Челтенхэм

* * *


Да, война. Она уже шла, просто мало кто решался сказать это вслух. Передела мира хотели все. Наши, гуманоидные и не очень, соседи, родственники по ДНК, уже давным-давно были не в восторге от территориальных приобретений землян, а также нарушений не очень понятных человеческому разуму принципов. Что же касается бывших колоний, то о них и речи нет. Собственно, как только колонизация дальних земель превратилась в повседневную реальность, война стала неизбежной. Администрации отдаленных земель, попав в ситуацию, где поговорка «До Бога высоко, до Вашингтона далеко» приобретала поистине астрономические масштабы, вольно или невольно, рано или поздно становились правительствами. А уж обретя экономическую независимость, образовав местные союзы и федерации, обороняясь и торгуя на собственный страх и риск, они и вовсе здорово призадумывались – да нужна ли им вообще руководящая роль находящейся черт знает за какие сотни парсеков древней планеты предков? Наркотический дурман коварного словечка «суверенитет» кружил горячие головы.

И вот в конце концов самая развитая и многочисленная, и, само собой, зловредная и непокорная зона – Стимфальский карантин, – превратившаяся сначала в Стимфальскую конфедерацию, а затем к началу века – в Стимфальскую империю, за последние полвека взрастившая такую индустриальную мощь, что могла потягаться с сообществами старушки Земли, решила сказать свое веское слово в этих спорах. Рядом с бесноватым главой Стимфала, Элом Шарквистом, поднялась наводящая страх фигура маршала Кромвеля – как считалось, непобедимого полководца и закоренелого ненавистника Земли. С Шарквистом, несмотря на все противоречия этого союза, их объединяла бешеная, фанатичная ксенофобия на старой доброй почве антропоцентризма – политики, от которой власти Земли отходили все дальше и дальше. Слово за слово, и вот одним хмурым утром вооруженные силы Стимфала под командованием Дж. Дж. Кромвеля, по прозвищу Серебряный Джон, высадились на пограничном Ригле-19, и с этого момента уже запущенная кровавая круговерть приобрела размеры того, что историки со спокойной совестью могли назвать войной.

Судьба знаменитого контактера круто повернула, безжалостно похоронив его научные замыслы, и какой из него получился бы исследователь и теоретик, теперь сказать трудно. Все перевернулось вверх дном. Границы рухнули, договоренности полетели в тартарары. Трижды засекреченные зоны контакта, карантинные области, экспериментальные производства по до конца не расшифрованным гестиано-лаксианским технологиям – все оказалось если и не напрямую в районах военных действий, то уж, во всяком случае, доступно для врага, который давно уже подбирался ко всем этим любопытным разработкам, помня древнюю как мир истину: что бы ни придумывали ученые, все равно получается оружие. Стимфал даже создал особую группу специалистов и десанта для проникновения на подобные закрытые территории. Поэтому как можно быстрее вывезти, эвакуировать, ликвидировать и, самое главное, зная специфику объекта, удержать противника на рубеже до завершения всех операций.

Но та же медаль имела и другую, гораздо более привлекательную сторону. Теперь без зазрения совести можно было заглянуть в аналогичные разработки супостата – известно же, что Кромвель, несмотря на весь свой антропоцентризм, в вопросах военной науки предельно реалистичен и отнюдь не пренебрегает возможностями, предоставляемыми инопланетными технологиями. Тут уж и вовсе со всей срочностью и остротой потребовались люди, имеющие специальную подготовку и опыт. Диноэлу пришлось отложить старт своей научной карьеры. Как всегда, в родной стихии ему сопутствовал успех, тем паче что возглавлял его противников, кромвелевскую «группу поиска и эвакуации», и в самом деле Скиф.





Интерлюдия. Ферос-6, 44-й год. Третий разговор со Скифом


– Да как тут они вообще пролезали? Это что, вход такой? – высоченный Скиф, охнув, протиснулся под черной, с розовыми прожилками мраморной балкой. – Почему нормально нельзя зайти?

– Сам хорош, – отозвался Диноэл – он давно уже находился внутри. – Явился в парадном кожане с лисой и погонами. Вон, при всех крестах и дубовых листьях. Нагонишь ты на всех страху – ишь, даже в сапогах. Снаружи идти нельзя – нас там видно за милю. А отсюда даже тепловизором не возьмешь.

