии, сломался бойлер. Четыре дня все остальные ходили грязные и вонючие, Фи же вставала в семь утра и весело мылась холодной водой, зычным альтом напевая что-то из репертуара Гилберта и Салливана.

Годы ее не утихомирили, и улыбка ничуть не потускнела. На Фионе темно-красное бархатное платье: может, боится, что снова чихнет портвейном?

– Где ты живешь, Фи?