У обоих изо рта вырывался пар. В вертикальной щели меж двух вывернутых взрывом керамбетонных плит, растопыривших почерневшие ребра арматуры, несмотря на синюю морозную дымку, было далеко видно просевшее полотно хайвея, подвешенное на одуряющей высоте от земли и упирающееся в ворота дальнего, крошечного отсюда шлюза.

– Поторчим тут часик-другой, ты еще позавидуешь моей лисе, – проворчал Скиф. – Между прочим, я тут официально, это ты у нас вечный нелегал. Откуда они выйдут?

– Справа, и это хреново, потому что отсюда мы их сразу не увидим. А как увидим, наша задача – перебежать через это шоссе. Подойди-ка сюда. Смотри. Как помчимся, у тебя сразу будет соблазн нырнуть вон под ту галерею. Не делай этого, потому что там сто пудов завал, и в этом тупике тебя элементарно расстреляют. А вот дальше – видишь? – ниши, они ведут в коммуникационный тоннель, постарайся добежать хотя бы до первой, а лучше – до второй. В этой норе нам черт не брат, и прямая дорога до колонистов… если они еще живы.

– Нигде порядка нет, – с досадой сказал Скиф. – Конец войны, и что же? Два руководителя высшего ранга не находят себе лучшего занятия, как собственноручно отстреливать каких-то вахлаков. По-хорошему договориться было нельзя? Зачем надо было слушать этого долдона?

– Долдон, может, в чем-то и прав, – заметил Дин. – По крайней мере, все тут закончим и направимся к переселенцам с чистой совестью.

– Друг мой, еще в девятнадцатом веке некий господин Каренин сделал в этой области два очень здравых наблюдения. Первое: открыть сгоряча стрельбу – дело нехитрое, тут большого ума не надо, а лучше сначала хорошенько подумать… прежде чем браться за оружие. А второе – даже если до этого дошло, то не стоит превращать подобное выяснение отношений в балаган.

– Что меня в тебе всегда восхищало, – Диноэл, завернувшись в маскировочный плащ, пытался устроиться, как в кресле, между каким-то фигурным обломком и самой плитой, – так это способность философствовать в самых фантастических ситуациях.

– Рассудительность в экстремальные моменты – главное требование нашей профессии. Ты хоть осознаешь, какие перемены нас ожидают в ближайшем будущем? Через три-четыре месяца конец войны, до лета Кромвель не дотянет. А что это значит?

– Угу, угу, ты излагай, – доброжелательно предложил Дин, косясь в щель меж плитами. – Ты у нас профессор.

– Для таких вот дремучих слиперов и нужен профессор, – назидательно ответил Скиф. – А произойдет вот что – в наших руках окажется Стимфал, а это кардинально меняет ситуацию в Контакте. Как теперь известно, наше пространство свернуто в форме панциря улитки, и по нему можно двигаться вдоль, а можно и поперек.

Тут Скиф стащил перчатку и на инее, покрывавшем бетон, начертил три разного размера колбаски, лежащие друг на друге. Видимо, они изображали ту самую улитку.

– Земле сильно повезло. По отношению к этим проходам и каналам она лежит в глухом тупике.

Здесь Скиф изобразил на удивление правильный нолик.

– Выход из нашего тупика двойной – через Англию и Гестию, раньше я сказал бы «Гейру», но теперь, как ты понимаешь, это слово запретное.

Из нолика поднялся вертикальный знак равенства.

– А вот они уже выходят к Стимфалу, а Стимфал – это перекресток.

Над знаком равенства появился еще один нолик.

– Перекресток чего? Во-первых, Траверса. Траверс – это как минимум пятьдесят солнечных систем, там только богу ведомо, что творится, но это еще полбеды, там мы еще как-то ориентируемся. Главное, – тут Скиф постучал по инею выше второго нолика, – в двух шагах от Стимфала проходит сам генеральный кабель. Оттуда может пожаловать кто угодно и что угодно. Раньше наш тупик прикрывал Кромвель. Разумеется, он враг, но он волей-неволей нас защищал, у него была доктрина «человеку нужен человек», хоть он и понимает это слишком буквально, по всему хоть сколько-нибудь нечеловеческому палит из всех калибров. Во всех смыслах. Но меньше чем через полгода этого щита не станет, и плотность контактной диффузии выстрелит выше всякой крыши. В первую очередь попрут, естественно, военные технологии, ну и, само собой, мониторинг. Земной тупик окажется на семи ветрах. Наступает наш черед, друг мой. Времена КомКона и таких вот охотников за премиями, как ты, заканчиваются. Потребуется организация небывалой мощности, с проникновением во все структуры, с полномочиями, без иносказаний, объявлять войны и смещать правительства.

– С военной дисциплиной, – усмехнулся Диноэл.

– Военная дисциплина – это детские игрушки по сравнению с тем, что нам предстоит устроить.

– И какая же цель?

– Цель очень простая: я хочу, чтобы в критический момент, когда к нам нагрянут гости, было как можно меньше импровизаций. Чтобы мы заранее знали, кто, когда и с чем к нам придет.

– Знаешь, ты, по-моему, не навоевался. Мы тут еще с одной резней-свистопляской не разобрались, а ты уже затеваешь новую.

– Так-так. Ты еще скажи, что подобные суждения безнравственны.

– И еще это безнравственно. Мы ученые, а не «зеленые береты». Ты первый лезешь в космос с пулеметом.

– Такова чисто человеческая точка зрения, – холодно отозвался Скиф. – Признаю ее, какой бы она ни была. Но для того чтобы человечество нас обвиняло или оправдывало, надо, чтобы оно существовало. Да, мы исследователи, но в очень конкретной отрасли знания, направленной на то, чтобы человечество, что бы оно о нас с тобой ни думало, имело такую возможность. А это дело непростое. До сих пор нам везло. Но везение не может быть вечным.


– Ты знаешь, куда ведут благие намерения.

– Маши, маши рукой… археолог. Был бы жив Сикорски, он бы меня понял. Он был гений, он предвидел такую ситуацию, он придумал «Зеркало» и «Ковчег», но его не слушали. Но даже Сикорски не представлял себе наших масштабов, и, кроме того, он жил в мирное время… А вот и наши друзья, доставай свою «гауссиану».

Дин тут же приник к щели.

– Мой сурок со мною… А кстати, господин ученый профессор, вы из чего собираетесь стрелять? Или вы надеетесь передушить клиентов голыми руками? Где ваш эм-ка сорок шестой корабельного образца?

– Я тебя умоляю. Хоть от этих-то глупостей меня уволь, – раздраженно пробурчал Скиф.



Конец интерлюдии.



Дин еще раз покосился на часы. В голове пусто, по-прежнему никаких вдохновляющих решений. Ладно, попробуем старинный способ. Он встал, пересек комнату, пустил воду в ванне и тут же улегся, пошевеливая пальцами ног под горячей струей. Тут ему лучше всего думалось – уставившись на то место, где обычно висело банное полотенце Черри, вечно смотревшее на него, будто красный монах в надвинутом капюшоне. Теперь на этом месте безжизненно торчал голый никелированный штырь. Диноэл поднял голову. Рисунок облезлого потолка складывался, на его взгляд, в профиль носатой старухи с высокой башней средневековой прически. Эдакая престарелая фрейлина средневекового двора, озлобленная и коварная.

– Привет, бабуля, – привычно сказал он.

Когда же они с Черри познакомились? Не то сорок седьмой, не то сорок восьмой год, уже отгремело-отполыхало, уже и «Джадж Спектр» начал понемногу клониться к закату, жизнь возвращалась в привычное русло, командировки становились все короче и короче, и вот тогда откуда-то вынырнул этот самый Валериус со своим канительным холдингом. Речь шла о денежных делах, о каких – застрелись, если вспомнишь, но имелась в том беспорядочном хозяйстве еще, как это тогда называлось, изостудия, и вела эту студию на свой страх и риск некая самоотверженная студентка.

Диноэл впервые увидел ее в кабинете генерального босса, куда, как он понял, она прорвалась едва ли не с боем, во время страшнейшего скандала – выражения, впрочем, были самые изысканные и выдавали воспитание, близкое к элитному. Богатство черных волос, острый профиль, джинсовый рабочий комбинезон, глаза какие-то древние и красоты неописуемой. Внутренний калькулятор Диноэла включился автоматически, пощелкал и через несколько секунд сказал: «Допускаю».

– Кто это? – спросил Дин у Валериуса, едва они остались одни.

Тот только сморщился:

– Черри… Не знаю, что с ней делать.

– Для начала, заплати, – предложил Диноэл, быстро уловивший суть противоречий.

К тому времени все любовные пертурбации с Франческой, несмотря на стойкость Диноэловых симпатий и антипатий, были безвозвратно отправлены в архив, одноразовые и многоразовые дамы при всей широте выбора надоели хуже горькой редьки, а вот мысль о семейной жизни, напротив, окрепла. Посему Дин не стал откладывать дело на потом и незамедлительно объявился на следующем занятии той самой изостудии.

На задрапированной табуретке стояла угловатая гипсовая штуковина, аудитория была представлена двумя ребятишками, самозабвенно углубленными в процесс, который Черри направляла твердой рукой. Нежданное появление именитого гостя повергло девушку в состояние, близкое к шоковому, однако ни самообладания, ни лидерского апломба Черри не утратила. В ней была некая старомодность, и эта старомодность включала в себя солидный элемент стоицизма – понятия, ныне практически забытого. Диноэлу были немедленно вручены лист бумаги, карандаш и приказано рисовать вместе со всеми. Он охотно подчинился и, в силу отпущенных способностей, принялся малевать штрихи и тени. Ах это повелительное очарование! Ах эти командные нотки в женском голосе! Золотой ключик, сезам… На этом месте, собственно, Дин и пал, как крепость Измаил, при ничтожных потерях штурмующей стороны.

– Эрик, я женюсь, – сказал он Скифу.

– Диагноз? – хмуро спросил Скиф.

– Нет второй Франчески на свете.

Скиф удовлетворенно кивнул:

– Убедительно. Валяй.

Не было никакого подготовительного периода знакомства и ухаживаний. Они совпали сразу и без колебаний. Сходили на какую-то выставку, Диноэл что-то рассказал, что-то показал, Черри зашла к нему в гости, да так там и осталась. Была ли это любовь? Со стороны Черри – несомненно, она была раз и навсегда потрясена личностью Дина, была убеждена, что ей несказанно повезло в жизни, и это убеждение сохранила до последнего дня их отношений. Диноэл же был вполне доволен, старался соответствовать в пределах своего тогдашнего эгоизма, принимал все уступки Черри как должное и ничуть не возражал против роли Юпитера, которому позволено то, что не позволено быку. А через несколько лет он вообще не мог себе представить жизни без Черри и был готов потешаться над любым другим устройством семьи. Ни малейших противоречий в интересах не было, и, хотя разные казусы случались, за все двенадцать лет совместной жизни даже в самых пиковых ситуациях не приключилось ни одной ссоры.

Это был дурной симптом – давление надо стравливать понемногу, не дожидаясь, пока разорвет котел, к тому же ссора – неотъемлемый элемент общения и узнавания друг друга, но в ту пору Дин этого не понимал.



Как бы то ни было, они слыли образцовой парой. Черри приохотила его к долгим прогулкам – в том числе и по Институтскому парку, который, как казалось Дину, он изучил до последнего куста, они исходили все заповедники в ближних и дальних окрестностях, добравшись даже до Баварского Леса, где у них появились любимые места. Черри приучила его к разным бесхитростным развлечениям вроде настольных игр или запуска воздушного змея и, кстати, войдя в шальную компанию контактерского спецназа, имела там шумный успех. К тому же целых двенадцать лет ему не надо было думать, какие брюки взять с собой в отпуск и как одеться на официальный прием.

Он много раз возил ее на Тратеру, вместе они объездили всевозможные моря-океаны (кстати, именно благодаря Черри Дин, человек до мозга костей сухопутный, узнал притягательную силу морской стихии), и как-то однажды, на прогулочной тропе над вечерним заливом им встретилась парочка – старик и старушка, седые, но вполне бодрые, шедшие им навстречу.

– Слушай, это мы! – восхищенно прошептал Дин. Черри лишь стиснула его руку – она и сама так думала, и никаких сомнений у нее не возникало. Тогда им обоим казалось, что они знают свою прекрасную и безмятежную жизнь на много лет вперед.

Но нет. Не вышло. Жизнь, в отличие от кино, не останавливается на хеппи-энде. Она останавливается в другом месте. С чего же все пошло? Для Черри закончились времена учеников, рисовавших на оборотной стороне обоев, и инсталляций, сооруженных из картона, который они с Дином, давясь от смеха, сложным путем выкрадывали с центральной городской свалки – однажды угодили под включившийся конвейер, то-то было приключение.

Черри наконец заметили. Ее пригласили в одну фирму, затем – в другую, при одном названии которой у знатоков на некоторое время с лица исчезала всякая мимика, затем она вошла в рейтинг. Пусть пока не в первую десятку, но все равно – талант и все то же стоическое упорство сделали свое дело – как дизайнера ее начали приглашать к себе люди с именами из глянцевых журналов. Деньги и положение отличались от прежнего как небо от земли, и с какого-то момента следование приоритетам Диноэлова вкуса перестало быть главным делом ее жизни. Площадь территории вседозволенности под названием «Диноэл Терра-Эттин» начала потихоньку сокращаться.

Но дело, разумеется, не в деньгах. Новая работа дала ей власть, к которой у Черри не было никакого иммунитета, и вот тут начали открываться вещи, которых прежде никто себе представить не мог. Начальником Черри оказалась жестким и нетерпимым, а ее непоколебимая уверенность (по примеру Юлия Цезаря), что любая проблема может и должна быть решена уже в самый момент возникновения, стала бичом и проклятием для подчиненных. Вирус лидерства, всегда живший в ее крови, вдруг фантастически размножился, заполонил собой все пространства, какие можно, и начал потихоньку просачиваться куда нельзя.

На первых порах у Диноэла на все происходящие изменения просто хватало юмора. Потом он пытался осторожно объяснять, что дом и работа – разные понятия. Черри соглашалась, но заложенная в ней когда-то все того же старинного образца закалка против любых внешних влияний плохо поддавалась Диноэловым увещеваниям. Времена поменялись. Возможно, в каких-то вопросах их семейной жизни, которых Дин попросту не замечал, у нее иссякло терпение. Возможно, круг новых знакомств, уводивший ее из дома, переставил акценты в ее миросозерцании. В любом случае Диноэлу все меньше нравилось терпеть чье-то командование еще и у себя на кухне.

Вмешалось и еще одно деликатное обстоятельство – на подходе к рубежу сорокалетия и без того не отягощенная излишним весом Черри начала стремительно усыхать. Бороздчатые морщины стали забираться в места, где им никак не положено быть. Для Диноэла, весьма и весьма чувствительного к эстетике постельной стороны отношений, это было серьезным ударом. «Давай тебя срочно откармливать», – сначала в шутку, а потом все серьезнее говорил он Черри. Но та полагала устройство их семейной жизни настолько несокрушимым, что на подобные мелочи просто не обращала внимания.

А зря.

Ко всему прочему, как раз в этот период Черри, видимо, чувствуя приближение поворотного возраста, отчаянно захотела ребенка. О проблемах Дина в этом вопросе ей было известно, но она предлагала рискнуть – теперь она верила в то, что ей все по плечу. Диноэл, хотя и не ждал ничего доброго от этой затеи, согласился на все эксперименты, помня, что вердикт научных светил все же оставил ему один шанс из ста тысяч. Черт его знает, а вдруг именно Черри…

Чуда, однако, не произошло, и Диноэл предложил поставить точку на этой истории и смириться с судьбой. Но несгибаемую Черри, переполненную свежей верой в себя, остановить было невозможно. Решение, как всегда, родилось мгновенно: «Не получилось с тобой – заведу без тебя».

Но тут уж Дин возроптал. Бог весть почему, но идея стать отцом неведомо кого вызвала у него решительный протест, и на сей раз, плюнув на дипломатию, он прямо это высказал.